Страница 46 из 91
Празднества происходили каждые четыре года, на третий год после олимпиады, то есть через два года после Олимпийских игр, ближе к концу лета (август-сентябрь). За некоторое время до игр дельфийцы отправляли делегации, теоры (или те ары, как говорили в Дельфах), в разные концы греческого мира для официального оповещения об открытии пифий. Во время этого религиозного посольства теоров принимали и размещали в каждом независимом полисе официальные лица, в обязанности которых входило облегчить их миссию и которые назывались теородоками. Список этих теородоков высекался в святилище, и до нас дошел один фрагмент, относящийся к концу V века, большой кусок конца III века и несколько фрагментов середины II века. Это очень ценные источники для исторической географии и ономастики. Как и в Олимпии, наградой в этих играх был простой венок из листьев лавра — любимого дерева Аполлона, ветки которого срезались в особых условиях, согласно религиозным требованиям: ребенок, чьи отец и мать были живы, должен был отправиться за этими ветвями в долину Темпеи, в Фессалии. Авторитет Аполлона, известность его оракула повышали привлекательность игр и приводили в Дельфы толпы, сравнимые с теми, что собирались в Олимпии.
Истмийские и Немейские игры проходили каждые два года, в отличие от Олимпийских и Дельфийских, то есть на второй и четвертый годы после каждой олимпиады. Первые праздновались в честь Посейдона в его святилище на Истме, остатки которого частично исследуются. Эти игры организовывали коринфяне, но привилегированное место среди всех гостей занимали афиняне. Проводились игры весной (апрель-май). О них объявлялось официально, и по этому случаю объявлялось священное перемирие, которое сохранялось даже в самый разгар Пелопоннесской войны: Фукидид упоминает об этом, говоря об играх 413 года. Победителям поначалу присуждался сосновый венок, замененный вскоре, с началом эпохи Пиндара, на венок из сельдерея. Из сельдерея делались венки и для Немейских игр, проходивших в святилище Зевса в Немее, в Арголиде. Их организация лежала на плечах жителей небольшого соседнего полиса Клеоны, вплоть до эпохи Пиндара, однако аргосцы, чье влияние распространилось на весь Пелопоннесский регион, вскоре их вытеснили. Хотя воспоминание о знаменитом льве, убитом Гераклом, останется привязанным к небольшой Немейской долине, но именно Зевса почитали здесь на участке, усаженном кипарисами. Соревнования напоминали Олимпийские, и, как и в Олимпии, судьи состязаний назывались элланодиками. Признанный панегирией всех греков, праздник также инициировал священное перемирие.
Особо сильное восхищение вызывали победы на великих играх, когда один и тот же атлет получал венок в цикле из четырех праздников: он назывался в таком случае периодоником, или «победителем цикла». Слава об этих чемпионах переходила из века в век и в некоторых случаях причисляла их к рангу богов. Пример Теогена из Фасоса это прекрасно иллюстрирует. Сын жреца Геракла, он считался сыном самого бога — легенда, объяснявшая обряд иерогамии, как мы уже видели. Непобедимый на протяжении двадцати двух лет борец, он коллекционировал победы: девять раз он побеждал в Немеях, столько же — в Истме (и еще один раз в панкратии на том же празднике), трижды победитель Пифийских игр (в один год на которых ни один из соперников не рискнул с ним сразиться), апогеем его карьеры стали победы в Олимпии в 480 году в кулачном бою и в 476 году в панкратии. Ему воздвигли статуи в Олимпии, в Дельфах и на острове Фасос, его родине. Основания этих статуй были найдены в более или менее целостном виде: на постаменте в Дельфах можно прочесть полный список побед Теогена, а также эпиграмму из двенадцати строк, восхваляющую исключительные заслуги чемпиона, который мог гордиться победами в 1300 соревнованиях! Память об этом жила долго: в III веке до н. э. эпиграммист Посидипп из Пеллы сообщал, что удивительный аппетит этого кулачного бойца позволял ему съесть целого быка в одиночку… Во II веке н. э. ритор Дион Хризостом, философ Плутарх, а позже путешественник Павсаний много говорили о Теогене, его вспыльчивом характере и подвигах.
