Страница 7 из 40
Нет, визита к Шурику не избежать. К счастью, за дверью слышно какое-то движение, и даже, кажется, свет пробивается — глазок «умный мальчик», наверное, никогда не поставит. Звоню. Голос не то удивленный, не то настороженный:
— Кто там?
— Шурик, это Рита, извини, что в такое время, очень надо. Я буквально на десять минут.
Должно быть, Шурик решил, что у меня понос — если ему вообще знакомы такие события в человеческом организме. Ну и не будем брать на себя роль великого Просветителя. С ходу я сочинила, что мне позарез надобно избавиться от… м-м… назойливого поклонника — хотя сомневаюсь, что этому человеку вообще известно, что такое «поклонник», тем более «назойливый».
С Маргаритой Львовной спорить трудно — у большинства людей со мной просто скорости не совпадают. А если на тебя смотрят умоляющими глазами и очень быстро и внятно выдают абсолютно точные инструкции — какие уж тут споры! А инструкции были весьма кратки: я подойду к окну, помашу, крикну туда пару слов, после чего надо появиться рядом, взять меня за руку и от окна увести.
Изверг ты, Львовна, как есть изверг! Мало того, что ворвалась к человеку, так еще и требуешь от него совершенно немыслимых поступков. Ему же до другой человеческой особи дотронуться — все равно, какого пола — да легче ежа проглотить. Против шерсти. Но надо было, чтобы Никита увидел меня, затем мужика рядом, у которого явно ко мне какие-то… м-м… надобности. Будет ревновать — его проблемы. Главное, чтоб убедился: у Маргариты Львовны возникли срочные дела, каковыми она и принялась со свойственной ей энергией заниматься.
Я высунулась в окно — благо, Шурик обитает всего-то на третьем этаже — помахала стоявшему столбом Ильину, крикнула, что все в порядке… Шурик не подкачал, исполнил все в точности. И не только не выставил меня, оскорбленный, за дверь — даже чаем напоил. Надо бы ему чайник новый подарить, что ли: то, что красуется у него на плите — это же страшный сон, а не предмет кухонной утвари.
В ответ на мои несколько бурные изъявления благодарности Шурик почему-то начал говорить о каком-то грядущем концерте, и почему бы не сходить на него вместе. В самом деле, почему бы и нет? Тем более, что все мероприятия, на которые он меня звал раньше, оказывались весьма интересными.
Пока закипал «страшный сон», я позвонила Ланке, в двух словах объяснила ситуацию, обещала быть через двадцать минут. Перед тем, как выходить, еще раз выглянула в окно — чисто. Ни Ильина, ни машины.
Самое неприятное время для передвижения по городу — с девяти до одиннадцати вечера. Знакомятся, затаскивают в какие-то компании, на отказы обижаются, ибо компании все к этому моменту уже изрядно подогретые… Времени это вынужденное общение отнимает массу. После одиннадцати становится куда тише. Кто гуляет — догуливает по квартирам, кто добирается домой — сосредоточен на процессе. Самая благодать наступает после двух, но и после одиннадцати — тоже ничего.
Мне повезло. Дорога до Ланкиного дома оказалась практически безлюдной. Только обиженный жизнью субъект общался с кирпичным забором, да весьма теплая компания дожидалась на остановке загулявшего автобуса, пытаясь скрасить ожидание исполнением бессмертной «Мурки». А капелла. Хватало певцов на две строки, затем срочно требовалось обсудить погоду, мелодию, личные отношения, затем развернувшаяся душа вновь начинала требовать песен и возвращалась на очередные две строки к «Мурке»… Девицы в компании наличествовали, так что мне удалось проскользнуть, не привлекая ничьего «теплого» внимания.
Засада ждала у самой цели путешествия, уже в Ланкиных курмышах. Перед тем, как свернуть в предпоследний переулок, я остановилась. Почему? Не знаю! Легче всего сослаться на интуицию, но что интуиция — тогда уж прямо телепатия. Остановилась, выглянула осторожно — почему осторожно? — из-за угла…
Стоит, родимый! Из машины, конечно, не выходит, но стоит так, что Ланкина калитка и все окрестности перед ним, как на ладони. А меня за сиренью как раз не видно, не зря я ее всегда любила. Зная Ильина, можно предположить, что простоит он так не меньше часа — для проверки, а не сюда ли, грешным делом намылилась Маргарита Львовна. Шурикова дома он не знает, может, там какой хитрый «черный» ход есть. А предположительный конечный пункт — вот он.
Ну ладно же! Мы пойдем другим путем. Огородами. Причем буквально. Частный сектор все-таки. С улицы поглядеть — сплошные заборы, однако, если знать, куда шагать, просочиться можно. Подберемся к дому не с улицы, а с тыла, где та самая банька. Нюх у меня отнюдь не как у собаки, однако баньку, похоже, топили и в самом деле недавно. Очень может быть, что и вчера.
И зачем мне Ланка голову морочит?
Догадливая подруга поджидала меня «на задах», возле баньки. И как она ухитрилась ильинскую тачку за углом разглядеть — уму непостижимо.
— Так слышно же! — беспечно отмахнулась она. — Прошлась до магазина для проверки — стоит. Чужой. Ну я и решила, что майор твой тебя отслеживает. Купила демонстративно бутылку — пусть думает, что я с расстройства надираюсь.
— Как же ты меня дожидаешься, а гостью бросила?
— Так бутылку я ей оставила, — подмигнула Ланка, — ей же нервы поправить необходимо.
4.
Одна звездочка, две звездочки… но лучше всего — пять звездочек!
Леонид Ильич Брежнев
Секретаршу звали простым русским именем Ольга. Оля. Олечка. Она всхлипывала, шмыгала уже распухшим носом и беспрестанно повторяла:
— Ну, Лана Витальевна, ну, я правда, не виновата, ну, откуда же я могла знать?
— Чего стряслось-то? — спросила я Ланку. Она пожала плечами.
— Попробуй ты. Я уже пыталась, хотя особо не напирала. Одно и то же — ах, я не виновата, она и вправду звонила, а ее нет, а что я могла сделать, если Димочка опять с этой дурой, а он не виноват, они сами на него падают… — Ланка развела руками, — и далее в том же духе. Что-то она себе насочиняла.
— Ну я же правду говорю, ничего не сочиняю! Она позвонила, конечно, я побежала, а ее там не было, а я дожидалась, и меня не было, и ее убили. А она не звонила… — совершенно убитым голосом закончила Оленька.
— Стоп, — скомандовала я сама себе и обалдело уставилась на Ланку, — ты на работе в этих местоимениях не путаешься?
— На работе все нормально, — сообщила подруга. — Кавардак начинается, только когда дело касается ее несравненного Димочки.
— Понятно. То есть, ничего не понятно. Оленька, кто звонил и куда?
— Ну, в студию же! И я отпросилась, а она не звонила, и ее там не было, а ее убили, — Оленька выпаливала сто слов в минуту, да еще ухитрялась всхлипывать и шмыгать носом, что отнюдь не улучшало дикцию.
— Кого убили?
— Ну, эту, как ее?
— Свету Серову, — подсказала я. — А перед этим она звонила в студию?
— Почему она звонила? — удивилась Оленька. — Когда?
— Ты же сама сказала, что она позвонила, и ты отпросилась.
— Я отпросилась, потому что Машка звонила, — абсолютно спокойно объяснила Оленька, глядя на меня, как на трехлетнего ребенка, который не понимает очевидных вещей. Может, я и в самом деле идиотка? В мою голову начало закрадываться смутное подозрение — эти бесчисленные «она» должны быть разными.
— Так, уже что-то. Машка — это кто?
— Ну, есть одна… Она, ну…
Три дня мы бились, и луна над полем трижды подымалась… Три не три, дня не дня, однако часа два на распутывание клубка местоимений мы потратили. Пожалуй, страниц десять этого фантастического диалога стоит пропустить. Из высокогуманных соображений. Мои-то знания об особенностях мозговой деятельности у некоторых представительниц прекрасной половины в результате умножились, однако читателя жалко. Лично мне уже к началу второго часа этого Безумного Чаепития начал грезиться скромный необитаемый остров, где нет никого, кого можно было бы называть «он, она, оно, они…»
Впрочем, последовательность событий, хотя и без полной уверенности, реконструировать таки удалось.
Вчера (если считать, что «сегодня» еще продолжается, несмотря на то, что перевалило за полночь), примерно в половине второго — это, напоминаю для тех, кто уже успел запутаться, была еще пятница — Оленьке позвонила «одна такая» Машка. По неясным для меня причинам ее Оленька в посягательствах на умопомрачительного Димочку не подозревала. Собственно, на самом деле Машка не звонила, просто…