Книга теней

— Я сейчас, наверное, позвоню, а? — растерялся Петр.

— Попробуйте.

Восьмерки не отвечали.

— Знаете что… — Аид Александрович принялся уничтожать кожуру от рекрутовского апельсина, — Позвоните-ка лучше родителям Эвридики. Надо бы знать, какие у них планы. Скажите, что Вы здесь, что все пока без изменений и что я запретил всякие посещения до, скажем, вечера. Ведь найдут ее до вечера? — он беспомощно посмотрел на Рекрутова.

— Найдут, — безосновательно заявил тот.

Петр набрал номер и опустил трубку: не могу.

— Будь что будет. — Аид выбросил оставшуюся кожуру в мусорное ведро. — Давайте кофейку выпьем.

На спиртовке сварили кофе. Сахара не было. Вообще, кроме самого кофе, ничего не было. Просто кофе и пили. «Адский какой-то» — подумал Петр, обжигаясь и кривясь. Рекрутов ушел с обходом.

Аид постоянно произносил: «Так-с-ну-и-ладно», — фраза была бессмысленной, но создавала ритм. При этом он пил кофе — такими маленькими глотками, как будто бы и не пил.

— А зачем Вы сказали мне, что Вы жених Эвридики, если вы не были даже знакомы? — опомнился вдруг Аид.

— Я действительно жених.

— Она-то хоть видела Вас… вообще? Прежде, я имею в виду.

— Нет, только вчера, — сказал честный Петр и пожалел об этом незамедлительно.

— Вчера? — Аид Александрович с места рассвирепел. — Вы, значит, проникли-таки в палату? Вы что — сумасшедший?

Петр долго и невразумительно рассказывал о коротком и, в общем, прозрачном эпизоде своего посещения Эвридики перед уходом домой.

— Так, — проговорил Аид Александрович, забыл свирепеть и принялся рассуждать. — Это и спровоцировало побег. Расстрелять, конечно, надо Вас, а не няньку Персефону. Я вижу, что-то не сходится… Ваше посещение по непонятным пока причинам заставило ее вспомнить об этом типе — от плохих воспоминаний следовало срочно избавиться, захотелось немедленно порвать с… с восьмерками, потому что появились Вы. Ох, рано Вы появились, милый мой!.. Хоть бы со мной посоветовались… Орфей!

— Вовремя я появился. — Петр сурово посмотрел на Аида Александровича и раздельно повторил: — Во-вре-мя. И не надо беспокоиться за нее. С ней не может случиться ничего плохого. Она выздоровеет… она уже выздоровела.

И зазвонил городской телефон.

— Алло, — испугался в трубку Аид. — То есть… Вы в своем уме? Ах, да… Какой кофе, я сейчас выезжаю… нет, Вы — немедленно сюда! Нет, я. Ждите на месте. — Он нажал клавишу. Он потряс головой. — Петр, это Эвридика звонила. Из дома. Она говорит, что чувствует себя хорошо… И вместе с папой пьет кофе. Надо за ней ехать!

— Не надо за ней ехать! — весело возразил Петр.

— Но она сказала, что ждет…

— Ну, если ждет, поехали. Такси вызывать?

В пути Аид время от времени повторял: «Не постигаю…» — фраза эта была бессмысленной, но создавала ритм.

Дверь открыла Эвридика в толстом свитере и плюшевых штанах. Аид застрял в проеме.

— Угу, — сказала Эвридика. — Оказывается, я Вас совсем не помню, Аид Александрович! Из шока просто видно плохо. Пожалуйста, войдите, мы Вас очень ждем.

— Вы себя нормально чувствуете? — Аид медленно снимал пальто с каракулевым воротником и каракулевый же пирожок.

— Почти, — улыбнулась Эвридика,

— Все-таки «почти», — удовлетворился Аид Александрович.

— У меня, извините, маленький насморк, — кротко объяснилась Эвридика, подмигнув Петру.

— Хулиганка, — констатировал Аид и пошел по Эвридикиной квартире, как по своей.

Ломящийся от яств стол левой рукой придерживал Александр Тенгизович, на котором теперь уже был желтый халат — точная копия синего и с теми же кистями.

— Салам-алейкум, падишах! — сказал Аид и усугубил: — Стол держите, держите: сломается. — И уселся за стол, смутив хозяина невероятной своей непринужденностью: тот взялся за кисть, а Аид тут же крикнул: — Занавес! — Эвридика с Петром прыснули, в то время как Александр Тенгизович обдумывал выкрик.

— Присаживайтесь, — обратился к нему Аид, — я Вам все объясню насчет занавеса. Халат у Вас на занавес похож, вот я и… ошибся.

Вконец растерявшийся Эвридикин папа опустился на стул и сказал «здравствуйте».

— Привет, — ответил Аид Александрович и вздохнул — весь, всем телом. — Слава богу, слава богу… — Он бросил в Эвридику быстрый взгляд, попав ей в самое сердце.

— Какой Вы хороший, — грустно сказала она. — Какой Вы хороший. — И подошла к Аиду, и обняла его за плечи — просто, словно-прожила-с-ним-целую-жизнь.