Но любопытнее всего не экстраординарная серия его спортивных побед, а то, что после смерти он был возведен в божественный сан при весьма интересных обстоятельствах, подробно описанных Павсанием: «Когда Теогена не стало, один из его врагов повадился каждую ночь избивать хлыстом его бронзовую статую, представляя, что он истязает самого Теогена. Статуя положила конец этим мучениям, раздавив человека, за что дети погибшего потребовали приговорить ее к смерти. Жители Фасоса выбросили статую в море, ссылаясь на законы Дракона, составленные для афинян, которые предусматривали изгнание, в том числе и неодушевленного предмета, если тот случайно убьет человека. Вслед за этим на землю Фасоса обрушилась нищета.
Фасосцы обратились к Дельфам, и оракул приказал им вернуть того, кого они изгнали. Однако возвращение изгнанных, последовавшее этому предписанию, не положило конец бесплодию почв. Тогда фасосцы обратились к Пифии, жалуясь на то, что божественный гнев продолжает их преследовать, хотя они выполнили наказ оракула. Тогда Пифия ответила им: “О великом Теогене вы утратили память”. Жители Фасоса пришли в замешательство, не зная, каким образом вернуть статую Теогена. Но моряки, рыбачившие в море, зацепили ее своими сетями и вытащили на берег. Фасосцы поместили ее на прежнее место и сохраняли обычай приносить ей жертвы, словно богу». Различные эпиграфические документы, интерпретированные в свете литературных текстов, подтверждают это свидетельство. В конце V или в начале IV века на Фасосе установился культ Теогена — именно тогда была восстановлена статуя. Позднее, как явствует из надписи I века до н. э., дальнейшего повествования Павсания и отрывка из произведения Лукиана, Теоген считался героем-целителем, прежде всего спасающим от малярии, и его культ распространился за пределы Фасоса.
Теперь мы знаем на жизненном примере знаменитого атлета, как слава, приобретенная на играх и бывшая доказательством божественной благодати, могла в особых случаях возвысить человека до ранга богов: таким образом, гипербола, которой пользовались поэты в победных одах, восхваляя своих заказчиков, становилась фактом. Тем не менее это возведение в ранг богов было возможно лишь после смерти: греки с особым почтением относились к умершим. Помимо культа олимпийских богов, большое значение имел для них культ умерших, который нам необходимо рассмотреть.
*
Знания о культе мертвых в микенском обществе, обществе аристократическом, мы черпаем лишь на основе анализа гробниц. Монументальная архитектура гробниц со сводами, богатство содержимого могил и некоторые признаки существования культа мертвых показывают, с какой заботой микенцы почитали покойных. Однако мы не знаем, как они представляли себе их дальнейшую участь. Гомер очень многословно повествует о похоронах Патрокла: сожжение трупа на костре, жертвоприношение троянских пленников и любимых животных, лошадей и собак; приношение меда и масла, жертвование своих волос в знак траура, похоронное пиршество, атлетические игры в память о покойном, сооружение гробницы — все это подробно описано в XXIII песни «Илиады». Эти погребальные почести говорят лишь о существовании веры в загробную жизнь. Действительно, Гомер верит в загробную жизнь: он первым в европейской цивилизации четко выражает понятие души (psyche). Будучи отличной от тела, в последний момент она отделяется, чтобы присоединиться к обиталищу мертвых, к Аиду. Она является образом (eidolon) того, что представлял собой живой, но это образ, не имеющий тела или веса, однако способный страдать и скорбеть о жизни. Поэт часто являл ее во снах героям, как, например, душу Патрокла — Ахиллесу, однако она ускользает от тщетных попыток друга обнять ее. Лишь магическая процедура, которую осуществляет Одиссей в XI песни «Одиссеи», позволяет вызвать души умерших, — это некийя, которую великий Полигнот позднее повторит в павильоне (лесхе) книдян в Дельфах: выпивая кровь жертв, собранных в одной могиле, души на момент обретали вид человеческого существа. Но это лишь обманчивая видимость: даже если Одиссей смог обменяться несколькими словами с душой своей матери, он напрасно протягивал к ней руки: