Страница 83 из 85
Аббат краснеет. У него нервный тик.
(Холодно.) К тому же, у меня мало времени: я собираюсь уехать отсюда трехчасовым поездом.
Аббат (поспешно). До вокзала отсюда недалеко, если идти напрямик… Хотите, я сам покажу вам дорогу.
Жан решил подняться с постели. Он попросил, чтобы ему помогли одеться и сесть за письменный стол, который теперь находится в спальне, так как он уже не спускается вниз.
Костюм черного сукна, застегнутый на все пуговицы, висит на нем, как на вешалке. Он похож сейчас на мертвеца, которого обрядили для похорон: шея торчит из воротника; кожа на черепе натянута; на впалых щеках – редкая бородка; губы плотно стиснуты; ногти – желтые, роговидные.
Когда Люс входит, Баруа старается угадать по выражению его лица, до какой степени болезнь изменила Жана. Но Люс приближается к нему, безмятежно улыбаясь.
Жан (сразу же). Вы хотите знать, как это произошло, не правда ли?
Люс не понимает его. Какой слабый и хриплый голос… Жан поднимает небольшое распятие, лежащее на его опустевшем письменном столе рядом с носовым платком.
Неловкое молчание.
(Упрямо.) Как это произошло? Я и сам не знаю… Но ведь это не первые «как» и «почему», на которые мы не в силах ответить! (Странно улыбается.) Invocavi et venit in me spiritus' sapientiae.[87] Уже давно я не верю ни в какие идеи…
Люс (уклончиво). Да, к вере нас приводит сердце…
Жан. Ах, друг мой, как это хорошо… Чувствуешь, что ты, наконец, проникаешь в жизнь, начинаешь видеть мир изнутри… (Быстро, словно опасаясь возражений.) И потом, нам нужно какое-то практическое решение…
Люс смотрит на него с доброй снисходительной улыбкой.
Жан еще глубже ушел в кресло. Глаза его своей неподвижностью напоминают стеклянные глаза, вставленные в восковую маску.
Люс вспоминает прежнего Баруа, который спорил, твердо стоя на широко расставленных ногах, склонив голову набок и высоко подняв брови…
Жан смотрит на него и вдруг начинает едва слышно хихикать.
Мне жаль вас, мой бедный друг… Вы все еще сопротивляетесь… Боретесь…
Люс удивлен; он мягко протестует. Но Жан упрямо продолжает усмехаться.
Вы боретесь, как это делал и я… Мне это знакомо… (Пожимая плечами.) К чему? Вы отлично знаете, что придете к тому же… (Хватает распятие и вновь поднимает его.) Видите, я покорился необходимости умереть, чтобы жить потом возле него!
В его голосе слышна тоска.
Люс смотрит на него с состраданием: он сам стоял уже на самом краю бездны и не может презирать тех, у кого, при виде ее, начинает кружиться голова. Но ему нечего сказать Жану.
Проходит несколько минут.
Люс встает.
Жан расстается с ним почти без сожаления. Между его нынешним душевным равновесием – верой – и его прошлым лежит слой новых впечатлений. Он пожимает протянутую руку. Люс очень бледен.
Жан. Да, старый друг, мы оба сеяли сомнение в душах людей. Да простит нам бог…
С тяжелым сердцем Люс спускается по лестнице.
Когда он входит в гостиную, в другом ее конце мелькает юбка поспешно удаляющейся женщины.
Люс (аббату). Могу я засвидетельствовать свое почтение госпоже Баруа?
Аббат. Не думаю, что госпожа Баруа уже вернулась… К тому же, если вы хотите пойти на вокзал пешком, то нам уже пора…
Люс не настаивает.
Погода стоит сухая и очень холодная.
Как только они выходят на улицу, аббат оборачивается к Люсу.
Ну, как вы его нашли?
Люс чуть замедляет шаг, смотрит на аббата, потом продолжает идти с прежней скоростью. Он не считает нужным скрывать от этого священника свое впечатление, как он скрывал это от Жана.
