Цивилизация Древней Греции

При подобных чудесах как удивляться, что для греков, склонных по природе и образованию благоговеть перед окружающими их неисчислимыми проявлениями божественного присутствия, было почти естественно причислять к рангу высших сил, чьего благоволения они ожидали и чьего гнева страшились, этих щедрых и суровых монархов, которые могли либо спасти их, либо уничтожить? Некоторые из наших современников, пытаясь подогнать поведение древних под наши собственные логические категории, вводят тонкие различия между установлением культа и обожествлением, между культом полиса и культом династическим, между уподоблением царя богу и настоящим обожествлением личности. На мой взгляд, это пустые изощрения: в греческой религии, как, без сомнения, и во всякой другой, первичен культ, и это единственный элемент, который обычно оказывается в распоряжении историка. Факт культовой практики свидетельствует о распространении верования, даже если в предыдущий период оно никак не проявлялось. В эпоху Александра и диадохов общественное сознание вполне созрело для такой эволюции. Не стоит недоумевать по поводу безмерных почестей, которыми афиняне осыпали Деметрия Полиоркета и его отца Антигона, когда их войска заняли город в 307 году до н. э. Плутарх подробно перечисляет их (Жизнеописание Деметрия. 10): отец и сын были провозглашены богами-спасителями, и специально для них был учрежден культ с жрецом, ежегодно избираемым из граждан. На знаменитом пеплосе Афины, жертвуемом богине во время панафиней, среди других богов теперь изображались Антигон и Деметрий; в том месте, где Деметрий сошел со своей колесницы, ставшем отныне священным, был воздвигнут жертвенник, где приносили жертвы Деметрию Нисходящему (Kataibates) — под таким именем уже почитался Зевс — там, где он поразил солнце своей молнией. Полис учредил две новые филы — Деметриады и Антигониды, уподобив, таким образом, двух своих покровителей героям-защитникам Аттики, которые когда-то были избраны пифией в качестве эпонимов для десяти других фил. В афинский культовый календарь был включен праздник, названный деметрии. Позже, в 291 году до н. э., афиняне на Элевсинских мистериях, главном празднестве, посвященном Деметре, будут петь гимн в честь Деметрия, текст которого сохранил составитель антологии Афиней (VI, 253d). В нем государь приветствуется как спутник Деметры, как сын Посейдона и Афродиты, как единственный, кто может защитить полис от внешних опасностей и сохранить в нем мир. В то время как другие боги, если они существуют, недоступны или равнодушны, Деметрий находится здесь, он видим, это не статуя из дерева или камня, а живой, истинный бог. Комментаторы один за другим называют это возмутительной лестью, повторяя суровое осуждение, которое выносил афинянам порядочный Плутарх, напоминавший, что такое поведение мало соответствует традициям свободного народа, когда-то ревностно отстаивавшего свою независимость и свое достоинство. А ведь рассуждать таким образом — значит забывать об объяснявшем такое отношение духе времени, времени, богатом на чудеса, на неожиданные повороты Судьбы, в которых народ всякий раз видел, или верил, что видит, знак избранности. В эпоху, когда философы, начиная с Эпикура, заявляли, что традиционные боги абсолютно равнодушны к судьбе человечества, когда Евгемер выдвинул теорию, объяснявшую происхождение богов их культов, установленных великих людям, — в почитании афинянами Деметрия Полиоркета как бога не было практически ничего необычного.

Поэтому когда полководец Эвполем четверть века спустя в Кирене в своем посвящении сравнивает своего командира и царя Магаса с богом Аресом и посвящает ему статую Победы, а также жертвует свой щит и фалеры своих коней Эниалиосу, он просто разделяет общее мнение, склонное оказывать своим сильным мира сего современникам божественные почести. Без сомнения, это было еще неоформившееся мнение, которое выражалось прежде всего в таких актах, как жертвование и посвящение, не будучи ясно осознаваемым и не имея четко изложенной теологической доктрины. Эта вера подпитывалась самыми простейшими чувствами, темными и двусмысленными представлениями, поступками, публичный характер которых обнажал и укреплял ее. Поэты и философы старались облечь ее в логические рассуждения или ритмические тексты. Это была значимая и новая общая тенденция устанавливать культ тому, кто обладает властью, завоеванной в бою или полученной по наследству от отца, уже признанного богом. Конечно, от царства к царству, от государя к государю — иногда даже в рамках одной династии, — от полиса к полису в огромных масштабах эллинистического мира формы и церемониалы царских культов отличались нюансами: для одних воздвигали жертвенники и храмы, другие лишь делили святилище с каким-либо божеством, которое уже занимало там свое место (это как раз случай Магаса в Кирене с богом Эниалиосом). Зачастую царские культы вводились по инициативе полисов, как это сделали Афины для Деметрия Полиоркета. В эпоху посольства дорийцев из Китиниона в ликейском Ксанфе существовал свой культ царей-Эвергетов (Птолемея III и царицы Береники), к которому добавился культ царствующего государя Птолемея IV Филопатора; их жрец, как и жрец богини-покровительницы Латоны, служил для полиса эпонимом. Иногда, в случае династических культов, порядок спускался сверху, в результате чего происходила унификация ритуалов. Прекрасный тому пример — культ царицы Лаодики, который установил при ее жизни в 193 году до н. э. селевкидский царь Антиох III; два посвящения — одно из Додурги в Анатолии, другое из Нахаванда в Мидии — сохранили для нас текст эдикта, вводящего этот культ по всей империи, во всех местах, где отправлялся и культ царя, и совершать его должны были великие жрицы, носившие золотой венок, украшенный медальоном с изображением царицы. Кроме этого, он предписывал, чтобы в каждом административном округе именем великой жрицы датировались имеющие юридическую силу документы, точно так же как для этого использовались имена великих жрецов культа царя. Эти предписания обнаруживают официальный, обязательный к исполнению во всей Селевкидской империи характер этих династических культов. Зато муниципальные культы или те, которые устанавливались частными лицами или обществами частных лиц, не отвечали какой-либо заранее выработанной схеме: они сохраняли свою самобытность и свой локальный характер, как почти все греческие культы. В Македонии, правда, Антигониды, стремясь сохранить в своей стране традицию национальной монархии, остерегались вводить официальный культ. Они приняли те культы, что были установлены по инициатеиве полисов. Пытаясь сохранить перед своими верными македонскими подданными привычный облик вождя, primus inter pares[41], они тем не менее не хотели терять харизмы, неотделимой от представления о царе во всем эллинистическом мире. И хотя одобрение народного собрания, которое во время военной кампании представляла и заменяла армия, воспринималось как общественное признание верховной власти, оно не наделяло этой властью, которая оставалась привилегией правителей благодаря царской крови и благожелательности богов, к которым он уже принадлежал или среди которых должен был однажды занять свое место.

Обладатель столь редкой привилегии должен был выделяться среди людей очевидными особенностями, по которым его можно было узнать и которые требовали соответствующих знаков отличия. Прежде всего к таковым относился его титул, сам царский титул, который соединялся с его личным именем и сам по себе выражал его сверхчеловеческую сущность: царь Александр, царь Птолемей, царь Антиох, царь Магас. В предыдущие эпохи в традиционных монархиях этот титул почти всегда употреблялся с ограничительным уточнением: царь македонян, царь молоссов, царь Кирены, царь Сиракуз. Зачастую к самому имени государя не присоединялось никакого титула: Филиппа II, отца Александра, по-видимому, никогда не называли «царь Филипп». Кассандр и Антигониды сохранили в Македонии традиционную формулировку «царь македонян», не делая ее обязательной, и употребляли при случае близкую формулировку: «царь и македоняне». Но повсюду в других местах, если только желание избежать путаницы не приводило к необходимости географического уточнения («правящий на Кипре», «правящий в Кирене»), выражение «царь такой-то» было неизменным. Царский титул выражал саму суть государя — то, что отличало его от народа.

41

Первого среди равных (лат.).