Закрытый клуб

Изабелла откинулась на спинку стула и вытянула руки на стол.

— Вот, друзья мои, все, что я знаю о вуду.

Наша реакция оказалась схожей: все это интересно, но с нами-то какая связь? Что это говорит нам о V&D? Как это нас спасет?

— Изабелла, расскажите нам о вуду и смерти, — попросил я.

Она подумала.

— В вуду принято чтить души предков. И готовить душу к смерти. Покаяние и раскаяние, как я уже говорила.

— О’кей, а что насчет… предотвращения смерти?

— Ты имеешь в виду исцеление больных?

— Не совсем. Я хотел узнать, есть ли способы… обмануть смерть?

Изабелла наморщила лоб:

— Не понимаю.

— Я встретил человека, который планирует жить дольше даты, указанной в его некрологе. Жить вечно. Вы не сказали, как использовать для этой цели обряды вуду.

Она покачала головой:

— Жрецы вуду не станут это делать.

— Откуда вы знаете?

— Это попросту не входит в понятия этой религии.

— Бросьте, ну должно же быть что-нибудь!

В моем голосе слышалось напряжение. Это была наша последняя ниточка, единственная оставшаяся версия, и она разваливалась у нас на глазах.

— Может, зомби? — в отчаянии предложил я. — Разве в вуду не знают способа поднимать мертвецов?

— Я же сказала: забудьте о зомби.

— Они существуют?

— Только в Голливуде. Это не входит в понятия вуду.

— Но они все-таки существуют?

Изабелла отодвинулась. Мой срывающийся голос прозвучал совсем жалобно. Она вздохнула:

— Не знаю. Ходят разные слухи. Однажды ученые в Гарварде заявили, что нашли на Гаити химические вещества, от которых человек теряет сознание, а очнувшись, становится вялым и покорным. Но вам, как и мне, известно, что зомби не могут мыслить, они пусты. Если бы я захотела жить вечно, я не согласилась бы на такое.

Справедливо. Шататься, вывалив язык, может, и прикольно одну субботу, но целую вечность?!

— Изабелла, пожалуйста, подумайте. Должно что-то быть!

Она на мгновенье закрыла глаза. Исходящие от нее тепло и уверенность наполняли комнату. В флуоресцентном свете ее серебристая прядь светилась голубым. Изабелла искала ответ на мой вопрос. Открыв глаза, она взяла меня за руки, погладила большими пальцами мои ладони, словно читая судьбу, и сострадательно покачала головой:

— В какой-то момент каждой культуре приходится выбирать между прямой и окружностью. Окружность — это замкнутый круг: времена года, приливы-отливы, восход-закат, рождение-смерть, может, и смерть-рождение, кто знает? А прямая… Прямая означает прогресс. Приобретение, совершенствование, улучшение окружающего мира. Ни окружность, ни прямая сами по себе не являются ни злом, ни благом. Этого большинство людей не понимают. Куда важнее равновесие… Но жить вечно в виде одного человека? Обмануть цикл? Это прямая, Джереми, прямая, вышедшая из-под контроля. То, что ты описываешь, не вуду. Не существует ни магии, ни веры, чтобы такое совершить. Прости, но мне кажется, ты не там ищешь.

Меня охватила паника. Это был наш последний шанс.

— Но если кто-то, не являясь адептом этого культа, нашел способ использовать вуду для совершенно чуждых целей?

Изабелла подумала.

— Ну, если так, — сказала она с чудесной лукавой улыбкой, — тогда моя черная половина страшно разочарована своей белой товаркой.

Мы ушли, оставив последнюю надежду погребенной под руинами здравого смысла.

Я целый час предавался унынию, а потом чертова загадка раскололась передо мной, как орех.

Глава 26

«А почему ты не расскажешь ему шутку? — сказал Шалтай-Болтай. — Вдруг он тебе спасибо скажет?» «Хватит! — взорвался Бернини. — Помни о договоре».

Я вновь и вновь вспоминал эту перепалку. Мы что-то упускали. Что-то было прямо у нас под носом, но мы не видели.

Я не мог избавиться от мысли, что мы исчерпали возможности для спасения.

Майлс растянулся на потрепанном одеяле в обшарпанной комнате мотеля и бездумно крутил кубик Рубика — поворот, пауза, поворот, пауза. Майлс не был, как это называется, скоростным сборщиком, но он участвовал в нескольких соревнованиях в старших классах, где всякие юные математики, поклонники научной фантастики, коллекционеры комиксов и прочие девственники нашего мужского племени собирались побить рекорд по сбору кубика Рубика. Действующим чемпионам это удавалось за пятнадцать секунд и даже меньше. Поразительно, как меняется мир: у Эрнё Рубика, венгерского математика, в первый раз целый месяц ушел на сборку изобретенного им кубика.

