Цивилизация Древнего Рима

Во времена римского завоевания очевидно, что благополучие, последствие мира, многое сделало для того, чтобы появилось это желание ассимиляции в новых провинциях, даже если в течение длительного времени этим могли воспользоваться только лица, которые принадлежали к городской аристократии. Эта привилегия горожан внутри империи не являлась исключительной для Рима. То была фундаментальная черта античной цивилизации в целом, эллинской в той же степени, что и римской, — сходство, которое давало ценность для «предустановленной гармонии» между Римом и странами Востока и которое в большой мере облегчило утверждение римлян в греческом регионе.

Вполне допустимо полагать, что это «первенство» города было продиктовано Риму природой его учреждений, что оно должно было обеспечивать на протяжении первых столетий своего развития такое явление, как класс сельской аристократии — крупных землевладельцев, которые обосновывались в городе, управляя своими владениями на расстоянии. Этот момент, как пример этрусских и эллинских городов, а также эллинизированных городов Южной Италии, оказывал, разумеется, значительное воздействие, и в этом отношении можно считать, что город Рим является собратом греческого полиса. И эта эволюция, которая продолжалась параллельно на обоих берегах Адриатического побережья, явилась причиной того, что понятие цивилизации стало нераздельным с понятием города. Но римляне никогда не признавали абсолютно приоритета города (и в этом состоит очень существенное отличие Рима от эллинского мира). Они всегда считали, что сельская местность — это и есть настоящая среда для человека, духовная и религиозная; они чувствовали себя изгнанными в город, и впоследствии бедным, тем, кого не задерживала на берегах Тибра необходимость управлять миром, предлагалась возможность заселять колонии, где они могли получать земли и обрабатывать поля. И этого скрытого идеала «натурализма» оказалось бы достаточно, чтобы видеть глубокую противоположность римлян и греческого народа, значительно менее чувствительного к зову природы.

Римляне имели несколько другое представление о предназначении человека, чем греки. Для них человек является составной частью природы, которая по преимуществу является местопребыванием божественного начала. Возникало ощущение, что можно общаться с богами более непосредственно в более совершенной форме среди растительности, на берегу источников и рек, в священной роще, чем в храмах самого великолепного из городов. Греческие философы под портиками могли рассуждать о богах, выдвигать концепцию за концепцией, достигая возвышенных размышлений; религиозный римлянин всегда будет отвергать попытки искать божественное везде, кроме повседневной реальности или в обрядах, соответствующих временам года, из которых каждое обладает единственным значением. Это был его особый способ занимать место в мировом порядке. Возможно, пример позволит уловить эту основную разницу в отношении. На Акрополе, на внешней стороне Парфенона, развертывается чудесный фриз, где воплощается дух классических Афин. В Риме, на Марсовом поле, нашему взору предлагается фриз на алтаре Мира. На том и другом изображение процессии. Но на Марсовом поле художник хотел увековечить в мраморе не ежегодное возобновление, как в Афинах, одних и тех же ритуальных жестов, не подъем поколений, волны за волной, для почитания богини; здесь запечатлен точный момент времени, определенный, единственный, незаменимый жест, именно тот, который навечно освятил алтарь. Панафинейская процессия на стенах Парфенона является символом бесконечно повторяемого акта, абстрагированного от реальных процессий; римский фриз зафиксировал жест в его магической силе, абсолютное начало (собственно римское понятие), торжественно открывающее эру счастья и мира.

Таким образом, официальная религия всегда превосходила индивидуальные проявления благочестия. Римлянин не считал, что он лично пребывает в мире с богами, потому что должностные лица преподносили Юпитеру все жертвы, предписанные понтификами. Для своих дел он должен войти в прямое соприкосновение со сверхъестественными силами. Сознавая в любой момент божественное присутствие, римлянин знает абсолютную ценность каждого жеста в соответствии с тем, будет ли он приятен богам, или они отвергнут его. Разум римлянина на уровне инстинкта почти не ведает этой неутолимой потребности понимания, потребности в универсализме, которая будет расширяться, ошибочно или правильно, в сознании эллина. Римлянин издревле был подготовлен к приятию мистицизма любой природы, который был распространен в городе, будь то древние пережитки или современные предрассудки. Его терпимость иссякала лишь тогда, когда его основные ценности (порядок, политическая стабильность, почитание клятв и законов) оказывались под угрозой. Но чаще всего он довольствовался тем, чтобы находить примирительные процедуры, противоречащие обедняющим и опасным отказам.

Все это завершилось тем (и это произошло задолго до христианства), что Рим оказался наиболее чудесной землей человечества, которую мир знал до этих пор. Мы попытались привести много доказательств этой способности принимать все то, что является человечным. История права дает много тому доказательств, но главным образом об этом свидетельствует литература начиная от знаменитого стиха Теренция («Я человек, и думаю, что ничто человеческое мне не чуждо») до воззвания выходца из Галлии Рутилия Намациана, который утверждал, когда империи угрожали со всех сторон:

Римская империя рухнула. Административная основа ее не сопротивлялась гигантскому стремительному росту вторжений, ее способность к обновлению истощилась, провинции изолировались друг от друга, приобретая статус королевств, мир тогда вышел на неизвестные земли, которые разрушили равновесие, но сама идея Рима продолжала существовать как бодрящий миф, миф об общечеловеческой родине, история которой показала, что она не была невозможной мечтой.

СПРАВОЧНЫЙ ИНДЕКС

Август

Гай Октавий Турин, внучатный племянник Цезаря по женской линии, родился в 63 г. до н. э. в год консульства Цицерона и заговора Катилины. Его отец, умерший в 58 г., принадлежал к зажиточной семье из Велибры и был одним из первых представителей этого города, который вошел в сенат. Цезарь усыновил Октавия, и в 44 г. до н. э. тот принял имя Гай Юлий Цезарь Октавиан. В 45 г. он покинул окружение диктатора и был отправлен в Аполлонию (Иллирия), где им была сформирована армия для предстоящей экспедиции против парфян. Там в 44 г. Октавиана настигло известие об убийстве его приемного отца. С тех пор он энергично добивался возвращения своего наследства. Спустя тринадцать лет после сражения при Акции он стал единственным властелином Рима и предпринял колоссальные усилия по преобразованию и реставрации Рима во всех сферах и основал режим, при котором централизующая роль принцепса сочеталась с уважением (хотя и внешним) к республиканским традициям.

Авзоний

Децим Магнус Авзоний. Родился в Бурдигале[494] в 310 г. н. э. Один из величайших риторов и поэтов своего времени. В 365 г. стал наставником сына императора Валентиниана[495] в Colonia Trevorum[496]. Он занимал многие государственные должности и носил титул comes (спутник) императора. После 383 г. (дата убийства Грациана[497], некогда ученика Авзония) он уединенно жил в Бурдигале. Умер около 395 г.

493

Перевод М. Гаспарова.

494

Бурдигаль — ныне Бордо.

495

Флавий Валентиниан I (321–375), император с 364 г. Вёл постоянную борьбу с вторжениями, ему удалось восстановить римскую власть в Британии, подавить восстание в Африке.

496

Colonia Trevorum — ныне город Трир.

497

Грациан Флавий (359–375) — император, сын и соправитель (367) Валентиниана I. Правил в западной части империи. Стремился наладить отношения с сенатом, боролся с алеманнами, вестготами и сарматами. Был покинут своими войсками и убит в ходе мятежа узурпатора Максима.