Аид Александрович закрыл глаза и забормотал, ни на кого не обращая внимания:

— Я не постигаю, не постигаю… Я не постигаю, как это возможно — вопреки всей медицине выскочить с того света, надеть свитер и штаны плюшевые, пить кофе, смеяться, тра-та-та… — на одной любви с того света выскочить, не постигаю!

— Вы простите ее, Аид Александрович, — очнулся наконец Эвридикин папа, — бога ради простите, наделала она Вам хлопот!

— Она излечилась, это важнее! — воскликнул Аид Александрович и, отняв руки Эвридики от плеч своих, начал целовать тонкие пальцы и чуть ли не плакать.

Эвридика тоже поцеловала его — в череп, высвободилась, в секунду изготовила бутерброд с рыбой: — Вам, Аид Александрович; — другой: -Тебе, Петр! — а Александр Тенгизович откупорил грузинское какое-то вино, разлил по бокалам…

— Древнегреческий учили Вы когда-нибудь? — спросил ни с того ни с сего Аид, принимая у Эвридики из рук бутерброд.

— Нет… а что?

— Выпьем тогда за Древнюю Грецию! — он поднял бокал. — Золотое время было! Помню, в гостях у меня сидели… — и Аид подмигнул Эвридике, царь подземного царства — жене Орфея.

Выпили вина — хорошего, виноградного, южного.

— Ну, рассказывайте. — Аид вытянул ноги и расположился диагональю относительно стула.

— Рассказываю. — Эвридика вздохнула, опустила ресницы.., подняла. — Только сначала Вы скажите мне, Аид Александрович, сейчас… в данный момент я не брежу?

— Да нет, вроде. Или мы все вместе бредим… грезим, то есть, — наяву.

— Так вот… — Эвридика была серьезной, — я прощу вас помнить о том, что в данный момент я не брежу, — постоянно помнить, во все время рассказа… Значит, я убежала из больницы. Я убежала… просто из чувства протеста против несвободы. Кроме того, мне надо было позвонить одному человеку… одному хорошему человеку, а Серафима Ивановна обманула меня и не позвонила, как я просила. И наконец… я не знаю, говорить ли… Но, в общем, произошла еще одна странность: после того, как ушел Петр… Вы наверное, — она виновато взглянула на Аида Александровича, — знаете уже, что он был у меня, — так вот… после его ухода я разговаривала с Серафимой Ивановной… это я от папы узнала, как ее зовут, — долго разговаривала, препиралась — и вдруг поняла, что больше не заикаюсь. Совсем не заикаюсь. А я заикалась, Петр… Страшно, неприлично заикалась. И все это вместе… в общем, я убежала. Мне повезло: нам как раз кефир привезли на утро — и входная дверь была открыта.

— Действительно повезло, — усмехнулся Аид. — У нас на двери психиатрический замок — нипочем не открыть!

— Это судьба, — отмахнулась Эвридика. — Значит, я побежала по снегу. Босиком, между прочим, — первый раз в жизни! Бежала и ругала себя, что дура, что все себе порчу… Ногам было очень холодно, и телу… Снег шел, ветер дул — в общем, воспаление легких, как минимум. Я куда-то постоянно сворачивала… за мной же гнались; потом оказалась в каком-то дворе… дворике. И вот тут все началось… Аид Александрович, милый, можно я возьму Вашу руку? Я… я боюсь сейчас.

— Чего Вы боитесь?

— Рассказывать боюсь. Но я не брежу — правда ведь?

— Вы не бредите. — Аид Александрович протянул ей руку: рука была прохладная, сухая и немножко дрожала.

— Сейчас… Нет, я лучше не буду держать, — она выпустила руку. — Ну вот. У вас, конечно, так бывало: мне многие говорили, что так бывает, когда кажется: это все уже не в первый раз. Вдруг, знаете, такое странное ощущение: было! И обстановка, и внутри… и вот, скажем, сервиз этот на столе стоял и нож еще упал… Почему так? Может, правда — было? И жила уже раньше? Короче говоря, на бегу я поняла: бежала я так, не однажды бежала — и из больницы бежала, и из… ну, не знаю, — из Тартара! — Она усмехнулась. — Всю жизнь бежала, убегала всю жизнь. И мне стало ясно: я из убегающих, из тех то есть, кто постоянно убегает. И тут… вспомнить жутко: время — кончилось. Нет больше времени. И все остановилось, и дыхание перехватило — казалось, не дышу больше, ни одного вдоха не сделаю теперь!.. и села на какую-то скамейку: скамейка в снегу — холодно, значит. Села и… и сижу. Не дышу и не живу — умерла. А в руках — скрипка. Только Вы должны понять: не кажется-что-скрипка, а скрипка! Настоящая — на ощупь скрипка. Дека гладкая, смычок — и все холодное, ледяное. Пальцы совсем заледенели: как играть? Но я играла! Поверьте мне, я не брежу, я действительно играла. Я «Чакону» Баха играла!