Люс. Он неузнаваем… От его интеллекта ничего не осталось: вся его духовная жизнь заключается сейчас в слабых проблесках чувствительности…
Аббат (протестующе). Вы ошибаетесь. Поверьте, он долго спорил с самим собою, прежде чем нашел свой путь!
Люс (с горечью). Спорил? Но он был уже не способен на это еще тогда, когда уезжал из Парижа! (Медленно и внушительно.) Нет. Бедняга Баруа, как и многие другие, – жертва нашей эпохи. Он прожил тяжелую жизнь. Как и жизнь многих моих современников – это трагедия.
Он обращается к аббату, забыв о его священническом сане; в его взгляде видна страстная и проницательная пытливость ума, которая всегда была поэзией его жизни.
Его католическое воспитание потерпело крах, столкнувшись с наукой: вся образованная молодежь проходит через это. К несчастью, свой внутренний, духовный мир, которым мы так кичимся, мы унаследовали от многих сотен мистически настроенных поколений. Как отбросить от себя такое наследие? Это нелегко… Не всем удается настолько закалить свой разум, чтобы он до конца оставался победоносным. В дни бурь против него ополчается столько инстинктов, столько воспоминаний! Все сентиментальные слабости человеческого сердца… Большинство людей, находясь в расцвете сил, делают, подобно Баруа, необходимое усилие, чтобы освободиться от этого бремени. Но потом приходят разочарования, болезни и угроза надвигающегося конца; и тогда они терпят поражение – прибегают к утешительным волшебным сказкам…
Аббат прячет подбородок под накидкой и ускоряет шаги.
(Печально.) Вы предложили ему загробную жизнь, и он в отчаянии уцепился за нее, как все те, кто больше не верит в себя, кто больше не в силах довольствоваться жизнью земной…
Аббат делает протестующий жест.
Я понимаю, в этом и состоит ваша миссия… И я должен признать, что церковь приобрела в этой области несравненный опыт! Ваш потусторонний мир – чудесное изобретение: это такое отдаленное обещание, что рассудок не может запретить сердцу, если сердцу этого хочется, верить в эти посулы, ибо по природе своей такое обещание не поддается никакому контролю разума… Да, господин аббат, это сущая находка для вашей религии; ведь ей удалось убедить человека в том, что ему даже не следует пытаться понять!
Аббат (подняв голову). Это закон самого Иисуса Христа, сударь. Он не доказывает, не рассуждает; он говорит: «Верьте в меня». И еще более просто: «Придите ко мне жаждущее, и я напою вас».
Молчание.
Люс (против воли). Славное обращение к католицизму! Вы можете гордиться.
Аббат (останавливаясь). Да, я горжусь этим!
На перекрестке неожиданный порыв северного ветра раздувает его плащ. Он вызывающе смотрит на Люса мрачным, многозначительным взглядом.
Были ли вы в состоянии дать ему утешение? А я принес ему покой; я показал ему светлые горизонты. Вы же могли предложить ему лишь безнадежную перспективу.
Люс (сдержанно). Почему безнадежную? Моя надежда основана на вере в то, что мои усилия делать добро не пропадут даром! И надежда эта, уж не прогневайтесь, настолько сильна, что меня не могут обескуражить частичные победы зла над добром… Моя надежда, в отличие от вашей, не требует капитуляции разума; напротив, она поддерживается разумом. Он мне доказывает, что наша жизнь – не бессмысленный бег на месте, не просто цепь страданий, не погоня за личным счастьем; он мне доказывает, что моя деятельность – это вклад в великое усилие всего человечества; с помощью разума я всюду нахожу основания для своей надежды! Всюду я вижу, как смерть порождает жизнь, боль порождает энергию, заблуждение порождает знание, беспорядок – гармонию… Да и во мне самом ежедневно происходят подобные процессы.
87
Я воззвал, и дух мудрости вошел в меня (лат.)