Страница 39 из 90
— Это невозможно, Аид Александрович. — Эвридика на лету подхватила мысль Аида и на лету отбросила ее. — Это никак невозможно.
— Но я хочу помочь Вам, я знаю людей такого типа: слава богу, не раз и не два попадался…
— Как, и Вы попадались?
Эвридика упустила кофе и теперь вытирала плиту, делая вид, что на самом деле ее совсем не интересует ответ на вопрос, заданный ею же с таким жаром.
— Девочка, — вздохнул Аид, — всякое бывало уже на моем веку. И потому я не могу, не могу спокойно видеть, как эта тварь…
Эвридика поставила новый кофе и строго посмотрела на Аида Александровича.
— Наверное, мы с Вами говорим о разных вещах, Аид Александрович. Я не знаю, что именно Вы имеете в виду, но это слово… «тварь» — оно непригодно в моей ситуации. Тут тоньше все, простите…
— Вы надрываете душу мне, Вы молоды и не отдаете себе отчета в том, к чему приведет Ваша зависимость от него. А что до тонкости, так они все тонкие, все с подходами. Между прочим, я, кажется, тоже увяз.
— В чем увязли?
— Да вот, видите ли… Про меня ему кое-что известно. Причем самое сокровенное, так высокопарно сказать…
И тут Эвридика улыбнулась.
— Кофе! — воскликнул Аид Александрович, но кофе уже побежал — и не догнать его было ни Эвридикиной улыбке, ни Аидову отчаянью: он пузырился и благоухал пережженными маслами…
— Варим по третьему разу? — спросила Эвридика, и словно бы в ответ на ее вопрос раздался магнитный щелчок двери: на пороге кухни во всей красе появился голубой Марк Теренций Варрон с золотым кольцом на лапке.
Он перепорхнул к ногам Аида Александровича, поднял голову и произнес человеческим голосом:
— Ihre Konigliche Hoheit?
Глава ДЕВЯТАЯ
Слон-из-слоновой-кости,
ИЛИ застенчивый болтун
Уже знакомая читателю старая женщина по имени Эмма Ивановна Франк сидела в пенной ванне и пела романс «Ах, эти черные глаза». Автору неизвестно, чьи конкретно черные глаза в данном случае имелись в виду, но зато известно, что настроение у Эммы Ивановны Франк было препаршивое. Она допела романс и стала размышлять о том, что нужно сделать, чтобы захлебнуться в ванне. Действия, которые следовало предпринять, показались ей невыполнимыми — и она начала уже подумывать, какой бы еще романс запеть, но раздался звонок в коридоре и с романсом пришлось повременить. Эмма Ивановна Франк дотянулась специальной палкой до двери ванной, толкнула дверь и спросила громко:
— Кто там?
— Это я. — И голос, что самое интересное, был мужской.
«Мужчина», — не ошиблась Эмма Ивановна Франк.
— А кто это «Вы»?
— Дмитриев я, Дмитрий Дмитриевич.
— А, Дмитриев! — радостно воскликнула Эмма Ивановна Франк и, помолчав немного, радостно воскликнула снова: — Кто Вы и откуда, Дмитрий Дмитриевич?
— Я Вам снился! — надсаживался у дверей незваный-гость-хуже-татарина.
— Ах, снились!..
Эмма Ивановна Франк вылезла из ванной — вся в пене, как Афродита, и не смогла вспомнить сна о Дмитриеве Дмитрии Дмитриевиче. Но завернулась в мохнатую простыню и пошла в коридор.
— Я открою сейчас, только я голая, потому что сию секунду из ванной, — Вы стерпите или нет?
— Посмотрим, — не поручился за себя Дмитриев Дмитрий Дмитриевич.
Но Эмма Ивановна Франк все равно отворяла уже дверь. — Ой, какой Вы смешной Дмитриев! — отнеслась она прямо здесь. — Ужасно смешной, я таких смешных Дмитриевых не видела никогда, — и упорхнула в ванную, где заперлась от не поручившегося за себя гостя. Они определенно были знакомы, но при каких обстоятельствах — бог весть.
— Мы с Вами в Воронеже встретились, — Дмитрий Дмитриевич перешел на шепот, сознавая некоторую как бы интимность ситуации: говорить приходилось в щелочку двери все той же ванной комнаты. — Вы тогда подошли ко мне и сказали, что я Вам снился и что Вы хотите мне принадлежать… или чтобы я Вам принадлежал… и, в общем, жить вместе и все такое, помните? Я тогда не мог, а теперь вот… могу.
— Жить вместе и все такое? — с ужасом переспросила Эмма Ивановна Франк — рафинированная, как мы помним, особа — и смыла с себя пену «Бадузан», в сердце своем вспомнив все и сказав там: «Кошмар».