«А почему ты не расскажешь ему шутку? Вдруг он тебе спасибо скажет?»

С какой стати мне благодарить его?

Майлс единственный в комнате проявлял какую-то активность. Мы с Сарой вяло сидели, как пассажиры, застрявшие в аэропорту. Поворот, пауза, поворот, пауза. Его большие пальцы двигались удивительно проворно.

Сара тоже наблюдала за ним.

— Как вы это делаете? — не выдержав, спросила она.

Майлс удивленно поднял глаза, словно мы пробудили его от глубокого сна.

— Это? — поднял он кубик.

— Да. Как вам удается так быстро собирать его?

— Это несложно. Весь фокус в центральном квадратике — он не меняется. Смотришь на средний квадрат и сразу понимаешь, какого цвета должна быть сторона. Все вертится вокруг этого центра, нужно только сообразить алгоритм. Механическая работа.

И тут меня осенило.

«А почему ты не расскажешь ему шутку?»

Где у нас центральный квадрат?

Это мертвый законник, который вовсе не мертв. Все крутится вокруг него.

Мне пришло в голову: а что, если мы ошиблись с центральным квадратом? Что, если все наши идеи-ниточки ни во что не складывались, потому что все танцует от центрального квадратика, а у нас самая суть вывернута наизнанку? Мы увидели красное и приняли его за синее.

Пазл сошелся. Кусочки легли на свои места, как молекулы льда.

— О Господи! — вырвалось у меня. Сара и Майлс повернули головы. Я рассказал им все. Я не видел своего лица, но выражение, думаю, у нас троих было одинаковое.

Я увидел страх.

Бессмертие — это одно.

Но такое?!

Я искренне надеялся, что не ошибся, и вместе с тем, хотите — верьте, хотите — нет, надеялся, что не прав.

Оставался только один способ проверить это.

Я не приходил к Найджелу с того памятного ужина. Как давно это было, в другой жизни… Я поднялся на крыльцо его особняка. Время приближалось к четырем утра, и на улице было так пронзительно, невыносимо холодно, что нос и горло обжигало при каждом вздохе. Кампус совершенно обезлюдел. По дороге сюда я не видел ни души, а смотрел как следует, уж поверьте. Ни единой тени не мелькнуло сзади.

Я удивился, увидев, что у Найджела горит свет. Дверной звонок эхом разлетелся по комнатам, и в обратном порядке в них стал зажигаться свет, ближе и ближе ко входу, пока не раздались шаги за дверью. Открыл сам Найджел. Он был полностью одет и, казалось, ничуть не удивился моему появлению. Я сразу понял, как сглупил. Ну почему я не приковал себя цепью к колокольне посреди кампуса, повесив на шею плакат: «Эй, зловещий тайный клуб, слабо́ прийти за мной сюда?»? Но другого способа узнать правду нет, говорил я себе. И словно услышал голос классного остряка с задней парты (он всегда выкрикивает беспардонные замечания), повторивший слова Артура Пибоди: «Рано или поздно… они до меня доберутся…»

Так что вот так. Сколь веревочке ни виться… Будь что будет.

Мудрые слова покойного Шалтая-Болтая, хорошего человека.

— Джереми, — ласково сказал Найджел. — Проходи.

Мы прошли мимо гостиной к последней двери в коридоре, единственной, куда я еще не заходил. У одной стены стояла кровать Найджела под балдахином на четырех элегантных витых столбиках, у другой, возле камина из известняка, где гудело пламя, — дубовый письменный стол. За столом высились стеллажи с книгами. Не отрывая взгляда от полок, я опустился в кожаное кресло, на которое указал Найджел. Я довольно легко нашел то, что искал, — книга была из собрания сочинений. Это редкое издание Найджел показывал мне в первый день учебы. Собрание политических эссе в кожаном переплете он хотел преподнести Дафне в безумной попытке заслужить ее привязанность. Тот самый томик, который я убедил его не дарить, обучая Найджела любовной тактике, хотя меня самого неудержимо влекло к Дафне. Тогда я еще помнил, что такое альтруизм и дружба… В общем, книга стояла на месте. По крайней мере Найджел послушался. Затем я увидел — возможно, слишком поздно, — что у телефона на письменном столе снята трубка. Это был старомодный дисковый аппарат с вертикальной рогулькой вроде фонарного столба в миниатюре, на которую полагалось вешать трубку. Но сейчас трубка лежала на столе, и первое, что сделал Найджел, опустившись в кресло, — поднес ее к уху.