Книга теней

— Рыба, — сказал Марк Теренций Варрон.

— Но Петр… — засмеялась Эвридика (лучше бы, кстати, не смеялась: очень уж грустный был смех!), — чего ты хочешь от нас всех? Есть выражение такое: жизнь-их-не-богата-событиями… Наша жизнь не богата событиями, а будет что рассказать — расскажу!

— Расскажешь ты, как же! — пробурчал Петр, глядя в стену.

— Новыми — трудовыми — успехами — встретил — советский — народ — минувший — праздник! — заявил Марк Теренций Варрон.

Петр улыбнулся стене.

— Лучше мне улыбнись, — сказала Эвридика, — по-случаю-минувшего-праздника.

…А однажды видел Петр сон: во сне они со Станиславом Леопольдовичем летали и говорили о чем-то — общих тем не касались, времени не было, но успели обсудить нечто конкретное и, вроде бы, очень важное — во всяком случае, для Петра… Правда, утром забылось все — кроме самого факта встречи. И за целый день — не вспомнилось.

Вспомнилось зато многое другое: январь-февраль-март-апрель. Странный кусок жизни, с какого-то момента (или с самого начала) находящийся под прицелом восьмерок… Сплошная мистика на мафиозной основе: невозможно поверить, что такое вообще бывает! Но ведь есть же и… продолжается. И имеет видимость жизни. С восьмерками они, конечно, развяжутся — знать бы, с какого момента с ними можно будет уже не считаться. Однажды все началось и однажды все кончится — более точных ориентиров нет. О начале объявлено не было, все выяснилось случайно — с помощью Эвридики. 06 окончании тоже вряд ли объявят… может, нас к тому времени и в живых-то никого не останется: перебьют, как кроликов, — и все. Правда, пока без нас не обойтись; слишком далеко зашли. И слишком туманны берега…

Но какая-нибудь логика есть ведь во всем этом! Январь-февраль-март-апрель. Почему январь, черт возьми? Что такое случилось в январе? Недели две — ничего особенного, потом — бах: цыганка-с-карликом… когда это было? Кажется, шестнадцатого… Погибнет-душа-твоя-господине. Нелепое пророчество — с какой стати? И — завертелось: под обильным снегом! Поди разберись…

Петр открыл тумбочку, достал блокнот, ручку. Соседи спали: трое счастливчиков, до которых никому, кроме родных-и-близких, дела нет.

« Глубокоуважаемый…» — начал он и остановился: стоит ли? Все равно некуда будет отправить письмо… да и дадут ли ему написать его? Постучит кто-нибудь в дверь: пожалуйста, господин Ставский, на процедуры. Посадят в инвалидное кресло, привезут в белый кабинет, сделают укол — и поминай как звали!.. Он тряхнул головой и продолжал:

"Глубокоуважаемый… не знаю Вашего имени!

Я обращаюсь к Вам по собственной воле и хотел бы сам отвечать за каждую букву в этом письме — надеюсь, у меня есть такое право? Скорее всего, Вы не могли не предусмотреть чего-нибудь подобного, иначе вообще не было бы смысла вовлекать в Ваше предприятие живых людей: люди остаются людьми — и для человека Вашего круга неосмотрительно делать ставку на полное отсутствие у них инициативы. Будем считать, что Вы не делаете таких ставок, — и, значит, отнесетесь к моему письму внимательно и спокойно.

Эвридика рассказала мне все… стало быть, как говорится: не-отпирайтесь-я-прочел. Кстати, на месте Евгения Онегина я не сказал бы: «Не отпирайтесь». Это грубовато… Не стану утверждать, что я догадывался о Вашем существовании. Буду честен: мне и в голову не могло прийти ничего подобного. Ваша затея представляется мне, прошу прощения, довольно несуразной и, пожалуй, даже неосуществимой. Впрочем, осуществится она или нет — судить не нам, и мне не следовало начинать с критических замечаний общего характера.

Правда, даже Вам трудно будет признать их необоснованными: ведь в Ваш круг так или иначе оказались втянутыми все близкие мне люди, не говоря уже обо мне самом. Заметьте, что при этом далеко не все они (прямо сказать, единицы) знают о Вашей роли в их судьбах — стало быть, игра с самого начала ведется не на равных, а потому этически несостоятельна.

