Пешки Хаоса

- Где-то здесь собирается армия, - ответила Гицилла. – Армия, которая готовится сражаться с захватчиками.

- Жаль, что их не было в деревне, - хрипло произнес Дафан. – Они могли бы сразиться с захватчиками сегодня.

- Сомневаюсь, что это единственное место, где имперские солдаты пересекли пустыню. Большинство путешественников избегают Янтарной Пустоши. Даже если у них есть камулы, они обычно обходят Пустошь далеко к северу, или еще дальше, к югу. У солдат есть грузовики, которые могут двигаться гораздо быстрее камулов, но все равно нам не повезло.

- Не повезло! Предполагалось, что на нашей стороне магия! У нас есть колдуны и Сновидцы Мудрости, а у них нет. Почему нас не предупредили?

Дафан не собирался обвинять лично ее, но Гицилла все же восприняла это как нечто личное. Она была самым одаренным ребенком в деревне, патер Салтана говорил, что ее коснулся истинный бог.

- Я видела так много в моих видениях, - сказала она, - но ни одно из них не было ясным. Даже величайший колдун в мире может растеряться или быть обманутым иллюзией.

Дафан знал, что она цитирует патера Салтану.

- Вот вам и дар видения будущего, - проворчал Дафан, - и честность истинного бога.

- Несправедливо с твоей стороны издеваться, - сказала Гицилла. – И глупо богохульствовать.

Ее голос был странно напряжен. Она больше не повторяла слова патера Салтаны, но у Дафана все равно было впечатление, что эти слова не ее собственные – по крайней мере, не полностью.

- Видения даже самых мудрых Сновидцев столь неясны потому, - продолжала Гицилла, - что будущего еще не существует. Здесь и сейчас будущее может существовать лишь как почти бесконечное число возможностей, вероятность осуществления которых меняется с каждой прошедшей секундой. Сам факт того, что мы смотрим в это море возможностей, влияет на вероятность их осуществления, поэтому все, что мы там видим, начинает меняться, когда мы пытаемся на нем сосредоточиться – именно потому, что мы смотрим и потому, что пытаемся сосредоточиться. Если бы мы видели это как-то по-другому, бог, даровавший этот талант, лгал бы нам.

Дафан подумал, что Гицилла больше нравилась ему, когда была обычной девочкой, не затронутой какими-то потусторонними силами. Следовало ожидать, что Сновидцы Мудрости с возрастом будут становиться все мудрее, но это было довольно пугающе.

- Ты можешь подумать, что мой талант слишком ненадежен, чтобы быть полезным, - продолжала Гицилла так, словно сама пыталась осмыслить, что она говорит, - но представь альтернативу. Представь, что, глядя в будущее, мы видим его полностью распланированным заранее, точным и постоянным, полностью упорядоченным и неизменным. Какая польза от такого провидения будущего? Оно лишь скажет нам, что мы абсолютно беспомощны, не в состоянии ничего изменить, бессильны сделать что-то сами, кроме того, что неминуемо должно случиться.

«А разве сейчас не так?», подумал Дафан, но Гицилла была слишком погружена в дебри собственных мыслей, и не услышала бы его, если бы он сказал это вслух.

- Оно скажет нам, что мы всего лишь машины, - говорила Гицилла, ее голос звучал со странным надрывом, словно она начинала бояться сама себя, - или марионетки, действующие по предписанному ритуалу, который мы не можем ни изменить, ни понять. Разум какой провидицы выдержал бы это? Какие мысли и чувства она бы при этом испытывала? Она испытала бы абсолютный ужас, чувство всеохватывающей и неизбежной ловушки. Наши враги хотят сделать будущее именно таким, Дафан – и такой они хотят сделать всю жизнь. Они желают принести в мир порядок. Что ж, я рада, что в своих видениях я вижу лишь путаницу и неопределенность. Если бы я ее не видела, я не была бы свободной, не была бы человеком, и бог, наделивший меня этим даром, был бы самым чудовищным тираном.

Но ее голос звучал совсем не радостно. Казалось, она чувствует, что должна радоваться, но не могла найти для этого достаточно смелости. Дафан подумал, что по-своему Гицилла напугана не меньше его – но это «по-своему» слишком отличалось от того, что испытывал он.