— Когда же это было? — И принялась вытираться мохнатой простыней с двумя небольшими драконами.
— В одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году.
— В одна тысяча? — акцентировала Эмма Ивановна Франк. — Боже, какая древность…
— Да Вы войдите в комнату и сядьте в ней на что хотите, — сказала она, вытеревшись. — Мне еще минут десять надо.
— Вы не торопитесь, — из-за двери посоветовал гость. — Я навсегда приехал.
— Понятно, — вздохнула Эмма Ивановна Франк и осознала, что погибла. — Ну, раз навсегда… — Десяти минут не потребовалось: она так и вышла — в халате, с распаренным лицом. — Что ж… Дайте я на Вас хоть нагляжусь, Дмитриев Вы Дмитрий Дмитриевич.
— Будет еще время, — пообещал тот. — Вы лучше пока в порядок себя приведите.
Да, заявочки… Но делать нечего. И Эмма Ивановна Франк подчинилась.
А был Дмитриев Дмитрий Дмитриевич небольшим пухлым старикашкой с лысою головушкою. И нос пуговкой, причем пуговкой женской, то есть некрупной, красной и блестящей. На пуговке в беспорядке росло несколько волосков — очень черных. Глаза же были совсем маленькими и непонятно какими по цвету. Тот еще вид, в общем…
Эмма Ивановна Франк надела зеленое платье с черным поясом и черные же лодочки. Взбила волосы, глаза подвела, попудрилась — все без энтузиазма: не оценят… И — вышла. Старикашка, сняв пальто, оказался одетым в новый с иголочки костюм — отчетливо коричневый, неотчетливо коричневую рубашечку; вокруг шеи имел синий галстук, а на ногах — желтые-прежелтые ботинки нашего-пренашего производства. У ног же имел чемодан, обклеенный многочисленными видами немецких городов и украшенный еще надписью по диагонали (сине-красной) — «С приветом из Германии».
— Так, — сказала Эмма Ивановна Франк. — Вы ко мне с приветом из Германии?
— Нет… то есть да, — не понял старикашка, скосив глаза к чемодану. — Это внуков. Он из Германии на той неделе вернулся — и мне сразу стало негде жить.
— На той неделе — это на какой? — придралась Эмма Ивановна Франк.
— На прошлой, — уточнил Дмитрий Дмитриевич.
— Ну-ну… Я сейчас чай поставлю. Чаю хотите, конечно?
— Я ел, — отчитался образцовый гость.
— Есть я Вам пока не предлагаю. Я чаю предлагаю — выпить.
— Сами-то будете?
«Заботливый!» — умилилась Эмма Ивановна Франк и интеллигентно ответила: — Если позволите.
— Ну, что ж, побалуемся…
Вот так и будем с ним — жить и баловаться, жить и баловаться. Заплакать, что ли, тут… на кухне? Поздно, голубушка, плакать: доигралась. И угораздило же — придумать игру эту дурацкую. Зачем? А затем, что с ума сходила от одиночества. В Воронеж поехала — кого навещать!.. Поленьку Лиознову, с которой лет сорок не виделась и могла бы еще сорок, если осталось сорок… Говорить с Поленькой не о чем, скучно, пошла в скверик, там Дмитриев этот Дмитрий Дмитриевич весь в снегу ходил: туда — и обра-а-атно, туда — и обра-а-атно, челночком эдаким. Туда — и обра-а-атно… Ну и сыграла с ним в «Вы-мне-снились». С тоски, конечно, и безо всяких намерений. Текст традиционный. У-каждого-психа-своя-программа, кто это сказал? У нее — игра в «Вы-мне-снились», и что же? Дело, конечно, в объекте, а объект был явно не тот в Воронеже. Но ведь и не планировалось ничего особенного — поговорить планировалось. Поговорить и разойтись… Интересно люди иногда реагируют! Однажды вот какой-то совсем уж ненормальный старичок на бульваре в Москве схватил ее за плечи, целовать начал, умолял ночь с ним провести. Эмма Ивановна Франк бежала тогда по бульвару так быстро, как могла, а могла она не очень быстро. Впрочем, хулиган-старичок, кажется, вообще никак не мог — во всяком случае, не гнался, слава богу. Пришла домой, рассказала Манечке — компаньонке своей… та в ужасе была: Эммочка-как-Вы-можете-это-же-безнравственно-я-бы-со-стыда-умерла! Почему безнравственно? У каждого психа… и так далее, почему безнравственно? Скорее уж глупо… хотя бы и потому, что без-ре-зуль-тат-но: никто всерьез не клюнул на «Вы-мне-снились»! В такие игры в молодости хорошо играть — теперь что уж… Теперь только если вот Дмитриев, Дмитрий Дмитриевич — с-приветом-из-Германии.