Страница 20 из 192
Стемнело.
Все коммунисты и комсомольцы полка собрались у штабной палатки на собрание.
Нашелся и Гарифов. Он сам под вечер пришел из леса и теперь, потупив взор, молча сидел среди всех, но особняком.
Секретарь парткома полка капитан Шамалов, невысокого роста полнеющий брюнет лет около сорока, открыл собрание:
– Товарищи! Со времени последнего полкового собрания прошел почти месяц. За это время произошло много событий. Наш полк уже перебазировался на второй военный аэродром. Партийная организация полка понесла в боях большие потери. Но одновременно пополнила свои ряды и новыми членами. Это преданные идеям Ленина, социализму и своей Советской Родине люди. Можно было бы всех перечислить, кого здесь сегодня нет с нами, кто ранен или погиб. Мы все очевидцы того, что не все сбитые погибают. Сидящие здесь некоторые коммунисты уже были в таких переделках. Поэтому нельзя считать, что все, кого сбили, погибли. Мы надеемся, что многие из них живы и будут скоро снова в боевом строю, вместе с нами. Мы можем с достоверностью считать погибшими только тех, кого мы сами похоронили, или тех, о ком нам официально сообщили. Поэтому будем терпеливо ждать и разыскивать всех не вернувшихся из боевого полета… Товарищи! Я прошу вас почтить память погибших товарищей, наших боевых друзей, коммунистов и комсомольцев, беспартийных советских людей вставанием. – Все встали. В наступившей тишине был слышен чей-то разговор на другом конце аэродрома.
– Прошу садиться! На повестке дня один вопрос: «О недостойном поведении коммуниста товарища Гарифова». В полку за все дни боев впервые произошел позорнейший случай: старший лейтенант Гарифов проявил трусость, в течение двух дней имитировал неисправность мотора на самолете. В результате его действий экипаж сорвал выполнение пяти боевых полетов. На головы наших врагов мы сбросили на три тонны меньше бомб. Инженеры и техники без сна работали у самолета двое суток, отыскивали мнимую неисправность. Такова суть дела. Я предлагаю заслушать товарища Гарифова, чтобы потом уже решать, что нам дальше делать.
Слова тяжело били Гарифова, больно сотрясали сердце. Он не очень понимал их смысл, ощущая только волнами накатывающиеся на него чувства стыда и вины. Эти ощущения наполнили его всего, и от этого ему стало жарко, тело покрылось противным липким потом.
Поняв, что ему надо отвечать, Гарифов встал. И хотя было уже темно, он не нашел в себе сил посмотреть на собравшихся. Взгляд его то опускался к своим ногам, то скользил выше сидящих, устремляясь куда-то вверх и вдаль.
В голове сумбур: обрывки мыслей, мешаясь, толкали друг друга, и он никак не мог остановить их, сосредоточить себя на чем-то определенном, хотя, в общем-то, улавливал главное: виноват – отвечай, виноват – отвечай. Из глубины стал выплывать страх наказания и опять: «отвечай, отвечай».
Собрание ждало.
Шамалов вновь напомнил штурману, что коммунисты ждут ответа на поставленный вопрос.
Наконец Гарифов выдавил из себя:
– Виноват. Страх задавил. Нет мне оправдания.
И вновь замолчал.
Все попытки заставить его разговаривать, отвечать на вопросы ни к чему не привели. Обстановка на собрании накалилась. Начался шум и разговоры между собой.
Слово попросил Наконечный. И это как-то успокоило людей.
– Товарищи! Мы вправе обвинять товарища Гарифова в трусости и преступлении. Но мы должны учесть, что он совершил уже два десятка боевых вылетов. Это не так просто пережить, когда каждый день убитые и раненые, каждый день огонь и кровь, каждый день человек смотрит в глаза смерти. Мне думается, что этот уже обстрелянный штурман, прежде всего, уставший человек. Он правильно сказал, что его страх задавил. А страх – это нервы. Кто из нас с радостью и песней летит в бой? Никто. Мы идем в бой по необходимости. Нас ведет в бой любовь к своей земле, к своим детям, к своей Родине, к партии. Нас ведет в бой ненависть к врагу. Мы идем в бой, как на тяжелую и опасную, но необходимую работу, во имя нашей свободы, во имя нужной нам победы над врагом. Мы должны строго взыскать с Гарифова по всем статьям. Война требует от нас максимального натяжения, а у Гарифова, на поверку, нервишки оказались слабоваты. Как сказал наш врач Иван Ефимович – это трусость нервной усталости. Но трусость есть трусость. Война уже много жизней отняла, много судеб вывернула наизнанку, но земля не дрогнула, она стоит, как стояла века. Действия Гарифова несовместимы с поведением бойца на войне и требуют сурового наказания.
