Страница 16 из 28
— А что тут говорить? Мужики требуют вернуть им лошадей, коров и инвентарь, ссылаясь на Сталина, на его статью. Говорят, что их насильно загнали в колхоз, — угрюмо буркнул председатель.
— Ишь, чего захотели, — возмутился Гандобин. — Вызвать милицию, кое-кого арестовать, остальные остынут.
— Не горячитесь, Василий Ефимович! — осадил его Козырев. — Эти мужики бедняки и середняки и с ними нам нужно ладить, а не милицией пугать.
— Я полностью согласен с Иваном Ивановичем, — встал из-за стола Митька Жук, давая понять, что он приготовился говорить серьезно и долго, — нам нужно не пугать людей, а поладить с ними по-хорошему. Они требуют отдать им скотину и инвентарь, так давайте отдадим.
Все присутствующие подняли глаза на Митьку, и казалось, что они затаили дыхание. Даже Козырев долго смотрел на него и спросил его:
— Хорошо отдадим, а на чем мы будем сеять?
— Допустим, что мы не отдали, но чем мы будем сеять? Зерна, которое лежит в амбаре у Сергея Пономарева, хватит самое большое на треть посевных площадей, а ведь с нас потребуют хлеба со всей площади. Город нам не даст ни фунта зерна, ибо у него его нет. Купить нам не на что, так как деньги, которые нам выделили, мы просрали.
— Значит, ты предлагаешь распустить колхоз и доложить, что наш колхоз филькина грамота, — спросил Гандобин.
— Нет, Василий Ефимович, докладывать не нужно. И распускать колхоз мы не будем. Мужик наш упрямый, несговорчивый, но в душе он дитя, верит начальству, а поэтому мы будем диктовать свои условия. Отдадим им скотину, инвентарь и отдадим им землю, но ни фунта зерна. Я уверен, что у мужиков есть припрятанный хлеб, вот и пусть сеют своим.
Гришка Казак слушал выступление своего дружка, и злоба душила его. Видя, как все внимательно слушали необычное выступление Митьки, Гришке хотелось встать и крикнуть, чтобы его не слушали, так как это слова не его, а Сергея Пономарёва, который учил, как им поступить в этой ситуации. Но кто ему поверит, что Митька говорил со слов кулака. Его удерживало только то, что он боялся Митьки, боялся лишиться своего поста и тем самым испортить всю свою жизнь.
— А что, Дмитрий Степанович, всё это нам даст? — спросил Попов, который все это время молча сидел в уголке.
— А даст нам, Александр Иванович, хлеб, который с нас потребуют в счет хлебопоставок. Пусть мужики сеют, убирают, но они обязаны и платить налоги. Из колхоза выйдут работящие люди, поверив, что в колхоз больше не пойдут, а поэтому постараются, как можно больше посеять зерновых, что только нам и на руку. В колхозе останутся безлошадные, да и работники их них, как из меня врач. Но они будут числиться колхозниками. У меня пока все и, если у кого есть вопросы, прошу задавать. Он сел.
— Считаю, что предложение Дмитрия Степановича правильное и нужно его поддержать, — высказался Попов.
— У меня есть некоторые дополнения, — ровным голосом начал Козырев. — Вот Дмитрий Степанович говорит, что в колхозе останутся одни безлошадные, да и работники из них не аховские. Но они нам нужны, чтобы сохранить колхоз. Объясняю, когда осенью, вышедшие из колхоза мужики соберут урожай, мы наложим на них такой налог, что у них зерна останется только на еду, а с колхозников мы не только не возьмем ни грамма хлеба, но и, наоборот, наделим зерном из будущего урожая. Кроме того, мы начнем пахать не на лошадях, а на тракторах, чтобы убедить на деле мужиков в преимуществе машин перед лошадьми. Зерна для посева нам хватит с избытком. В наших руках будет весь сельскохозяйственный инвентарь, сеялки, веялки и молотилки, оставшиеся от кулаков. Одним словом, мужики должны на практике убедиться в силе колхозного строя, в силе коллективного труда. Здесь большую роль должны сыграть все сидящие здесь и особенно Василий Ефимович и я, как ответственный за технику. И нужно завтра же быть готовыми к посеву. А сейчас пойдем на улицу и объясним людям, что мы не против их требований и разрешаем им разобрать им своих лошадей, коров и свой инвентарь. А вам Дмитрий Степанович и Александр Иванович, проследить, чтобы мужики не умыкнули инвентарь бывших кулаков.
Тем временем, пока сельское начальство вырабатывало тактику борьбы с бунтующими мужиками, из Москвы вернулся Никита Пономарёв. Он тут же пошел к брату, жившему у Володякиных. В доме, кроме Сергея, никого не было. Никита поздоровался с братом, тяжело опустился на скамейку и горько вздохнул. Сергей встал с лежанки, сел рядом с братом и закурил. Никита тоже попросил закурить.
— Рассказывай! — обратился Сергей, когда увидел, что брат успокоился.
— А чего рассказывать, если рассказывать нечего, все пустое. Пошел в Кремль и попросил охранника пропустить к Сталину. Он посмотрел на меня, как на психа, и сказал, что здесь Сталина нет, и не бывает. Я не поверил и до самого вечера околачивался на Красной площади, ждал, что Сталин пройдет или проедет, но все напрасно. Переночевал на вокзале и наутро решил добиться приёма у Молотова или Кагановича. А где их искать, понятия не имею. Потом увидел большое здание, у которого поверху было написано крупными буквами — «Известия». Я остановил одну дамочку и спросил, что в этом доме находится. Она сказала, что это редакция газеты. Про себя думаю, раз это газета, то им все известно и решил туда зайти и узнать адреса членов ЦК. Когда подошел к выходу, двери распахнулись и мне навстречу вышли два человека. Я попросил выслушать меня и говорю, что приехал из деревни и хочу встретиться с кем-нибудь из членов ЦК, да вот как найти не знаю, и не подскажут ли они, где их искать? Мужчины переглянулись друг с другом, усмехнулись, а потом ответили, что я приехал не вовремя, так как большинство членов ЦК разъехались по стране, но всё же спросили, а кто мне лично нужен? Я сказал, что мне хотелось бы поговорить со Сталиным, а если не удастся, то с Молотовым или с Кагановичем. Они ответили, что к Сталину едва ли пустят, а Молотова и Кагановича в Москве нет, но если кто-нибудь из них приехал, то попытай своего счастья. Один из них достал блокнот, чиркнул что-то в него, вырвал листок и подал его мне, сказав, что написал адреса приемных и пожелал удачи. В приемной Кагановича меня встретил неопрятный, молодой человек. В мятой одежде, с кудрявыми, нечесаными волосами на голове. Я принял бы его за посетителя, но он был в приемной один и сидел за столом, окруженный телефонами. На просьбу пропустить меня к Кагановичу, ответил, что Лазарь Моисеевич в Москве отсутствует и когда будет, не имеет понятия. На этом со мной и простился. Пошел к Молотову. Встретил человек в военной форме. Встал, пожал мне руку, пригласил к столу, сел и сам. Когда я изложил ему свою просьбу, ответил, что ничем помочь мне не может, так как Вячеслав Михайлович в отъезде и когда будет в Москве, он не знает. Потом немного подумал и сказал, что сейчас в Москве находиться Маленков и можно будет отправиться к нему.
— А этот откуда взялся? — спросил Сергей.
— А черт его знает! Поэтому я спросил его, не лучше ли обратиться к Бухарину. Он сказал, что не советует, так как Бухарин сейчас не имеет власти и мне не поможет. Маленков же, говорит, возглавляет сектор ЦК и имеет большую силу. Написал мне на бумаге адрес приемной Маленкова и проводил до двери. Что делать, пошел к этому самому Маленкову. В приемной тесно, все стены заставлены шкафами. За столом сидит какой-то человек и читает в бумажке. Когда я вошел, он отложил бумаги, оглядел меня и тихо так сказал:
— Садитесь, товарищ, слушаю вас!
Я поведал ему о своих невзгодах и сказал, что мне бы хотелось поговорить об этом с товарищем Маленковым. После этого его добродушие сразу пропало. Тогда я расстегнул полушубок, сославшись на духоту и, когда этот плюсовый шнырь увидел мой орден, то тут же вскочил на ноги и скрылся за дверью. Через некоторое время возвратился и сказал, что товарищ Маленков примет меня завтра. На другой день меня пропустили в кабинет Маленкова. Комната небольшая, уютная, с большим ковром на полу. Возле стола стоит плотный, я бы сказал даже жирный мужчина, невысокого роста, в кителе защитного цвета. Пуговицы все застегнуты до самого горла. Волосы черные, лицо широкое, плоское, какое — то бабье. Щеки отвисли, шеи почти нет. Пригласил меня присесть, сам сел на стул и говорит: