Цивилизация Древней Греции

Таким образом, старое греческое представление о Победе, имеющее религиозное значение, изначально отмечало эллинистическую монархию и отодвигало на второй план понятие о наследственном царствовании. Возрождалось благоговение, которое в свое время внушали знаменитые древние тираны Кипсел, Периандр, Поликрат, сам Писистрат, которых узаконили их победы. А позже тираны Сицилии: Гелон, Гиерон, Терон, — которых, соревнуясь друг с другом, прославляли поэты, а еще позже Дионисий, которого превозносил народ Афин. Пока они обладали властью, ни против кого из них общественное мнение практически не выступало, за ислючением нескольких непримиримых изгнанников: это уже последующие поколения обрисовывали их в неприглядном виде, заостряя внимание лишь на осуждениях и проклятиях, которыми их награждали их последователи. Зато в эллинистическую эпоху по причинам, которые излагались выше, процесс монархизации после полувекового периода потрясений занял прочные позиции. Царь-победитель, долгое время находясь у власти, возвращал или создавал в пользу своего рода понятие династии; тем не менее, чтобы не потерять личную харизму, всегда имевшую первостепенное значение, государь старался укрепить ее дополнительными обоснованиями, заимствованными из мифов и истории — что для греков было одно и то же. Пирр без труда нашел их гам — ибо Эакиды, к роду которых он принадлежал, возводили свое происхождение напрямую к Неоптолему, сыну Ахиллеса и победителю Трои. Лагиды в свою очередь считали себя потомками Геракла на основании генеалогических ухищрений, делавших родоначальника династии, Птолемея Согера, внебрачным сыном Филиппа II Македонского, а следовательно, незаконнорожденным братом Александра. Поэтому в надписи в Ксанфе, относящейся к посольству дорийцев из Китиниона, о котором мы упоминали в предыдущей главе, Птолемей IV называется «дорийцем по происхождению по линии Аргеадских царей, потомков Геракла». Этот же самый документ, записанный в декрете этолийцев, говорит о «царях, потомках Геракла — Птолемее и Антиохе», указывая тем самым, что селевкидский царь Антиох III, как и Лагид, считал себя или позволял предположить, что он принадлежит к той же героической ветви. Другая традиция, более древняя (281), возводила происхождение Селевкидов прямо к Аполлону: мать Селевка, основателя династии, была супругой военачальника Филиппа И по имени Антиох: «…она увидела во сне, — сообщает Юстин (XV, 4), — Аполлона, который приблизился к ней и разделил с ней ложе, а позже, когда она познала его, в знак благодарности подарил ей кольцо с драгоценным камнем, на котором был вырезан якорь, прося передать его сыну, которого она родит. Самое удивительное в этом сне было то, что на следующий день она нашла в своей постели кольцо с точно таким же выгравированным изображением и что Селевк от рождения имел на бедре пятно в виде якоря. Поэтому, когда Селевк отправился с Александром сражаться против персов, Лаодика передала ему кольцо, открыв ему тайну его происхождения… У всех его потомков появлялось доказательство их происхождения, у всех них, от отца к сыну, был на бедре якорь, как подлинная печать их рода». Вот почему на монетах Селевкидов иногда изображается якорь как дополнительный символ.

Отсутствие прямого родства компенсировалось матримониальными союзами: так, например, Кассандр, сын Антипатра, породнился с Аргеадами, женившись на дочери Филиппа Фессалонике. Еще Пердикка, наущаемый Олимпиадой, вдовой Филиппа, взял в жены сестру Александра Клеопатру. Очевидно, что это были политические комбинации, нацеленные на то, чтобы укрепить в глазах македонцев, и только их, свое приво на верховную власть, войдя в царский род. Но значение крови было особенно важно в самом щекотливом при монархическом режиме вопросе — о наследовании. В соответствии с древним обычаем македонцев и греков наследство передавалось по мужской линии по праву первородства. Тем не менее младшие дети, как старшие, претендовали на царскую власть, поскольку были той же крови. Поэтому эллинистическая история изобилует ожесточенными братоубийственными войнами, которые обычно заканчивались только со смертью одного из их участников. Мы упоминали столько примеров такой борьбы, что здесь нет необходимости возвращаться к ним. Приведем лишь слова Плутарха (Жизнеописание Деметрия, 3), полные горькой иронии: хваля Антигонидов, избежавших семейных убийств, за одним-единственным исключением, связанным с Филиппом V, который был вынужден казнить одного из своих сыновей, — историк добавляет: «Зато в традициях почти всех других царских родов было убийство сыновей, а также матерей и жен; что касается братоубийства, то точно так же, как геометры допускают аксиомы, так и его можно считать аксиомой, которую цари применяли, чтобы обезопасить себя».

