Страница 26 из 47
— Да ты настоящий рыболов! — не без зависти воскликнул
Никитин, когда увидел меня с тонким прутиком, на котором
одна к одной красовались одиннадцать рыбин.
— А ты? Поймал что-нибудь? — деловито осведомился я.
— Ни одной. Не везет.
Подошли остальные, стали поздравлять и заискивающе улыбаться. Как будто я совершил подвиг. Кто-то предложил меня качать.
— Не надо, — сказал я, — это моя доля. Женщины варят уху,
остальные собирают ягоды и грибы. — И указал рукой на поло
гую сопку, где им надлежало поработать.
Выражение их лиц стало озабоченным: они явно предпочитали заниматься ухой Каждый взял рыбу и стал потрошить ее и чистить. А я разлегся на песке как ни в чем не бывало. Но мне стало страшно смотреть в сипее-пресииее небо, как будто я мог там увидеть то, что произошло тогда, с мезоскафом. Сжалось сердце, я повернулся и закрыл лицо ладонями. Резкий запах травы .. А рядом — веселые звонкие голоса, и смех, и, шутки, и девичьи босые ноги, мягко ступающие по песку.
Кто-то говорил о проекте «Берег Солнца», а я, точно оглушенный, не мог понять смысла слов, не улавливал их связи. Подошел Никитин, присел рядом, спросил:
— Что с тобой? Болен?
Да нет, ничего...
А я думал., пойдем к костру, погреешься.
— Спасибо. С чего ты взял, что мне холодно?
Мне показалось. Ты не жалеешь, что поехал с нами?
Нет Ничего Все хорошо Что бы я один делал? Горячий
чай есть?
— Ну Boi видишь? Я же говорю — ты замерз. И на ощупь
совсем холодный, кто угодно подтвердит!
87
Они стали по очереди подходить ко мне и подчеркнуто обес-иокоенно тянуть:
— У-уу, совсем закоченел!
Отнесли к костру и дали огромную кружку с горячим, жгучим чае».
— Лимонник! — угадал я. — И жимолость.
Стало легко, меня даже испугала эта резкая перемена. Что такое в самом деле со мной: совсем расклеился. Но самое трудное было позади. Позади! Я увидел, как садилось на зеленые вершины деревьев красное солнце. И заметил, как широка и нарядна река.
С жаром вдруг стал рассказывать о проекте, о встрече с Ольминым.
— Это тот самый Ольмин? — спросил Никитин и почему-то
широко улыбнулся.
—Нет, — сказал я, — наверное, другой. Впрочем, не уверен.
Их лица были смуглыми, веселыми — в этой' синей долине
С теплым солнцем было хорошо. Я обрел интерес к окружающему в опять рассказывал, рассказывал о «Гондване». Это были не воспоминания, просто слова. Что там случится через пять-десять лет? Что станет с океаном, насыщенным солнечным светом, многоэтажным, сияющим...
— Так будет всюду, — закончил я, — до глубин в полкило
метра. Гигантский резервуар жизни и света.
— Ты уверен, что это необходимо уже сегодня? — спросил
Розов, и я вдруг заметил, что не все разделяют мой энту
зиазм.
Что ты имеешь в виду?
А вот что: после этого сделать океан прежним уже нельзя.
Изменения необратимы.
Это и не понадобится!
Как знать. Не слишком ли мы многое изменили уже на на
шей планете? Я не знаю, что произойдет, когда целые моря
превратятся в фермы. Может быть, будет слишком много
тепла...
Тепло можно отвести. В космос. На Марс. На Юпитер.
А что изменится там — на Марсе, на Юпитере?
Это уже отдаленное будущее. Слишком отдаленное.
Возможно, — спокойно ответил Розов.
Предки были неглупые люди, — многозначительно сказал
Никитин.
И они оставили нам океан таким, каким мы его знаем! —
воскликнула девушка в соломенно-желтом платье.
Ну, не совсем, — вдруг возразил Розов, — с того незапа
мятного момента, когда возник человек, он только и делает, что
изменяет все вокруг себя. Он просто не может остановиться.
— Ты что же, не веришь расчетам? — спросил Никитин.
— Да разве дело в расчетах? Все основано на допущениях, на смелых гипотезах. Если фотоны будут отражаться... если пучок частиц достигнет Солнца... если магнитная буря не собьет их с пути... если... Да что говорить! Было время, когда никто не взялся бы за это Когда-то действовали почти наверняка. А это роскошь — зондировать Солнце пучками высоких энергий. Мы можем себе это позволить, потому что знаем: что-то полу-
68
чнтся, что-то прояснится. Не одно, так другое. Какие-то результаты будут. Поговорите еще раз с Ольминым. Только откровенно. Неужели он уверен на все сто, что можно изменять направление солнечных лучей, стягивать их к Земле? Да не может этого, быть! Он же ученый. Думаю, у него уже готовы не один и не два варианта эксперимента. Это пока опытная установка. Реактор. Построят, запустят, тогда станет ясно, как с ней работать.
— Да уж запустят, — протянул Никитин и, обратившись ко
мне, вдруг спросил: — А что же с тем делом, с той историей,
о которой мы говорили?
Я понял: он вспомнил об Аире.
— А как об этом рассказать! — ответил я. — Попробуй, мо
жет быть, у тебя получится.
Он озадаченно посмотрел на меня, помолчал, потом' добродушно улыбнулся.
Жаль! — кокетливо воскликнула девушка в соломенно-
желтом платье. — Мне непонятно, о чем вы говорите.
Какой-то скользкий, невразумительный разговор, — доба
вила другая и поежилась от вечерней прохлады.
— Скользкий? — переспросил Никитин. — А вам бы хоте
лось знать до конца... то, что знать пока не дано? Изучать под
микроскопом? Пинцетиком потрогать? — Никитин широко улыб
нулся: — И меня тоже? Как инфузорию или моллюска?
Ты усматриваешь в этом желании что-то противоесте
ственное?
Не усматриваю. Пытаюсь понять мотивы.
Мотивы? Вот они: скучно — это раз, домой пора —
это два.
Домой! — громко сказал Розов.
. Мы шли к элю. Его алые от солнца бока были лриятно теплыми. Он раздвинул свои легкие, невесомые дверцы, подал нам трап, как будто был живым существом. И движения эти были такими мягкими, ритмичными, такими почти музыкальными, чго я подумал: может быть, где-то там, среди тонких электронных слоев памяти, под никелем и.пластиком конструкторы умудрились спрятать маленькое сердце?
Мы взлетели к алым облакам. Нас провожали сосны на пес-. чаных косах, где между длинных теней светились поляны цветов. Я услышал стихи; они показались знакомыми...
«Скользнула птица черной тенью
В квадрате солнечном окна.
И что же? Вновь простор весенний
И небо, где не видишь дна!,
А всходи! Зелень! По равнинам
Потоп травы, листвы разлив.
Родная, далеко идти нам
В'напев берез и шепот ив...»
Я знал эти строки. Губы повторяли знакомые слова — на них щемяще отзывалось сердце:
«А путь все длится, жизнь все длится.
Полжизни пронеслось, как день,
Как миг... Промчалась с граем птица,