Зная о вашей болезненной реакции на всякого рода самодеятельность, я все же позволил себе попытаться проанализировать происходящее и очень приблизительно установил, что одной из первых Ваших жертв стала Эвридика Александровна Эристави. Должен сказать, Вы выбрали не самый удачный объект — на вашем месте человек более гуманный просто пожалел бы девушку, жизнь которой и без Вас бьта довольно запутанной: она рассказала мне много такого, о чем Вы не имеете даже смутных представлений. У Вас была уже возможность неоднократно убедиться в непригодности Эвридики для, мягко говоря, сомнительных Ваших целей. Это человек нервный, рано повзрослевший, но главное -талантливый, с чем, как я догадываюсь, Вы в очень небольшой степени склонны считаться. Вы навязываете ей абсолютно неприемлемые для нее формы поведения, создавая немыслимые условия, которых не в состоянии выдержать даже более крепкий организм. Едва ли Вы имеете право так уж испытывать ее силы — тем более, что к настоящему времени они, кажется, на исходе. Вы были свидетелем нескольких ее нервных срывов — с последним, между прочим, мне едва удалось справиться, навязав ей поездку в Тбилиси: только таким путем я смог отвлечь ее внимание от совсем уж крутых, так сказать, поворотов. Вы запугали ее настолько, что она, по-видимому, всерьез верит в неограниченность Вашей власти над ней. Когда Эвридика рассказывала мне о Вас, мне было страшно за нее: Вы стали ее манией — и она убеждена, что судьбы мира вершатся Вами, хотя, прошу прощения за откровенность, на самом деле Вы всего-навсего жалкий больной человек с сильно завышенной самооценкой. Наверное, Вас надо лечить — и лечить, скорее всего, от шизофрении, имеющей, как говорят медики (если говорят), систематический характер.

Не уверен даже, что вся Ваша система существует в действительности, а не является лишь плодом расстроенного Вашего воображения. Впрочем, претензии Ваши распространяются так далеко, что на некоторое время — оценив их «масштабность» — я и сам чуть не поверил в Ваше всемогущество. Теперь я, конечно, знаю, что единственное, чего нельзя отнять у человека, — это право свободного выбора… по крайнею мере, между жизнью и смертью. Советую Вам основательно поразмышлять ни сей счет и несколько приглушить амбиции. Я весьма сожалею об одном: что унизился до заочной «схватки» с Вами, — достаточно было просто разыскать Вас и, простите, набить Вам морду. Вы вполне этого заслужили. Не так страшен черт…

По здравом размышлении (а у меня было достаточно времени поразмышлять) я пришел к выводу, что вся Ваша деятельность основывается на постоянном запугивании и на использовании приемов, запрещенных этикой. Например, излюбленный Ваш прием — ставить всецело зависимых от Вас людей в абсолютно безвыходную ситуацию и с удовольствием наблюдать, как они из нее выпутываются. При этом Вы, кажется, ожидаете от них небанальных решений, в то время как истерзанные Вами люди делают одну глупость за другой. Если уж Вы с такой бесцеремонностью пользуетесь их услугами, то имейте по крайней мере мужество самостоятельно распутывать последствия Ваших комбинаций, не ставя никого в известность о своих трудностях. Те, кто работает на Вас, вовсе не обязаны с ними считаться.

Должен заметить также, что Вы постоянно превышаете собственные полномочия. Даже если бы в основе нашего взаимодействия лежал какой-то договор, то и тогда в нем были бы учтены формы разумного контакта, чтобы часть времени каждый из подчиненных Вам мог проводить по своему усмотрению. При отсутствии же такого договора никто из нас тем более не принадлежит Вам целиком и волен — хоть в какой-то мере! — сам распоряжаться собой. Так что вряд ли Вам следует прибегать к столь суровым наказаниям в случаях, когда в тех или иных обстоятельствах работающие на Вас не забывают и о собственных интересах: это же вполне естественно, согласитесь! Можно ли жить, постоянно ожидая возмездия? Понятно, что Вы, не выходя из дома, способны одним мановением руки уничтожить любого из нас; Вы располагаете чрезвычайно широкой сетью агентов — причем, разумеется, не только в Москве. Однако дальновидный стратег прежде всего позаботился бы о том, в каком настроении пребывают те, на кого он намерен делать ставку и в дальнейшем. Впрочем, Вы едва ли дальновидный стратег; слишком уж поспешно и импульсивно дергаете Вы за все ниточки сразу, желая, по-видимому, чтобы каждую минуту нужные Вам (нужные не сегодня и даже не завтра — вообще еще неизвестно когда!) люди находились у Вас под рукой. Вы "запускаете " их в действие в зависимости от Вашего настроения, подчас даже не представляя себе, кому Вы этим вредите.