Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 106 из 118



- Все возьмете на пожарище,-отвечал атаман.

Утром с белым флагом пожаловали под стены Азова толмачи торговать убитых. Разговаривать с ними на стену поднялся есаул Наум Васильев и русский толмач Федор Порошин. По-турецки Наум и сам умел, держал Порошина при себе ради государственной важности.

- Переведи им, Федор, - приказал Наум Васильев, выслушав цены на убитых янычар и на полковников, - переведи им, сукиным сынам, пусть забирают трупы, чтобы не воняло.

Федор приложил ладопи к губам и звонко крикнул свой перевод:

- Слушайте, господа толмачи! Казаки трупами не торгуют. Все бездыханные, что гниют-лежат под стенами Азова, - это первая наша игрушка. Атаманы-казаки только еще ружье свое почистили. Всем вам, басурманам, то же будет. Иным вас нечем потчевать, дело у нас осадное.

- Хорошо перевел, - Наум Васильев положил Федору на плечо руку. - Так их, властителей мира! Пошли, чтоб отбрехнуться не успели. Когда не отбрехнешься - дюже обидно.

Целый день турецкие похоронные команды подбирали трупы. Верстах в трех от Азова, в степи, насыпался холм. Большой холм.

И па следующий день турки под город не пришли.

Ивану, все время бывшему под землей, в подкопах, далп полдня, чтобы жену нашел и детишек, чтоб сердце не болело за близких.

Выбрался Иван из ямы, дохнул полной грудью и поперхнулся. Не было в Азове свежего воздуха, гарью пропитался в Азове-городе воздух. Сказали Ивану, чтобы детишек и Машу в цитадели искал, в подвалах, а он как хватил гари, так и забыл все. Кинулся через коптящий дым медленных, дотлевающих поя;арищ к своему дому. А домишко - на самом высоком, почитай, месте - цел! Новенький, наличники сверкают чистым деревом - покрасить не успел.

Подбежал Иван к дому, и тут ноги у него запнулись и встали. Тихо. Услыхал он - тихо в доме. И в городе - тихо. Будто ничего живого. Петухов и то не слыхать. А тут, в дверях, явилась Маша. В тишине, в мертвенной, стоит в дверях, глядит на него молча, сарафан от ветра колышется. А Ивану чудится, что и весь образ в колебании, будто не плоть перед ним, а воздух.

- Помоги, - сказала Маша.

Кинулся к ней Иван, думает: коли привидение, поймаю - не отпущу, - а у Маши узел. Огромный.

- Холодно детишкам в подземелье! Вишь, как подвезло - не погорели.

Сообразил тут наконец Иван, что страхами задурил голову себе. Обнял Машу и давай целовать беспамятно. Она от неожиданности посупротивилась, а потом и сама голову потеряла. Эко ведь любит! Многодетную, а ведь эко любит!

Тут Иван еще порадовал сердце Машипо.

- Детишки-то как?

Вот ведь что спросил, не его детишки, а словно про своих, кровных. Тут уж Маша сама зацеловала Ивана, нарыдалась, лицо его, от праха земного темное, слезами своими умыла.

Оба они в просветлении были. Успокоясь, оглядел Иван Машу: похудела, посуровела, платье ремнем стянуто, на поясе сабля, за поясом пистолет и пороховница. Видит, что Иван в удивлении, вздохнула.

- Всяко, Ваня, может быть. Мало казаков в городе. Коли долго осаду держать будем, и бабам место на стенах найдется.

- Георгиева татарочка-то где?

- С нашими детишками сидит. Извелась она. Плачет ночами тихонько… Любит она Георгия больше жизни, боится за него. А еще за отца боится, который небось с той стороны.

- Ишь ведь как! - удивился Иван, даже остановился, думой его охватило, а чего придумаешь: сердце одно, на две половинки его не разрубишь.

Молдавский господарь Василий Лупу прибыл под Азов на следующий день после приступа. Азов должны были взять без него, русский царь это оценил бы, а султан бы пе обиделся. Часть молдавского войска - почти две тысячи сабель - принимала участие в первом приступе. Теперь же явился обоз господаря, а с обозом - десять больших пушек и два свежих полка, один из которых состоял из немцев-наемников. Все это было немалой силой, хотя Василий Лупу делал вид, что его тяжелый обоз не для войны, а для царственных удобств. В обозе - вино, музыканты, попы, ученые.

