Кайкки лоппи

Баас только усмехался про себя, когда Юра, или кто другой рассказывали про «беспредел ментов», как они это называли. А что вы хотели, ребята? Есть выбор купить хорошую машину — это твоя свобода. А дорожная милиция тоже свободна. Штат ее вспух до чудовищных размеров. Им-то наплевать на твою безопасность. Они заинтересованы как раз в нарушениях. Потому что существуют почти на самофинансировании. Зарплата — это так, страховка. Главное — чтоб не иссяк поток нарушителей. Если таковых нет, то они легко выдумываются. Куда побежит свободный человек, обладающий хорошей машиной? В свободный суд. Свидетельские показания самого захудалого полуграмотного мента пересиливают все показания очевидцев, расчет, изобличающий ложь человека системы, штамп в паспорте, что в данный момент ты был не в данном месте, а вовсе и заграницей. Суд-то ведь тоже свободен.

А еще некоторые придурки возмущаются, что к русским за границей относятся, как к собакам в многоквартирном доме после десяти часов вечера: лишены права голоса. Да им самим на их родине разрешается гавкать лишь до определенного времени, а вот членораздельно говорить — это табу. На человеческом языке общаются лишь люди системы. Свобода, твою мать!

Питер однажды любопытства ради дома уже посмотрел каналы свободного российского телевидения. Маргинальные новости, сериалы про бездельников, где смеяться можно по команде голоса за кадром, тошнотворные песни блюющих пошлятиной и матом певцов и певичек, девка с лошадиной челюстью и захлебывающийся своими словами парень — лица свободного российского эфира. Кошмар! Как они такое смотрят? Он приличия ради пощелкал своими каналами и сразу же испугался. То же самое. Поинтересовался у Марианны: такое было всегда? Та в ответ только пожала плечами и щелкнула пультом на 24 часовое вещание про футбол. Да, вот так-то лучше. Питер налил себе изрядную долю виски, и спокойствие начало подниматься с каждым глотком из глубин желудка куда-то к сердцу и мозжечку. Можно еще переключиться на старый добрый рок, послушать Nazareth, Van Hallen, или Chickenfoods, к примеру. Он вздохнул с облегчением: нет наше телевидение пока еще не такое свободное, как у русских.

Про свободу слова он думать уже не стал. Самая свободная пресса — эта та, что всплывает в воде наверх, угодная системе. Та, что в глубине, останется навеки там блистать лучами непризнанных талантов: самой не подняться — слишком тяжела, руку помощи система не протянет. Давись, народ Михаила Булгакова, Алексея Толстого, Владимира Михайлова жвачкой для глаз! Жуй и тупей! «Почитатели Казанцева — прошу в сад!»

Питер Баас не уважал революционеров: всяких там Че, Вову Ленина, Чанкайши и иже с ними. Он любил покой. Когда же второй механик ускакал с обеда в машинное отделение, дед с тоской понял, что его спокойствие кончилось. О том, что случилось, он не думал, даже не представляя все несчастье, обрушившееся на них. Баас старался заглянуть в глаза бледному Юре и при этом развести руки как можно шире: что же делать?

Неистовый русский сунул ему в руки новенький разводной ключ, сказал бить всех негров по голове и забрался по трапу к выходу из машинного отделения. Дед закивал головой в ответ, типа, понял все, но откуда же здесь могли взяться черные?

Первый оборванный чернокожий прилетел к нему в объятия в бессознательном состоянии, не касаясь ногами ступеней. Баас еле успел его поймать и осторожно опустить на палубу. Лупить по голове бесчувственное тело рука не поднималась. Пока сверху происходила какая-то возня, Питер, непроизвольно схватив лежавшую на коробке газету, начал обмахивать ею тело. Потом прямо к нему на спину прилетел еще один пришелец и больно ткнул под лопатку какой-то железякой. Тяжело поднимаясь с колен, старший механик заметил, что это автомат и удивился: зачем он нужен этим жалким и оборванным личностям. Найти ответ на столь важный вопрос он уже не успел: по трапу кубарем скатился второй механик в обнимку с тощим и скалящим свои треугольные зубы незнакомцем. Баас не смог как следует удивиться этому, потому что успевший очухаться черный парень, первый оказавшийся в машинном отделении, живо подхватил валяющийся автомат и прикладом въехал в голову Юре. Русский завалился навзничь, но все равно попытался перекатиться со спины на колени, зажмурив при этом глаза. Наверно, из них сыпались искры, потому что движения Юры были какие-то заторможенные. Оборванец же навел автомат на Бааса и закричал, заулюлюкал высоким голосом. Его коллеги, приходя в себя, первым делом начинали лупить второго механика руками, ногами и прикладами. Потом направляли на деда дула своих автоматов и трясли ими, как в параличе.

Питер все время повторял, переходя на шепот и снова в голос: «Мы сдаемся, сдаемся!» Но негры продолжали бить русского и у Бааса по щекам текли слезы, он сгибал в локтях поднятые в интернациональном жесте руки и содрогался от рыданий.

Однако кто-то из бандитов перешел на английский. Конечно, стихи Киплинга декламировать он не стал, просто сказал два слова:

— Судно. Стоп.

Стармех отрицательно замотал головой и указал на лежащего в позе зародыша Юру.

— Он. Уметь. Хр-хр-хр-хр, — последние слова он проговорил уже по-голландски. Это получилось непроизвольно, и Баас удивился себе, что помнит еще ту детскую нецензурщину, которой они баловались, если заходили разговоры о немцах.

Юра, морщась и вздрагивая всем телом от боли подошел к рукояти питча и начал медленно и плавно останавливать пароход.

— Ну вот, побаловались, — усмехнулся он, вытирая тыльной стороной ладони кровь с рассеченного лба. — Зато не обидно. Если бы менты лупили — было бы горько: сограждане, как-никак. А это все — плюнуть и растереть. Страховка. До свадьбы заживет.

Баас не понял ни слова, но попытался в ответ улыбнуться и кивнуть головой. Юра, отзываясь, только пожал плечами.

Позднее сидя в своем гнезде в румпельном отделении, Питер чувствовал себя виноватым. К тому же очень хотелось выпить. Пива, виски, водки — да хоть чего-нибудь градусосодержащего. Столько часов без любимых напитков — это, пожалуй, рекорд многих десятков последних лет. Впрочем, никакой отчаянной ломки он не ощущал. Так, наверно, должен себя чувствовать заядлый курильщик во время перелета из Европы в Америку: терпимо, не смертельно, но помнится всегда.

Дед не мог понять, чего же он не скрутил хотя бы для профилактики того черного парня, свалившегося к нему в объятья без чувств. Он поднял с палубы завалящийся десятисантиметровый кусок железного прутка диаметром в мизинец и, воровато оглядевшись, чтоб никто не видел, согнул его уголком. Сила, вроде бы осталась. А вот решимости — никакой. Народ в это время увлеченно разбирался с капитаном Номенсеном. Питер пропустил начало шоу, увлекшись своей железякой, поэтому даже вздрогнул, когда капитан бросился к нему за поддержкой.

Когда же Нема предложил ему поучаствовать в переговорах, то внезапная надежда по пути перехватить в своей каюте пивка загорелась зеленым светом для входящего на переход автострады пешехода. Гораздо больше шансов перейти на другую сторону, нежели уехать куда-нибудь на колесе проезжающей машины.

Подымаясь по трапам на мостик, перед дверью в свою каюту Баас отчаянно замахал рукой. Его движения можно было трактовать, как попытка изобразить удачливого рыбака, подсекающего свою золотую рыбку, или, как воспоминания о судорожном жесте футбольного арбитра, показывающего всем игрокам одну единственную желтую карточку. Негры, теряя трусы, сразу насторожились, пытаясь одновременно держать нацеленными в пузо стармеха автоматы и не потерять при этом предметы своего вечернего туалета. Главарь вопросительно поднял одну бровь.

— Мне на одну минутку, — сказал Баас, и в животе у него угрожающе заурчало. — Я только проверить.

Что он собирался проверять — осталось тайной. Но вожак неожиданно разрешительно кивнул головой.

Лучше бы Питер не заходил к себе. То жестокое разочарование можно было сравнить лишь с заглядыванием утренней порой в свой холодильник, когда ему только прописали общество анонимных алкоголиков.