Командир сел. Собравшиеся вновь заговорили между собой, комментируя сказанное и определяя свое отношение к событию.
После командира никто больше выступать не захотел. Все было сказано предельно ясно. Вновь было предоставлено слово Гарифову:
– Я виновен. Но я не враг вам. Прошу мне поверить и дать возможность воевать с фашистами в своем, нашем полку. Буду сражаться до последнего своего дыхания или до полной победы.
– Какие есть предложения?
После некоторого молчания поднялся старший лейтенант Русанов:
– У меня предложение: Гарифова исключить из партии. Мы не можем ему позволить после такого дела носить партийный билет. Если он оправдает наше доверие, то его заявление может быть рассмотрено обычным порядком.
Других предложений не было… Решение было принято единогласно. Повестка дня была исчерпана, но Шаламов еще раз обратился к коммунистам полка:
– Товарищи, мы понесли большие потери за эти дни боев. Наша партийная организация уменьшилась численно, но она стала более закаленной, прочной. Никакие другие проверки в преданности членов партии не могут равняться с проверкой боем, где обнажается все до предела. Если непосредственно на поле брани человек отстаивает идеи, ради которых он живет, ради которых он готов отдать свою жизнь, то его больше проверять не нужно. У меня около ста заявлений комсомольцев и беспартийных с просьбой о вступлении в ВКП(б), но мы этого не можем сделать, так как все товарищи находятся в полку менее года. Мне думается, что мы будем иногда приглашать комсомольцев на наши партийные собрания. Этого порядка, наверное, будем придерживаться и в эскадрильях. Я прошу вас подумать над этим, а потом мы обобщим ваши мнения и будем докладывать старшим.
…После окончания собрания Наконечный оставил командиров и штурманов эскадрилий. Приказал остаться и Бенову с Гарифовым. И уже на этом узком командирском совещании объявил свое решение:
– Товарищи командиры! Я думаю, в случившемся есть прямая вина и Бенова: замечал нервозность и неправильные действия штурмана, а молчал и сам мер не принял. Так, Бенов? – Летчик кивнул. – Считаю, что Бенов и Гарифов потеряли моральное право быть во главе своего звена. Оба они понижаются в должности: Бенов снимается с должности командира, а Гарифов – штурмана звена. Пусть продолжают летать вместе, но рядовыми. Приказ мною подписан. Может быть, у Бенова есть какие-то просьбы к командованию полка?
– Вопросов и просьб, товарищ майор, нет. Все решено правильно. Тяжело, но мы обязаны летать в одном экипаже, потому что вина наша общая. А за доверие, за предоставленную возможность смыть позор в родном полку – спасибо.
Отпустив виновников позорного происшествия, Наконечный продолжал:
– Теперь указания инженеру: проверить исправность переключателя магнето в штурманских кабинах и проводку к нему. Переключатели законтрить и опломбировать, чтобы впредь не было никаких подозрений на штурманов. Людям объяснить, что это не недоверие, а оберегание их чести. Инженеру полка срочно организовать умельцев и придумать установку задней и нижней брони в штурманские кабины. Материалы для этого подобрать с разбитых самолетов.
Летчики и штурманы одобрительно закивали головами, и это обрадовало Наконечного. Выждав, пока люди успокоились, продолжал:
– Теперь вопрос к командирам!.. Сразу оговорюсь – этот вопрос я уже ставил перед вами, а воз, как говорят, и ныне там. Летчиков остается все меньше, а вы по-прежнему плохо занимаетесь доподготовкой молодежи. Учебные полеты проводите от случая к случаю. Этого я не понимаю и с вашей бездеятельностью не согласен. Требую, чтобы вы каждую свободную минуту использовали для обучения тех, кто не ходит в бой… Нездорово получается: одни гибнут, а другие выступают в качестве наблюдателей. Коммунисты и комсомольцы, особенно летчики, высказывают большое недовольство такой обстановкой. Я думаю, все приняли к сведению сказанное. Это приказ, и возвращаться к этому вопросу больше не должно быть поводов. – Сделав небольшую паузу, Наконечный продолжал: – Для нас с вами ясно, что наступление немцев Житомиром не закончится. Время подошло к такому моменту, что нужно подумать о семьях погибших и наших тоже. Начальнику штаба командировать трое человек в город. Пусть займутся эвакуацией жен, вдов, детей и родителей. Людям решение довести к сведению, чтобы воевали спокойней. Возражений нет?.. Согласны?..