Падение Трои

Торнтон в самом деле привык мыслить самостоятельно. Когда ему было пятнадцать, его мать умерла от рака, и с тех пор он сделался задумчив и стал полагаться только на себя. Он начал интересоваться миром. В частности, обществом, в котором жил. Он решил изучать теологию в Оксфорде, потому что хотел стать пастором в лондонском Ист-Энде, где мог бы помогать бедным и бездомным в округе. Затем, во время одной из длительных загородных прогулок неподалеку от Оксфорда, он начал сомневаться в устоях церкви, в которой был воспитан. И, в конце концов, усомнился в собственной вере. Оставив теологию, он начал заниматься относительно новой наукой, палеографией, на отделении археологии в университете. Но интереса к социальной справедливости не утратил. Он был сторонником передовых взглядов на права рабочих и женщин и, вступив в лондонскую Лигу образования, читал в Эксетер-холле лекции о ре формах.

— Вы волевой человек, — сказал Оберманн. — Я рукоплещу вам.

София наблюдала за Торнтоном во время этого обмена репликами. Он казался настороженным, внимательным, но она чувствовала, что поведение ее мужа забавляет его. И не могла понять, нравится ей это или нет.

— Мистеру Торнтону, наверное, хотелось бы увидеть свое жилище, — сказала она. — Ведь он приехал издалека.

— Боюсь, мистер Торнтон, мы не можем предоставить вам золотые чаши с водой или девушек в услужение. Мы еще не дошли до гомеровского уровня. Стараемся изо всех сил, но не можем сравняться с его образцами поэзии.

— На самом деле я бы хотел как можно скорее увидеть сам объект.

— Простите?

— Объект. Таблички. То, из-за чего приехал.

— Вы торопитесь, мистер Торнтон. Но это приводит меня в восхищение. Глубоко уважаю ваше желание. Я в течение всей жизни в каждой ситуации всегда доказывал, что человек с железной волей способен на многое. Я собственноручно тайно совершил обрезание в Мекке, чтобы меня не обнаружили. — София удивленно взглянула на мужа. — Итак, отведем вас к вашему объекту. — Оберманн повел Торнтона к хижине, в которой были сложены таблички. — Они собраны здесь, — пояснил он. — Это подходящее, сухое место. Им здесь уютно, как любят говорить у вас в Англии.

Войдя в помещение, Торнтон отреагировал мгновенно.

— Я не ожидал, что их окажется так много, — сказал он.

— У нас сто семьдесят восемь отдельных объектов. Они приблизительно одного размера и вида, как вы видите. Но, разумеется, изображения на всех различны.

— Обязательно должны обнаружиться шаблоны и повторяющиеся мотивы, — сказал Торнтон. — Можно? — Он взял одну из табличек и принялся изучать задумчиво и удивленно. София подумала, что, возможно, он близорук — так близко он подносил табличку к глазам; еще она заметила, что руки его слегка дрожали. — Могу я задать вам вопрос, герр Оберманн? Каково ваше мнение относительно языков, на которых разговаривали в этом регионе земного шара? Мне приходилось слышать различные мнения.

— Они принадлежали к индоевропейской группе, но отличались один от другого как латынь от греческого. У меня есть сомнения относительно албанского, можно ли его вообще причислять к арийским языкам.

— Но ведь они не были семитскими?

— Весьма сомнительно. По моему мнению, язык, на котором говорили в этом городе, был древнеиллирийским или фракийским.

— Это не то же самое, что пеласгский?

— Я поражен вашими знаниями, сэр.

— Это моя профессия. Но ведь Гомер употреблял этот термин, описывая ахейских греков, а не самих фракийцев. — Он все еще рассматривал табличку, поднеся ее близко к глазам. — Пластинка обожженной глины, формой напоминающая каменный резец. — Похоже было, он разговаривает сам с собой. — С одной стороны надколота. На ней надпись и что-то похожее на цифры. Они прочерчены по мокрой глине и, несомненно, рукой опытных писцов. Уверен, вы пришли к тем же выводам, сэр.

— Совершенно тем же, мистер Торнтон.

— А каковы ваши предположения относительно даты?

— Они были найдены на уровне "сожженного города", поэтому я полагаю, что они сделаны около 1800 года до Рождества Христова.

— Вы очень точны.

— Это моя профессия.

— Довольно ранняя дата для письма такого типа. Если считать его индоевропейским.

— Эта дата будет принята всеми. Я совершенно уверен. — Торнтон смотрел на Оберманна, пытаясь скрыть изумление, которое София, тем не менее, заметила. — Мое первое впечатление меня никогда не обманывает, мистер Торнтон. Вы знаете, чем должен обладать археолог?

— Знанием геометрии?

— А, да вы пифагореец! Нет. Археолог должен обладать вдохновением. Воображением. Фантазией. Могу я рассказать вам историю? Когда мы копали на Итаке, никак не могли найти источник воды. Во дворце Одиссея должны были быть колодцы, но что с ними стало? Забиты мусором веков. Мои люди собирались рыть новый колодец в углу двора, но я понял, что они ошибаются. Приняв во внимание очертания холма, расположенного выше, — вы следите за мной, мистер Торнтон? — я начертил крест рядом с лежавшей на земле большой глыбой, и велел копать там. Я должен был ненадолго уехать. Когда я вернулся, все кругом были просто вне себя от возбуждения!

— Что же произошло, сэр?

— Рабочие прошли не более двенадцати дюймов верхнего слоя грунта, и перед ними открылось засыпанное мусором отверстие древнего колодца около тридцати шести дюймов в диаметре. Это был тот самый колодец, о котором писал Гомер, с его чистым источником! На дне, на глубине сорока футов, находился обильный источник воды, которая оказалась лучше, чем в любом другом роднике в округе. Жители Итаки до сих пор пользуются им и каждое утро благословляют меня в молитвах. Но это еще не конец. Мы обнаружили пару двуручных кувшинов слева от колодца, и тут же нашли им применение. Вот она, археология, мистер Торнтон.

— Очень впечатляющая история.

— Разумеется, мои рабочие сочли мою метку — крест — знаком, ниспосланным свыше, и провозгласили меня кудесником.

— Не сомневаюсь.

— Я с ними не спорил. Вот что я имею в виду под вдохновением.

София слышала эту историю раньше, но была уверена, что раньше речь шла о Тиринфе, а не об Итаке.

— Я думаю, мистер Торнтон хотел бы посмотреть дом, в котором будет жить, — сказала она.

— Должен признаться, что устал.

— Тогда вам нужно просить моего мужа о пощаде. Он уже утомил целую армию людей своими рассказами.

— Мистер Торнтон вдохновлен, София. Он хочет закрыть глаза и увидеть во сне Трою. Со всеми нами так бывает.

— Вряд ли я усну. — Торнтон взглянул на Софию. — Но был бы благодарен за предоставленную постель.

София повела его вдоль невысокой ограды, окружавшей их дома.

— В самом деле, удивительно, — сказал Торнтон, — увидеть здесь женщину. Если вы позволите мне это сказать.

— Вы можете говорить все, что захотите, мистер Торнтон. Здесь царит свобода. — Она рассмеялась. — Но я не единственная женщина здесь. У нас наряду с мужчинами работает много турчанок. Мы считаем, работа идет лучше, когда они работают вместе.

— Я рад это слышать. Я сторонник большего равенства мужчин и женщин в жизненных делах.

София быстро взглянула на него и отметила его серьезное, даже решительное, выражение.

— Вы верите в это равенство?

— О да! Я читал в Эксетер-холле лекцию на эту тему.

— Боюсь, эти теории еще не дошли до Греции.

— Но определенно дошли до вашего мужа. Он сделал вас партнером в работе. Он разрешает вам провожать меня в мой дом.

— Он очень добр.

— Нет, не добр. Просвещен. Нам в Англии не достает таких людей, как он. Знаете, что на работу в Музей не берут женщин? Это позор.

Софии снова бросилась в глаза серьезность Торнтона.

— Покровительница этого города женщина, — сказала она. — Совоокая Афина.

— Я знаю.

— Эпитет означает, что ее глаза светятся в темноте. Она видит нас, когда мы спим. Она присматривает за нами. Но вы не нуждаетесь в защите, мистер Торнтон. Вы сказали, что не будете спать.