Фрунзе

Афганцы долго были под пятой британского империализма, получили независимость год назад и еще не стряхнули с себя давний гнет британской короны. Но Ленин первым признал независимый Афганистан и дал понять, что только Советская Россия может быть другом и добрым соседом молодого суверенного государства.

И Фрунзе еще перед выездом в гарнизоны подчеркнул, что он целиком разделяет позицию Ленина. И направил чрезвычайному посланнику Афганистана в Ташкенте, его превосходительству Мухамеду Вали-хану, приветственную телеграмму.

Правда, встретиться с посланником он не пожелал. Да к свободной минуты для такого визита не нашлось. И в приветственной телеграмме оказалась вежливая ссылка на недомогание:

«Нездоровье мешает мне лично принести Вам сердечное поздравление, за что приношу извинение. Искренне уважающий Вас, Командующий войсками Туркестанского фронта — Фрунзе-Михайлов».

Граница с Афганистаном внушала тревогу: через нее англичане направляли военную помощь басмачам и эмиру бухарскому. Но демарш Фрунзе с изъявлением добрых чувств к афганскому народу сыграл свою роль: в районе Кушки прекратились кровавые инциденты. А вскоре афганская пограничная стража отказалась пропустить в свою страну отряд басмачей, прижатый к горам Паропамиза.

23 марта поезд командующего прибыл в Кушку.

Петербургские колонизаторы возвели эту крепость в самой южной точке России, чтобы связать руки британским колонизаторам, которые с границ Афганистана и Персии зарились на земли Туркестана. Да и после Великого Октября ей было суждено сковывать их действия на туркменской земле.

Средняя Азия была отрезана от России бандами атамана Дутова. Английские интервенты расстреляли в Мерве пламенного большевика Павла Герасимовича Полторацкого, на 207-й версте от Красноводска зверски убили бакинских комиссаров. По всему Закаспию звучала английская речь. А Кушка оставалась единственным красным очагом в кольце интервентов, белогвардейцев и басмачей.

Комендант крепости — генерал старой армии — А. П. Востросаблин отказался сдаться врагам новой России. Казачий полковник Зайцев, у которого было полторы тысячи сабель, в течение месяца день за днем штурмовал крепость. Но безуспешно, хотя в осаде находилась сотня бойцов с маленькой горсткой героев-коммунистов. К счастью, они хорошо были вооружены и располагали запасом воды и продовольствия.

Когда же блокаду крепости прорвал красный отряд С. Тимошкова, кушкинцы пришли на выручку Ташкенту: направили туда восемьдесят вагонов снарядов при семидесяти орудиях, пулеметы и винтовки.

Такие вести порадовали командующего. Но теперь гарнизон захирел, как и соседние с ним отряды — в Иолотани и Ташкепри: людей мало, вооружены плохо, одеты безобразно.

С осадком горечи написал Михаил Васильевич в Кушке доклад главкому Каменеву и Владимиру Ильичу Ленину. «Личное ознакомление с состоянием воинских частей фронта, начиная от Ташкента, кончая районами Красноводска и Кушки, дало самую безотрадную картину… Настроение частей неудовлетворительное, главным образом на почве отсутствия обмундирования; все части представляют в этом отношении неописуемый сброд.

Пограничная охрана отсутствует… Вооружение войск разнокалиберное; до сих пор одна четверть вооружена берданками и одна четверть английскими винтовками».

Фрунзе отпустил из рядов войск железнодорожников; отправил по домам стариков, которые были элементом «брожения и разложения»; свел в одну бригаду бывших военнопленных и решил отправить их в Центральную Россию, как им было обещано. Но без них он лишался «трех четвертей артиллеристов и половины всех пулеметчиков». На огромных просторах Закаспия у него оставалось всего 1500 штыков и 500 сабель. «Таким образом, — писал он, — в военном отношении мы сейчас представляем ничтожество».

Он просил не изымать из его подчинения штаб Заволжского округа в Самаре и временно оставить там Авксентьевского — до перевода в Туркестан; просил срочно прислать обмундирование, вооружение, снаряжение и подослать хорошие кадры для работы по формированию частей из местного населения.

