Страница 14 из 49
Можно с полным правом утверждать, что акция будет проистекать с точностью и планомерностью штабных учений. Не следует насильственно вмешиваться в ее ход, особенно с целью выудить моего «связного». Разумеется, пока мои контакты ограничены встречами с этой дамой, но в ближайшее время я получу достаточно адресов, так что любая поспешность нежелательна.
Х211 прочел сообщение от начала до конца и вложил в машинку чистый лист бумаги: надо сделать копию для мистера Мэрфи. Эта работа доставила ему истинное наслаждение. За последний отчет мистер Мак-Дональд передал ему благодарность от имени Мэрфи и выложил чистоганом больше месячной зарплаты. Сегодня можно рассчитывать на куш пожирнее…
Они встретились в таверне «Климатория». У Мак-Дональда обнаружилась слабость к этому заведению на улице Александра. Нигде, утверждал он, не подают такой вкусной сушеной чернильной рыбы. Галиносу претил провинциализм Мак-Дональда, он предпочел бы посидеть двумя этажами выше, в ресторане «Флока», за икрой и шампанским, но американцу было не до его пожеланий.
— Эту мерзость нам приходится втискивать и вливать в себя, принимая каждого гостя, — высокопарно объяснял он. — А гостей у нас пруд пруди. — Потом, быстро пробежав глазами отчет Галиноса, добавил: — Недурно, недурно. Особенно история с леваками. Наконец-то мы сможем проверить, стоит ли мистер Х211 своих долларов.
Галинос непонимающе взглянул на него. Тот почесал веснушчатый нос, громко расхохотался и проговорил:
— Парочка-другая левых у нас в кармане. Уж один-то из них явится и расскажет нам, что в их голубятню залетел чужак. Смех, да и только.
Анастасия была первой, увидевшей снимок в газете. Сначала она противилась мысли показать газету мужу. В конце концов рассудительность взяла свое. Спиридон Цацос стоял ни жив, ни мертв — боль, которую он ощутил, заставила его понять чувства тех, кто не хотел верить в предательство Карнеадеса. И вот…
Члены руководства — и Дафна в том числе — услышали тяжелую новость от Цацоса. Ставрос впился в фотографию.
— Юлиан! — воскликнул он потрясенно. — Это негодяй Юлиан!
Сомнений быть не могло. Константину Ставросу дважды в жизни приходилось иметь дело с самым подлым из городских садистов. Его лицо он узнает среди тысячи. Спорить не о чем: двое мужчин, беззаботно стоящие перед универмагом Лампропулоса — это Карнеадес, их товарищ, и Юлиан, человек, воплощавший в себе все то, что они ненавидели и боялись.
Дафиа разрыдалась. Упав на стол, она била по нему кулаками и кричала: «Нет! Нет! Нет!»
Цацос, Ставрос и Арис молча стояли рядом с ней. Каждый знал: нет слов, чтобы утешить в такой беде. Все они были испытанными революционерами. Глубина падения бывшего товарища поразила и ожесточила их. Ставрос прошептал:
— Положение… немыслимое… Ну, если бы он, жалкий, избитый, сдавшийся, лежал скорчившись в своей камере. Худо, конечно, но хоть какое-то объяснение… Но это свежий как огурчик, на улице… ужасно…
Цацос взглянул на него, приложил палец к губам: не сейчас, не при Дафне…
Они занялись женщиной. Докер с невыразимой нежностью гладил своей тяжелой рукой ее черные волосы:
— Плачь, выплачься, Дафна, милая… Выплачься…
Дафна больше не плакала, ею овладело болезненное оцепенение. Переводя с одного на другого взгляд затуманенных слезами, покрасневших глаз, она хрипло говорила:
— Вы его осудите, осудите. Убежденные в своей правоте, от вернетесь от него, но вы поступите страшно несправедливо. Да, я знаю, знаю, арест Петроса и Элени… Записка из тюрьмы, обыск на вилле, а теперь фотография… Сколько доказательств, боже мой, сколько доказательств… И что по сравнению с этим одна несправедливость, даже если она величиной с гору? Я не смею ни о чем просить вас. Да, в первый раз за всю нашу не легкую совместную жизнь я не смею ни о чем вас просить. Но и вы не можете требовать от меня, чтобы я с вами согласилась. Нет, нет, не перебивайте меня — мне не придется решать, вырвать ли его из моего сердца или продолжать любить. Тот ли он человек, за которого выдавал себя и каким его считали мы все? Он тот! Я чувствую это, и никому, кроме него самого, меня не переубедить.
