Пешки Хаоса

- Устрой несчастный случай, - холодно сказал Мелькарт. – Ты же изобретательный человек.

- Вероятно, представится возможность отравить его, - неуверенно предложил шпион.

- Это недостаточно надежно, - сказал Мелькарт. – Что еще хуже, говорят, будто частичное отравление стимулирует силу псайкера. Сломанная шея надежнее. Даже псайкеры ходят по ступенькам. Впрочем, если он не будет слишком старательным, можешь оставить его в живых. Нам могут понадобиться псайкеры Баалберита, если у Фульбры возникнут проблемы с этим так называемым Гавалоном Великим. Если проблем и не возникнет, думаю, мы найдем применение псайкерам, когда после окончательной победы Инквизиция будет реформирована.

Керфоро улыбнулся, но в его улыбке не было ни радости, ни веселья.

- Думаю, да, - сказал он без особого энтузиазма.

Уже собираясь уходить, он добавил:

- Слава Императору Великолепному.

Он не настолько обнаглел, чтобы при этом подмигивать, но Мелькарт заметил иронию.

- Слава Императору Великолепному, - благочестиво повторил губернатор. – И смерть всем врагам Его.

Он подумал, что эти слова хорошо звучат в устах реалиста. И если все пройдет по плану, в будущем они станут звучать еще лучше.

ГЛАВА 5

ГИЦИЛЛА вела Дафана прямо в направлении заходящего солнца, которое становилось все более красным, приближаясь к горизонту. Казалось, оно становилось все больше, коснувшись края горизонта, и его лик уже не был таким ослепительно ярким, что на него нельзя было смотреть больше доли секунды.

Теперь было заметно, что поверхность солнца не была ровной и неподвижной, на поверхности его сферы бушевали вихри, солнце кипело как котел. Когда небо стало темнеть от светло-фиолетового до темно-пурпурного, в нем тоже стало видно движение, обычно незаметное из-за сияния солнца. Хотя звезды сейчас едва успели засветиться, небо начало переливаться как поверхность масляной лужи.

«Вся вселенная пребывает в движении», подумал Дафан. В этом была ее суть. Она не могла быть живой – не более чем был живым воздух, потревоженный ветром или песок пустыни, но она не была и в покое. Она могла сохранять тишину и неподвижность не более, чем ребенок, мучимый голодом и страхом. Возможно, сами звезды испытывали какой-то свой голод, а пустота между ними – свой страх.

- Мы должны остановиться и отдохнуть, - сказал он Гицилле, заметив, как она измучена – но она его не слышала. Чуждость, так пугавшая людей в Сновидцах, овладела ею, и даже Дафан почувствовал тревогу в глубине души.

- Если мы остановимся, то больше не встанем, - вдруг резко сказала Гицилла. – Мы должны идти, пока солнце не зайдет. Если мы сможем, то должны добраться до Эльвенора, найти убежище, а если нет, то найти хотя бы воду.

Это было гораздо легче сказать, чем сделать. Равнина не была пустыней, подобной Янтарной Пустоши: здесь в изобилии росла трава и кусты многих видов, но дожди выпадали редко, и сейчас был сухой сезон. На равнине водились стада диких лошадей и свиней – хотя патер Салтана говорил, что этих животных не было на планете до прихода первых людей – а также газели и локсодонты, но их было мало, и они были редки. Деревенские жители осенью часто отправлялись в охотничьи экспедиции, и дичи обычно хватало, чтобы они редко возвращались с пустыми руками, но Дафан, оглядывая равнину вокруг, не видел никаких животных. Где-то здесь должны быть источники воды, и здравый смысл подсказывал, что их можно обнаружить по более густой и пышной окружающей растительности, но цвета и оттенки равнины были какими угодно, только не ровными. Они были слишком разнообразны, чтобы можно было что-то легко разглядеть.