Но даже в таких условиях он не терял веры в благополучный исход борьбы. И сообщил Владимиру Ильичу, что «в политическом отношении наше положение в Закаспии в данный момент вполне благоприятно».

По пути в Самарканд Михаил Васильевич сделал остановку на узловой станции Каган, откуда шла ветка в сторону Термеза. От этой станции до Бухары было двенадцать верст. И он высказал пожелание встретиться с эмиром.

Сеид-Алим не приехал: он прислал к Фрунзе своих назиров во главе с куш-беги Усманом. Премьер-министр вел приторно сладкий разговор, с восточными реверансами в сторону кзыл-генерала. И Фрунзе вел беседу в изысканных тонах. Но каждая из сторон отлично понимала, что находится она в положении не только пикантном, но и просто ненормальном. Каган был расположен в центре Бухарского эмирата, который острым клином упирался в афганскую границу, контролировал верхнее течение Амударьи и располагал горными караванными путями для связи с британцами. Советские железные дороги разрезали эмират вдоль и поперек, но за их полотном лежали земли Сеид-Алима. Того страшили гарнизоны как опорные пункты красных и железные дороги — могучие нити новой жизни. А Каганский гарнизон опасался эмира, который всеми способами получал оружие по караванным путям. Части Фрунзе могли перехватывать эти караваны только на железнодорожных путях. Но для такой цели войска были маломощны.

Михаил Васильевич говорил с назирами и куш-беги о двух вещах: надо прекратить подвозку оружия, чтобы не нарушать договорные отношения с РСФСР; надо освободить из зиндана Абдукарима Тугаева и других большевиков — их судьба волнует не только его, но и массы дехкан Советского Туркестана. Сановники эмира просили ослабить гарнизон в Кагане, так как присутствие здесь крупного отряда выказывает обидное недоверие его высочеству. Командующий дал понять, что об ослаблении гарнизона не может быть речи, пока эмир не прекратит расправу с передовыми людьми в своей столице. И что об атом он хотел бы лично переговорить с эмиром. Но Сеид-Алим не приехал и в этот раз.

«Сладкая» беседа не принесла дипломатической победы ни одной из сторон. Но политический резонанс от нее был. Бухарская беднота разнесла весть по округе:

— Кзыл-генерал не дает нас в обиду!..

В Кагане произошла еще одна встреча: к командующему доставили группу индусов, недавно отбитую у бухарских войск на Амударье.

Это были ходоки к Ленину из городов и сел Индии. Во главе их шел молодой Радик Ахмед из города Бхопай. Полгода назад их двинулось человек сто. Неделями и месяцами они шли через заснеженные перевалы, холмы и равнины. Пересекли Афганистан, потеряли двадцать человек от голода и лишений. Но остальные вышли к Термезу и встретили там краснозвездный отряд. Командир приютил гостей, затем отправил их на лодках до форта Керки, на левом берегу Амударьи, откуда изредка ходил пароход в Чарджуй.

На перегоне Чаршанга — Мукры караван лодок задержал какой-то отряд конников в тюрбанах. Гости приняли его за красноармейскую часть, обрадовались встрече. Но успели произнести только три слова — Индия, Москва, Ленин, — как их загнали в сарай и жестоко избили;

Фрунзе узнал об этом и срочно послал им на выручку большой отряд. Из восьмидесяти ходоков успели спасти шестьдесят. Их привезли в Керки в день налета басмачей. И гости помогли красноармейцам провести бой. Затем их доставили на железную дорогу в районе Чаршанги и, как братьев по оружию, отправили к Фрунзе в Каган.

Командующий принял их хлебосольно, сердечно. И вскоре они сыграли интересную роль в Ташкенте, выступая на митингах от лица угнетенного народа, мечтающего о свободной жизни ташкентцев.

Ольга Нестерович отметила в своих воспоминаниях: «Помню их приход на городскую женскую конференцию. Как только открылась дверь и гуськом начали входить наши гости, тотчас в руках узбечек зашелестели черные сетки и закрыли их лица от взора посторонних мужчин. Масса человеческих фигур без лиц — это производило гнетущее впечатление. Надо же придумать именно такую форму унижения женщины!»