Цацос глубоко вздохнул.
— Мы понимаем тебя, мы хорошо понимаем тебя, Дафна. И мы не требуем, чтобы ты согласилась с нами. И все-таки мы поступим так, как велит нам долг.
Ставрос пригладил обеими руками непокорные волосы и медленно, словно размышляя вслух, проговорил:
— Ах, Дафна, я, наверное, любил его больше всех, но скажу тебе: у нас у всех есть и другая любовь, не такая, какая бывает у мужчины с женщиной, иная, но не менее сильная, — это любовь к нашему делу, к партии. И в этой любви не может быть колебаний. Мы не требуем, чтобы ты голосовала за принятие решения, но, если оно принято, ты ему подчинишься. Таков закон нашего движения, ты знаешь его не хуже нас, пусть ни ты, ни мы не догадывались даже, каким неумолимым он может быть.
— Я не знаю… Сейчас… не знаю… Не сегодня… Пожалуйста, позвольте мне уйти.
Мужчины кивнули друг другу.
— Я провожу тебя домой, — сказал Цацос.
Они поехали вверх по улице, мимо парка у Белой башни. У школы «Анатолия» Дафна попросила:
— Пожалуйста, останови, я выйду. Хочется пройтись пешком…
Цацос покачал головой и нажал на педаль газа. На площади Софии он притормозил у телефонной будки. Взяв с Дафны слово, что она останется в машине, отправился позвонить Анастасии и попросил ее немедленно поехать на квартиру к Дафне. Когда он вернулся к машине, Дафны в ней не было. Он бросился к телефону и передал это жене. Потом сел за руль и объехал все окрестные улицы одна за другой… Тщетно.
Из своего укрытия Дафна дважды видела проезжающий мимо «ягуар». Она колебалась: не выйти ли? Почему она ушла, Дафна не смогла бы объяснить. Упрямство, и все тут. Чтобы что-нибудь случилось. Все равно что. Только не домой! Остаться сейчас дома одной невыносимо…
Понемногу она полностью овладела собой. Необходимо что-то предпринять, отбросить чудовищные обвинения. Как они могли разувериться в нем? В лучшем из лучших, в ее дорогом человеке? Он такой же, как был, честный, совестливый, верный товарищ. Честь? О да, честь, для свободного человека честь и жизнь — одно. Таков закон. Его собственный и революции, его матери. Почему этого никто не понимает? Почему?
Но я, я понимаю! Я, Карина Герекос, которую они называют Дафной. Я это знаю. Я знаю правду. Нет, правды я не знаю, но знаю, где ложь, и раз я знаю, что это ложь, я доищусь правды. Я, Дафна, должна ее найти А кто же еще?
Я отыщу людей, которые вместе со мной докажут, что честь и жизнь неделимы. Должны быть такие люди… В Центральном Комитете.
Да, в ЦК! Галиносу придется немедленно туда послать письмо. Пусть направят к нам человека, лучше всего члена ЦК. Справедливость не может быть беззащитной. Мы не сегодняшняя Греция, мы компартия, Греция завтрашнего дня, справедливая Греция. И такими мы должны быть уже сегодня. Они направят сюда своего представителя. Галинос устроит это…
Исполнившись решимости, Дафна поехала на улицу императора Константина.
Инстинкт подсказал Анастасии, куда отчаяние погонит Дафну. Взяв ключи от машины, она поехала в «Средиземноморскую». Бросив взгляд в ресторан и убедившись, что Галинос сидит на привычном месте, она устроилась в кресле в холле и стала ждать Дафну.
Анастасию Цацос нельзя было назвать женщиной рассудительной, но торопливость претила ей. Спешка, суетность, импульсивность — эти качества вообще присущи многим грекам. Но в родительском доме Анастасии одно из первых правил гласило: сперва подумай, потом действуй. Она частенько посмеивалась над педантичностью родителей, а сейчас ей показалось, что следовать этому правилу не грех. «Подумай сперва, Дафна, жизнь и так дала трещину. Незачем вызывать огонь на себя. Действуй осторожно. Дафна. Будь умницей. Продумай все…»