Пешки Хаоса

- Дафан! – закричала Гицилла, так громко, что он мгновенно вскочил.

Очень вовремя. Он услышал звук захлопнувшихся челюстей, так близко, что волна зловонного дыхания окатила его, взметнув волосы на затылке.

Дафан не тратил время на то, чтобы оглядываться. Он бросился прочь от пруда, скрывшись в камышах.

К тому времени, когда он, наконец, обернулся, на поверхности пруда ничего не было видно, кроме расходившихся кругов на воде.

Над ним возник силуэт Гициллы, закрыв собой часть звезд. Дафан не видел, как она протянула ему руку, но как-то понял это. Он взял ее руку, и Гицилла помогла ему встать. В ее прикосновении было что-то, заставившее его содрогнуться, но он все равно был ей благодарен.

- Что это было? – спросил он.

- Я не знаю, как оно называется, - сказала Гицилла. – У него была длинная шея и голова как у змеи, но, кажется, его тело гораздо крупнее, и скрыто под поверхности воды. Не думаю, что это существо выйдет из воды, а если выйдет, то будет двигаться медленно, но лучше нам отойти подальше, на всякий случай.

Дафан был рад видеть, что Гицилла сейчас больше похожа на себя прежнюю.

- Там, в сорока или пятидесяти шагах есть место, где мы сможем отдохнуть, - добавила она. – Земля там не голая, и в то же время трава не слишком высокая и колючая, и мы можем сделать подстилки из нарезанных камышей. У тебя есть нож?

- Только маленький, - ответил Дафан, вспомнив, каким ужасно бесполезным казался его нож, когда нужно было оружие. Однако нож вполне сгодился на то, чтобы резать камыши, когда Дафан ломал твердые стебли.

- Мы должны что-то поесть, - сказал Дафан Гицилле, когда они сделали импровизированные подстилки. – Даже если это не настоящая еда, она, по крайней мере, заглушит голод.

- Нет, - сказала Гицилла. – Слишком рискованно. Мы найдем что-нибудь завтра, когда пойдем дальше. Она тоже знала о том, что нужно остерегаться садов бога, и, должно быть, пришла к тому же заключению о природе этого места, что и Дафан. Возможно, она была одной из избранных истинного бога, но даже она не смела есть плоды из его сада.

Дафану казалось, что голод не даст ему заснуть, и он был вовсе не уверен, что хочет спать, учитывая, что пруд может привлекать хищников с равнины, и помня о тех хищниках, что уже таились под спокойной поверхностью воды. Но он недооценивал, насколько он измучен; как только он лег, то сразу же погрузился в сон, столь же беспокойный, как звезды в небе над ним, и полный пугающих сновидений.

Дафан никогда раньше не проявлял ни малейшего признака магических способностей. Как и все остальные деревенские дети, он послушно рассказывал о своих снах патеру Салтане, почти сразу же с того времени, как научился говорить, и помнил, как разочарован он был, когда оказалось, что его сны не представляют ничего интересного. Рассказы Гициллы о ее снах звучали для неискушенного слуха Дафана не слишком отличающимися от его собственных, и он испытывал ревность, когда патер Салтана проявлял к снам Гициллы больший интерес.

Сейчас Дафану снились корабли в космосе: корабли, похожие на отрубленные пальцы, или на странные глаза, или на птичьи кости, но сделанные из сверкающего металла. Ему снились целые стаи кораблей, синхронно кружившиеся в космосе, стрелявшие огнем, выжигающим целые миры, направлявшие удары молний в сердца самих богов – но Дафан понимал, что это не могут быть видения, которые видят Сновидцы Мудрости. Это был лишь всплеск воображения, порожденный ужасом, питаемый страхом и наделенный гротескной чудовищностью от лихорадочного жара в его крови.

Сон Гициллы был еще более тревожным, и Дафан даже во сне понимал, что она не спит спокойно. Она все время вертелась с одного бока на другой, то подтягивая ноги к животу, то выпрямляя их. Она тоже что-то шептала, хотя он не слышал что именно – и этот прерывистый шепот вплетался в сны Дафана голосом некоего тайного спутника, который отчаянно хотел, чтобы его услышали и поняли, но не мог внятно передать то, о чем предупреждал. И чем дольше продолжались эти неудачные попытки, тем печальнее звучал голос. Дафан знал, что на самом деле это не голос Гициллы. Это был голос того, что вселилось в нее, когда она рассказывала о Сновидениях Мудрости: голос чего-то странного – и страшного.

