Страница 85 из 85
P. S. Что сказать о себе? Глаза мои настолько ослабели, что я уже почти не работаю в лаборатории. Я суммирую и описываю свои исследования, относящиеся к вопросу о происхождении жизни. Хотя я и не достиг поставленной перед собой цели, но завещаю полученные мною результаты исследований тем, кто будет продолжать мое дело. Время – основной фактор прогресса; вполне возможно, что кто-нибудь другой отыщет в будущем то, что я искал; и мысль эта меня очень утешает.
VI
Жан бредит с самого утра.
Восемь часов вечера.
Он просыпается. Страшная слабость. В комнате темно… Вокруг его кровати непрерывно движутся какие-то люди; ему кажется, что кошмар продолжается.
Вдруг он замечает возле держащей лампу Сесили аббата Левиса; на шее у священника епитрахиль, в руках – чаша с дарами.
Он возвращается к реальности, и им овладевает безумный страх…
Взгляд его перебегает с одного лица на другое.
Жан. Я сейчас умру? Скажите, я умру?
Ответа он не слышит. Сильный приступ кашля сжимает ему горло, раздирает легкие, душит его.
Сесиль наклоняется над ним. Он судорожно обнимает ее.
Она заставляет его снова лечь. Обессилев, он не противится; закрывает глаза, дышит со свистом. Он так сильно потеет, что простыни становятся мокрыми.
В бреду он произносит какие-то латинские фразы… На ушах, веках и ладонях он чувствует свежесть елея…
Жан. О, помогите мне!.. Избавьте от этих страданий!..
Руки его хватают воздух. Потом, нащупав рукав сутаны аббата, они цепляются за нее, как за последнее прибежище.
Вы уверены, что он простил меня? (С нечеловеческим усилием приподнимается.) Ад!..
Рот Жана раскрывается в крике ужаса. Приглушенный хрип…
Аббат протягивает ему распятие. Он отталкивает. Потом видит Христа, хватает крест, запрокидывает голову и, в каком-то исступлении, прижимает распятие к губам.
Крест, слишком тяжелый, выскальзывает из пальцев. Руки его не слушаются, разжимаются. Сердце едва бьется. Мозг работает с лихорадочной быстротой. Внезапное напряжение всего существа: каждая частица его тела, каждая живая клетка испытывает нечеловеческие страдания!
Судороги.
Неподвижность.
Светает.
Сесиль и аббат одни в комнате.
Сесиль молится, закрыв лицо руками. Она вспоминает год за годом всю свою жизнь. В этой комнате, у изголовья доктора Баруа, однажды утром, в дни молодости, она причащалась вместе с Жаном…
Сквозь полуоткрытые ставни в комнату проникает свет зарождающегося дня. В камине пылает огонь; на стене, позади покойника, пляшут отблески пламени.
Аббат сидит. Он смотрит на усопшего: черты отечного лица окаменели; череп утыкан жесткими седыми волосами; шея настолько тонка, что непонятно, как она могла поддерживать голову. Выражение ни с чем не сравнимого покоя.
Сесиль открывает один за другим ящики письменного стола. Она ищет какого-нибудь волеизъявления покойного. Но ничего не находит.
Наконец на этажерке под папками она обнаруживает конверт с надписью:
«Вскрыть после моей смерти».
Она взламывает печать, пробегает глазами первые строки, бледнеет.
Направляется к аббату и протягивает ему листки.
Тот подходит к окну.
Крупным, округлым и твердым почерком там написано:
«Это – мое завещание.
То, что я пишу сегодня, в возрасте сорока лет, в расцвете сил и в состоянии полного душевного равновесия, должно, разумеется, иметь большее значение, чем все то, что я буду думать или писать в конце моей жизни, когда я под влиянием старости или болезни ослабею телом и духом. Для меня нет ничего более ужасного, чем поведение старика, который, посвятив всю свою жизнь борьбе за идею, затем, на пороге смерти, поносит все то, что было смыслом его жизни, постыдно отрекается от своего прошлого.
При мысли о том, что все дело моей жизни может окончиться подобной изменой, при мысли о том, какую пользу могут извлечь из столь зловещей победы те, против чьей лжи и чьих посягательств на свободу личности я так яростно боролся, все существо мое восстает, и я заранее протестую со всей энергией, на какую был способен при жизни, против необоснованного отказа от своих идеалов, или даже против молитвы, которая может вырваться в предсмертной тоске у того жалкого подобия человека, каким я могу стать. Я заслужил честь умереть стоя, как жил, не капитулируя, не питая пустых надежд, не страшась возвращения к медленному процессу всеобщего и вечного круговорота…»
Аббат вздрагивает. Этот ясный, свободный голос…
Он переворачивает страницу.
«…Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела…
…Я знаю, что мое существо – только совокупность материальных частиц, и распад его приведет к моей полной смерти…
…Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли…
…Мы произвольно делим все на добро и зло…»
Он перестает читать. Складывает листки и возвращает их Сесили. Он избегает ее вопрошающего взгляда. Она решительно подходит к камину. Аббат угадывает ее намерение. Он еще мог бы ее остановить. Но глаза его по-прежнему устремлены на покойника, и он не двигается с места. Он думает о том, что Баруа давно уже потерял способность защищаться… Думает о церкви, которая сумела облегчить Баруа расставание с жизнью и, быть может, вправе претендовать на эту жертву…
Комната освещается ярким пламенем.