Так же, чтобы обеспечить правильный порядок наследования, зачастую будущий царь привлекался к власти еще при жизни правящего царя. Эта практика совместного царствования, известная нам по множеству примеров: Деметрия Полиоркета при своем отце Антигоне или Антиоха I при Селевке и многим другим, — встречалась еще чаще, чем можно было бы предположить. С недавних пор мы знаем, что Антигон Гонат очень рано разделил свое царствование со своим сыном Деметрием И. Этот последний правил самостоятельно только десять лет, с 239 по 229 год до н. э., но обнаруженный в Беррое, в Македонии, документ об освобождении раба датирован 27-м годом царствования Деметрия: таким образом, получается, что это царствование началось задолго до смерти его отца Гоната. Это прекрасный пример того, как неожиданно порой можно получить сведения о политической истории из такого незначительного и малоинформативного на первый взгляд документа, как акт об освобождении. В то же время большая стела кинионийцев в Ксанфе сообщает нам, о чем мы еще не упоминали, что Птолемей V Эпифан с самого детства был привлечен к управлению Лагидским царством своим отцом Птолемеем IV Филопатором. Так постепенно, благодаря эпиграфическим находкам, уточняется хронология правителей, на которой основывалось летосчисление в государствах.

Так же на счет авторитета династйи и достоинства царской крови следует отнести и чужеземный обычай, столь распространненый у Лагидов, как близкородственные браки между братом и сестрой, которые с точки зрения греков были возмутительны и расценивались как инцест. Конечно, правители Египта могли бы сослаться на обычаи фараонов для оправдания этого нарушения эллинских традиций. Первый и наиболее яркий пример этому в эллинистической истории дал Птолемей II, женившись на своей старшей сестре Арсиное, откуда и их прозвание — Боги-Филадельфы, то есть «брато- и сестролюбивых»; по всей вероятности, здесь мы имеем дело скорее с пылкой страстью, чем с политическим расчетом. Но впоследствии аналогичные браки Птолемеев VI, VIII, IV, XIII и XIV были продиктованы исключительно стремлением сохранить право династии за счет эндогамии. В конце концов, Зевс и его сестра Гера были божественным оправданием этого отклонения от установленных греками норм! Что касается распространенных браков между представителями царских родов, то в эпоху диадохов, как мы видели, они выражали четкие политические цели и были направлены на установление личных связей между государствами. Результат редко отвечал надеждам, которые на них возлагались. Но устойчивость этой матримониальной политики прекрасно демонстрировала бытующее как в царских семьях, так и в народе представление о том, что цари являются особым родом людей, существенно отличающимся от прочих смертных.

Отсюда до их возведения в ранг богов оставался один шаг — и он был сделан очень рано, поскольку Александр, посещением оазиса Амона подтвердивший свое божественное родство, в 324 году до н. э. потребовал от греческих полисов, чтобы они чтили его как «бесспорного бога». Даже если это требование вызывало враждебность, как у Гиперида, или презрение, как у Демосфена, оно тем не менее получило широкое признание, поскольку не шокировало эллинов, привыкших отправлять культы умерших, а иногда и живых героев. Легковерие народа охотно принимало легенды и восхищалось чудесами: разве не говорили, что Александр был зачат Олимпиадой не от Филиппа, ее мужа, а от бога, который сблизился с ней в облике змея? Плутарх не приминет пересказать эти басни (Жизнеописание Александра. 2–3). Затем он приведет любопытные подробности о царе, позаимствованные у Аристоксена из Тарента, современника Александра Македонского: «Кожа Александра источала благоухание; аромат исходил из его уст и окутывал все его тело, так что его одежды пропитывались им». Конечно, Плутарх пытался объяснить этот факт физически-психологическими рассуждениями, взятыми у ученого Теофраста, ученика Аристотеля. Но народ видел в этом знак сверхчеловеческой природы. Аналогичным образом и самый выдающийся конкурент Александра, Пирр, по словам того же Плутарха (Жизнеописание Пирра. 3), обладал чудесным даром исцеления: «Пирр может доставить облегчение страдающим болезнью селезенки, стоит ему только принести в жертву белого петуха и его правой лапкой несколько раз легонько надавить на живот лежащего навзничь больного. И ни один человек, даже самый бедный и незнатный, не встречал у него отказа, если просил о таком лечении: Пирр брал петуха и приносил его в жертву, и такая просьба была для него самым приятным даром. Говорят еще, что большой палец одной его ноги обладал сверхъестественными свойствами, так что, когда после его кончины все тело сгорело на погребальном костре, этот палец был найден целым и невредимым»[40].

40

Перевод С. А. Ошерова.