Дафан совсем не был уверен, что хочет слушать этот голос, будь то во сне или наяву, но не мог остановиться.

В конце концов, Дафану стало казаться, что он может разобрать по крайней мере некоторые из этих слов, но даже когда он пришел к такому выводу, то все равно не мог понять, сам ли голос становился более ясным, или эта ясность была лишь в его сне.

К сожалению, большую часть из того, что ему удалось разобрать, похоже, составляли имена и названия, некоторые из которых звучали знакомо, но большинство нет.

Чаще всего повторялось имя Гавалона; это имя он знал.

Еще одно имя, повторявшееся почти столь же часто, звучало как Сатораэль; такого имени он никогда раньше не слышал. Канака он знал, но не знал, кто такой Фульбра или что значит Экклезиархия. Не знал, что такое орк или Астрономикон.

Одного имени он не слышал, как ни пытался: это было имя Дафан.

Наконец, хотя шепчущий голос не умолкал, внимание Дафана привлекло нечто куда более пугающее: огромный красный воспаленный глаз заполнил, казалось, все поле зрения, словно это был глаз самого неба. Радужная оболочка глаза казалась тонкой розовой полоской вокруг огромной черной дыры, из которой исходил свет, подобного которому Дафан еще не видел: свет, умерщвлявший все, к чему прикасался, свет мгновенной гибели.

Свет, казалось, был везде, свирепого взгляда ока невозможно было избежать.

- Не имеет значения, сколько путаницы ты видишь в своих видениях, - сказал он во сне Гицилле, хотя она не присутствовала в его сне, - ты все равно не будешь свободна, и неважно, сколько аспектов будущего останутся неопределенными и неосуществленными, окончательная судьба всего – увядание и абсолютная гибель. Ничто не может противостоять ей, и не имеет значения, какой мощью обладает Империум Человечества, он обречен разрушиться и погибнуть, и это будет лишь одна секунда в великой вечности Вселенского Времени.

Однако он понимал, что это был всего лишь глупый сон. Насколько Дафан знал, он не был затронут даром бога его народа. Он не обладал ни мудростью, ни магией, и не мог ожидать, что шепчущий голос Гициллы способен изменить сущность его души, как бы сильно он ни любил ее.

ГЛАВА 6

МЕСТО, предназначенное для призыва, находилось на вершине необычного полукруглого холма, казавшегося удивительно неуместным на равнинах, преобладавших в центральной части Гульзакандры. Гавалон предполагал, что на самом деле это был огромный круглый объект, в очень далеком прошлом упавший с неба и наполовину зарывшийся в землю.

Большинство метеоритов, как было известно Гавалону, разрушались при ударе о поверхность планеты, если еще до этого не сгорали в атмосфере, но у этого, похоже, сгорели только внешние, более мягкие, слои, осталось лишь тяжелое металлическое ядро, обладавшее такой магнитной активностью, что воздействовало на компасы в радиусе двухсот миль – Гавалон надеялся, что этот факт не был известен захватчикам.

Несмотря на неподходящую форму и структуру, выступающая часть метеорита со временем покрылась местной растительностью. Ничто не могло пустить корни на самом холме, но крупные ползучие растения, росшие вокруг, обвили его своими побегами, и их отмершие ветви помогали удерживать на холме почву, в которой могли прорастать другие виды растений. Когда листья ползучих лиан опадали и гнили среди переплетения побегов, они служили питательной средой для паразитических и сапрофитных растений – которые в свою очередь становились пищей для разнообразных ящериц, змей и гигантских многоножек – и все это было ядовито для незащищенного человека.

Вершина холма была одним из самых сокровенных садов истинного бога, и если бы Гавалон не обеспечил магической защитой свою свиту зверолюдей – и, конечно, Сосуд – они не смогли бы добраться до места, где должен состояться ритуал. Если бы многочисленные жертвоприношения, требовавшиеся для ритуала, не были проведены заранее, было бы очень тяжело доставить жертв на алтарь в подходящем состоянии, но премудрый и неизменно милостивый Изменяющий Пути всегда был готов сохранить пролитую кровь на счету своих жрецов, чтобы они могли накопить энергию для важных обрядов. Были даже слухи, что он выплачивал проценты по этим счетам, и десять галлонов крови, полученной в ходе тщательно продуманной пытки за месяц вперед до ее магического использования, имели цену одиннадцати ко времени, когда композиция заклинания была завершена.