«Вот вам и свобода», подумал Дафан. «Вот вам и право быть человеком».

Они все же смогли найти ориентир в сумерках. Пока светило солнце, они видели птиц разных видов, порхавших над кустами, или перепрыгивавших с одного куста на другой, но когда начало темнеть, птицы стали собираться в неожиданно большие стаи, во множестве взлетали в воздух, кружились туда-сюда, издавая разные крики, а потом направились к своим гнездам.

- Туда! – сказала Гицилла, указывая в направлении, в котором летела одна из стай, немного к северу от их пути. – Там мы найдем воду. Придется отклониться от пути, но я все равно не думаю, что мы сможем дойти до Эльвенора ночью – уж лучше сделать крюк.

- Надеюсь, вода недалеко, - сказал Дафан – но быстро понял, что если бы вода была слишком далеко, они бы не увидели, как птицы садятся. Несмотря на страшную усталость, они с Гициллой даже смогли ускорить шаг – жажда подстегивала их.

Когда полностью наступила ночь, двое беглецов оказались на краю впадины, имевшей форму блюдца. В ее середине был пруд, окруженный камышами и какими-то фантастическими цветущими растениями. Они выглядели гораздо более странными, чем все растения, которые Дафан видел раньше.

В деревне была поговорка, призывавшая детей остерегаться садов бога. Раньше Дафан не понимал ее значения, но когда увидел эти невероятно причудливые цветы, он понял, какие сады мог выращивать бог Гульзакандры. Увы, сейчас Дафану было не до того, чтобы проявлять осторожность. Отчаянная жажда отбросила все остальные соображения. Пробравшись сквозь заросли камышей, он бросился на край пруда, зачерпывая воду руками и наполняя свой иссохший рот.

Вокруг чирикали птицы – но, пока он пил, их голоса постепенно затихали.

Когда он напился, то даже не стал пытаться встать на ноги, а просто перевернулся на спину и лежал, глядя в небо.

Звезды были видны на небе в изобилии, и они были подвижны, как всегда. Они постоянно меняли свое положение, как будто случайно, и при этом изменялись их цвет и яркость.

Дафан подумал, так ли подвижны звезды сейчас, как были они тогда, когда он был еще маленьким. Все говорили, что сейчас звезды стали спокойнее, что со временем они становятся все менее подвижными – но сам Дафан не мог с уверенностью это утверждать. Он не помнил времени, когда движение звезд было заметно более активным. «Возможно ли», думал он, «что лишь страх заставил наших старейшин думать, будто звезды успокаиваются?».

Говорили, что когда звезды последний раз были неподвижны, мир постигла страшная кара: с небес пришел Империум. Было предсказано, что когда звезды снова остановятся, Империум придет снова. Да, Империум пришел – но когда патер Салтана хотел особенно напугать паству, он говорил об Империуме за пределами мирового Империума – об Истинном Империуме, невообразимо огромном. Патер Салтана всегда говорил, что с мировым Империумом можно бороться – хотя Дафан больше не верил в это – но Истинный Империум неодолим. И если бог Гульзакандры не будет доволен молитвами и жертвоприношениями своего народа – так проповедовал патер Салтана, и его глаза при этом становились злыми и страшными – тогда бог лишь остановит свою руку, звезды снова встанут неподвижно, и смерть изольется с небес огненным дождем.

Согласно словам патера Салтаны – когда он был настроен менее сурово – на самом деле звезды не двигались, так же, как солнце, которое, казалось, двигалось вокруг мира. Но лишь казалось, что солнце движется в небе, потому что вращалась сама планета, так и звезды лишь казались подвижными, потому что мир находился посреди необычного шторма, ветра которого возмущали саму структуру космоса, создавая волны в пустоте. Тем не менее, смерть грозила обрушиться с неба пылающим ураганом, если люди Гульзакандры будут скупы в своих жертвоприношениях и нерадивы в молитвах.

Взошли все три луны, и все они были полные. Раньше Дафан видел все три полных луны одновременно лишь два раза, но тогда они были гораздо дальше расположены одна от другой. Он не думал, что когда-нибудь увидит их так близко вместе, даже в неполной фазе. Дафан подумал, что, когда они достигнут зенита, они должны будут оказаться еще ближе, образовав как бы вершины равностороннего треугольника.