Колесо Фортуны

Когда мы двинулись прочь от Орани, Ксавьер начал задавать мне вопросы. Большинство из них я не помню, поскольку допрос занял большую часть следующих двух дней и охватывал практически любую область знания. Он спрашивал, бывали ли у меня мигрени, верю ли я в оборотней, читал ли Макиавелли, приходил ли в такую ярость, что все вокруг казалось красным, и были ли у меня когда-нибудь воображаемые друзья. Он хотел знать все о моих родителях, о том, кто, по моему мнению, построил Стоунхендж, о моем понимании лояльности и верю ли я в какого-либо бога. Были вопросы о моих привычках, привязанностях, чудаковатых родственниках и морали. На второй день он меня уже достал со своими вопросами, так что я отошел от него, чтобы подумать.

В тот день к вечеру нас остановили в городке Любао и вместе с тремя сотнями других пленных загнали в рифленый металлический ангар возле какого-то камоте,то есть бататового поля. Там почти не было места, чтобы сесть или лечь, а металл стен и потолка действовал как исправная скороварка, но самым ужасным было зловоние. Там не было туалетов или проточной воды, а, учитывая процветающую дизентерию и всевозможные болезни, санитария отошла в область преданий. Я понял, что японцы уже несколько дней до нас использовали ангар подобным образом, судя по слою экскрементов. Вонь стояла невообразимая. Я стоял в центре этого металлического сооружения и смотрел на всех тех людей, которым удалось дожить до сегодняшнего дня. Наши тела и души были измучены сверх всяких человеческих возможностей. В сгущающихся сумерках раннего вечера на лицах читалось только отчаяние.

Я говорил себе, что только сумасшедший может верить, будто завтра, когда эти огромные металлические ворота откроются, я продолжу переход и пройду его до конца. Японцы побеждают, но мне еще предстоит бросить кости. Люди, подобные мне, выживут. Тогда это поразило меня. Каждый ответ, который я дал Ксавьеру, являлся ключом к разгадке моей тайны, которая отличала меня от тех, кто сдался. Я чувствовал себя иначе, не то чтобы лучше, но как-то отдельно от остальных. Наверное, я всегда ощущал себя именно так, но не осознавал этого до того момента.

— Позволь рассказать тебе о самой первой игре, в которой участвует человек, — говорил Ксавьер, стоя позади меня в темнеющем ангаре. Его голос был мягок, и, слушая его, я разглядывал тающие призрачные очертания обступивших меня людей. — Это было пари, которое заключили твои родители, когда решили завести ребенка. Черты каждого из них составляли узор тех костей, которые они бросили, чтобы создать тебя. Это случайный расклад карт. Но когда определенные ключи случайно попадают в нужные отверстия, рождаются ТИГАРы.

— Тигры?

— Нет, не животные, не огромные кошки, не монстры, но нечто, в чьей природе человеческое изменено таким образом, что дает им возможность открыть в себе непознанные ресурсы. Мудрецы древних земель не понимали этого. Он знали, что подобное существует, и называли множеством ложных имен. К тому времени, как эти предания были записаны в древней земле Вавилоне на первых зиккуратах, по земле уже ходило множество легенд, которыми мы до сих пор пугаем детишек и суеверных людей. Нападения неистовых ТИГАРов приписывались оборотням и ракшасам. Вендиго и сфинксы также обязаны своим вымышленным существованием тем таинственным ключикам, что открывают спрятанные двери и позволяют путешествовать по кошмарам мистера Хайда. В младенческие времена этой земли, в период, предшествовавший неандертальцам, когда мифы и реальность были едины, а восприятие еще не было задернуто плотным занавесом, человечество свободно общалось с этими безымянными явлениями. Порой те древние коды, смешавшиеся с современным сознанием, всплывают на поверхность, и невозможное становится возможным.

— Это звучит как пропаганда расовой чистоты.

— Напротив. Это не имеет ничего общего с теми незначительными физическими или философскими различиями, которые мы используем для оправдания своей ненависти. Во мне смешалась американская, индейская и креольская кровь, но зубчики совпали, и ключ сработал.