Чем дальше Дафан и Гицилла уходили от горящего леса, тем более странной выглядела окружающая растительность. Растения, которые выращивали деревенские жители, были зелеными, как и большинство диких растений, которые росли поблизости от деревни. Лесные колючие деревья – которые росли на этой планете задолго до появления первых людей, тысячи поколений назад – не слишком отличались от деревьев, которые росли в деревенских садах. Но теперь Дафан понял, что деревню построили там, где она сейчас, именно потому, что та местность казалась людям необычно благоприятной, а окружающая равнина, по которой сейчас шли они с Гициллой, не была населена как раз потому, что особо гостеприимной не выглядела. Здесь было не меньше красной и фиолетовой листвы, чем зеленой, много было и буровато-желтой.

Плоды на кустах – которые, хоть и перезрели и уже начали сохнуть, но казались такими аппетитными Дафану, потому что он был голоден и испытывал сильную жажду – были и белыми, и красными, и черными, и очень красивыми небесно-фиолетовыми. Он знал, что лучше не есть их, не только потому, что почти все они были горькими, а некоторые и по-настоящему ядовитыми, но и потому что никакие из этих плодов не были достаточно питательны для человека. Некоторые предостерегающие сказки его народа рассказывали о детях, потерявшихся на равнине, которые снова и снова набивали животы красивыми плодами, но умирали от истощения, хоть и с полными желудками. Газели и локсодонты – не говоря уже о многочисленных более мелких животных – вырастали упитанными и здоровыми, питаясь этими плодами, но одичавшим лошадям и свиньям приходилось быть более разборчивыми.

Дафан подумал, что сам факт выживания этих животных на равнине доказывает, что здесь может выжить и человек, если только научится так же отличать съедобные плоды от несъедобных.

Но самым удивительным в растительности на равнине казались даже не ее цвета, а ее огромное разнообразие. Часто было увидеть кусты, листья на которых были десятка различных форм, а цветы – дюжины разных видов.

Растения, которые выращивали в деревне, в этом отношении были устойчивы: каждое растение было одного определенного вида. Здесь же, за несколькими исключениями, растения были гораздо более разнообразны, даже в пределах одного вида. Они казались куда более уязвимыми к болезням, уродствам и смерти, но компенсировали это быстрым ростом и плодовитостью.

- Мы можем собрать плоды и выжать их, мякоть отбросить, а сок выпить, - предложил Дафан, когда последний край солнечного диска скрылся за горизонтом, оставив их в сумерках.

Западный горизонт был плоским за исключением неровного полукруглого силуэта, к югу от точки, в которой зашло солнце. Судя по силуэту, это могло быть некое рукотворное строение, но на его верху были заметны какие-то растения, так что, возможно, это был просто холм необычной формы.

- Нам нужна вода гораздо чище, чем эта, - сказала Гицилла после некоторого раздумья. – Даже если она не будет ядовита, в ней могут оказаться другие вещества, которые должны быть выведены из организма. Это будет все равно что пить морскую воду.

Дафан удивился, подумав, откуда она может это знать. Сейчас она говорила не как деревенский ребенок; она говорила как некто, кому неким мистическим образом были открыты многие тайны. Как и Дафан, Гицилла никогда не видела моря, и вероятно, никогда не увидит, так откуда же она знает, как это – пить морскую воду, и откуда она взяла такие  слова – «выведены из организма»? Конечно, все любили слушать истории о пиратах и приключениях в дальних странах, о жертвах кораблекрушений, выброшенных на необитаемые острова, но Гицилла говорила с такой уверенностью, словно знала это из каких-то совсем других источников.

Дафан начал понимать, почему люди иногда боялись, когда Гицилла была такой – а он еще не видел, чтобы она была такой так долго. Станет она когда-нибудь снова прежней Гициллой, или после нашествия Империума она изменилась навсегда?

- Мы не найдем чистой воды, - мрачно сказал Дафан. Он сильно надышался дымом в горящем лесу, и не испытывал бы такой жажды, если бы его горло не было обожжено.

- Найдем, - сказала Гицилла, неустанно шагая к тому месту, где зашло солнце.

- Все равно, какой смысл? – спросил Дафан. – Все, кого мы знали, мертвы, наш дом разрушен. Куда мы идем? Куда нам деваться?