Лупу был бы рад грубому окрику грубого главнокомандующего, но Гуссейн-паша, впавший в отчаяние после первой же неудачи, был несказанно рад немецкому полку. Ладно бы янычары, но в первом же приступе его армия лишилась немецких полковников, мастеров осады. И тут вдруг является алмазный павлин, у которого полк собственных немцев, свои мастера подкопов и навесной стрельбы.

Оказав господарю должные приветствия, Дели Гуссейн- паша стал жаловаться.

- Гяуры отбили приступ… У нас большие потери… Гяуры нарыли подкопов… Даже янычары со страхом идут под стены. Они боятся не пуль, а предательского взрыва.

- Мой главнокомандующий, я пришел к тебе с немецкими полковниками. У них есть план, - начал Василий Лупу.



- Позови своих немцев! - воскликнул Дели Гуссейн- паша в нетерпении.

Немцы прибыли. Главнокомандующий выхватил из их рук план.

- Вести земляной вал?.. - усмехнулся. - Что ж, падишах Мурад IV возвел вал и взял Багдад за сорок дней.

- Мы предлагаем сделать еще двенадцать подкопов, - сказали полковники. Их было двое.

- Будем копать, - согласился Дели Гуссейн-паша.

- Стенобитными пушками надо сбить башни и уничтожить казачьи пушки, - подсказали немцы.

- Мы будем палить, пока есть порох, - опять согласился главнокомандующий. - Мы не дадим этой своре головорезов ни одной минуты покоя… Ты в добрый час прибыл, великий господарь. Немецкий полк передай мне, сам становись во главе своего войска, против бастиона. Тебе покажут!

Глава пятая

Атаманы Черкасского городка решили на своем кругу в Азов не идти.

- Не хотим умирать за камень. Умрем за свои щепки!

Гонцом в Черкасский городок приезжал сподвижник

Дмитрия Гуни старик Крошка, запорожец, в 1638 году поднявший саблю на польских панов. Послушав казаков, Крошка усмехнулся:

- Вот так же и на Украине у нас. Были бы вместе - была бы каменная крепость, а мы каждый за себя, и получилась у нас не крепость, а шалаш от дождя. Щепы хотите? Будет вам щепа. За турками дело не станет.

На Крошку заругались, но он был не из пугливых.

Подскочил тут к нему казак седоусый, Петька Поспешай.

- Гей, атаман. Возьми меня с собой в Азов от позора. С сыном пойду.

- Спасибо тебе, - сказал Крошка, - Азову каждый человек ныне дорог. Мало в Азове людей, а сила идет против него несчетная. Только я, казак, не в Азов иду, а к себе, за Пороги, хочу войско привести в помощь славному казачьему городу. Азов запорожцев приютил в плохую годину, и мы его не оставим в беде.

Пригрозили атаманы черкасские Петьке Поспешаю, казаки в бока ему потыркали, но отпустили с миром.

А Петька Поспешай и в семнадцать лет Поспешаем был, когда сбежал из Переславля-Залесского, и в пятьдесят Поспешаем остался. Голова седая, а лицо мальчишеское, круглое, глаза смешливые: гляди и гляди за ним. Человек Петька не злой, а как выставит себя перед всеми, покашляешь. Степенные люди сторонились шутолома.

Вот и опять Петька пошутил.

Ощипал живого петуха, один хвост ему оставил, прокрался на двор атамана, посадил петуха на крышу и веревочкой к трубе привязал. Бегает петух по крыше атамановых хором, щипаными крыльями машет, орет по-дурному, а народ тут как тут. Хохот! Валятся от хохота. При всех лезть на крышу петуха гонять - лучше головой в прорубь. Пришлось атаману из пищали пальнуть. Слава господу, глаз не подвел.

Послал атаман верных людей огородами за Петькиной душой, а у Поспешая дома двери настежь. Баба его на полу сидит и убивается:

- В Азов убежал. Сам бы - черт с ним, с дураком! Детей потащил. Семке семнадцать, казак уже, а Васятке двенадцать весен…

Петька Поспешай и впрямь сам-треть летел на конях к Азову. Васятку он с собой брать пе хотел, зря жена грешила. Васятке велено было, как подойдут к Азову, вернуться с конями домой да мать беречь, покуда казаки за казачью славу бьются.

Человек предполагает, а располагает судьба.

Ночевали в стогу сена. Проснулись старшие от Васяткиных кулаков.