Он взял меня за плечо и повернул к себе. Глядя на него в темноте, я мог различить еле заметные изменения, происшедшие с его лицом и кожей. Ничего значительного: ни клыков, ни чешуи, ни меха или антенн, но Ксавьер изменился. Его пальцы впились мне в руки словно стальные, а глаза светились тем светом, который я в состоянии определить лишь как таинственный.

— Не бойся. Я проявил сейчас лишь то, что ты способен осознать. Те ТИГАРы, которые знают, кто они такие и принимают все величие и потенциал этого состояния, полностью контролируют свой дар.

Я ожидал, что мой разум взбунтуется, воспротивится ужасу невообразимой ситуации, в которой я очутился. Но то, что любому вменяемому человеку показалось бы чудовищным проклятием, проникло в мой мозг как воплощение сокровенных желаний. В глубине души традиции цивилизованного мира говорили мне, что ксавьеровская теория ТИГАРов — дело греховное, но я не слушал. Я больше не нуждался в цивилизации для устойчивости.

— Зачем ты мне это говоришь?

— У тебя тот же дар. Теперь я могу тебе это сказать.

Мне захотелось проснуться, вернуться обратно на пыльную раскаленную дорогу, но я знал, что уже поздно. Я осознал глубинную тайну действительности, и она останется частью моего разума до конца дней.

— Что мне теперь делать?

— Ничего.

Его ответ потряс меня. Я ожидал чего-то особенного, некой секретной формулы, или молитвы, или заклинания, но Ксавьер просто провел меня к дверям ангара и сказал: «Теперь будем ждать».

Глубокой ночью мы сидели возле огромных металлических дверей, и Ксавьер рассказывал мне о ТИГАРах и их разнообразном влиянии на нашу историю и мифологию. Если верить его словам, ТИГАРы играли как отрицательные, так и положительные роли. Многие верили, что они находятся по ту сторону добра и зла. Подчас они представали свирепыми бойцами, а порой бывали способны на тончайшие манипуляции людьми. ТИГАРы воплощали собой все подсознательные унаследованные страхи человечества и его наиболее тайные, древние желания, воплощенные в чьем-то преображении. Ксавьер говорил о таких людях, как Джек Потрошитель и Самсон, Мерлин, Макиавелли, Нострадамус и Влад Дракула; он убеждал меня, что все они обладали врожденным даром ТИГАРов. Он объяснял, что многочисленные личностные варианты проявления ТИГАРства ответственны за появление веры в вампиров, ведьм, демонов мести, орков, гоблинов и другие распространенные легенды.

Было уже очень поздно, когда мы услышали, что японцы собираются перед ангаром.

Ксавьер посмотрел в щель между дверями.

— Они заставили нескольких филиппинцев рыть яму у дороги.

— Зачем?

Он немного послушал, затем лицо его растянулось в улыбке. Ледяной холод этой улыбки глубоко проник мне в душу, но вместо страха ответом ему была нарастающая сила, заставившая быстрее биться мое сердце.

— Пора?

— Уже скоро. Сейчас они делают свою последнюю ошибку. — Он вновь нагнулся к щели. — Они устали от своих пари и намерены как следует позабавиться, устроив бойню в яме. Они собираются заставить нас убивать друг друга ради собственного развлечения. Ни в ком из них самих не осталось ни капли боевого духа.

Он вновь посмотрел на меня, и я понял, что нам предстояло попасть в яму. Я разбудил нескольких солдат, и мы вместе расчистили пространство перед дверью. Я предупредил, чтобы они не вмешивались, если со мной и Ксавьером произойдет что-то странное. Затем я встал вместе с темноволосым офицером в нескольких дюймах от закрытой двери.

Когда дверь распахнулась, мы увидели Секине и восемь других солдат, стоявших в свете полной луны. Ксавьер что-то сказал им по-японски, и Секине улыбнулся идиотской улыбкой превосходства. Я рассмеялся, и японцы вывели нас из ангара.

— Не знал, что ты говоришь по-японски.

Он только улыбнулся в ответ.

Нас подвели к дороге, где филиппинцы вырыли грубую квадратную яму около шести футов глубиной и несколько ярдов шириной. Нам велели снять рубашки и столкнули в яму.