Колесо Фортуны

Меня обыскивали и били три раза. Они забрали мои часы, ту небольшую сумму денег, что у меня имелась, и все мало-мальски ценное, за исключением зубных коронок. Они оставили мне фляжку, шлем и некоторые личные вещи, в том числе маленький пузырек йода и пачку жвачки. Я видел, как японский солдат взял у рядового Делани фляжку, отпил из нее, а остатки вылил на землю и бросил фляжку в грязь. Когда Делани нагнулся, чтобы поднять ее, японец саданул его прикладом по голове. Сержант Зани рванулся было, чтобы помочь упавшему товарищу, и был застрелен.

После многомильного марш-броска до города Маривель нас держали на солнце около четырех часов, пока подтягивались остальные пленные. Затем из нас отобрали сотню и отправили в сопровождении четверых вооруженных охранников по изрытой дороге в Кабкабен.

Во время этого этапа я и заметил старшего лейтенанта Ксавьера Альтербена, человека, который научил меня, как получить величайший приз в величайшей игре из всех возможных. Вместе с рядовым Луисом Циллаком из 1-го Филиппинского корпуса они помогали идти раненому сержанту, поддерживая его с двух сторон. К концу дня японский солдат по имени Секине подошел к этой троице и заговорил по-английски:

— Отойдите от раненого сержанта. Дальше он не пойдет. — Плюгавый солдатик направил штык на измученного человека.

Лейтенант Ксавьер мягким движением оттеснил солдата и тихо сказал:

— Предлагаю поспорить.

Секине притормозил и опустил ружье.

— Тебе нечего поставить.

— Нечего, кроме пари, что сержант Бейн с нашей помощью дойдет на раненых ногах.

Секине холодно улыбнулся и отошел к трем остальным японским солдатам. Он возбужденно размахивал руками, показывая на сержанта Бейна, и вскоре ставки были сделаны. Судя по их беззаботному и веселому виду, эти четыре солдата постоянно держали пари друг с другом.

На следующий день движение по дороге было очень напряженным, и я видел несколько инцидентов, которые врезались мне в память на всю жизнь. Большинство из них были не связанные друг с другом акты насилия против случайных участников нашего марша. Солдаты, сидевшие у задних бортов мчавшихся мимо трофейных грузовиков, били пленных, до которых могли дотянуться, длинными деревянными палками или прикладами ружей. Иногда человека ловили веревочными петлями, свисавшими из кузовов. Так погиб в тот день капрал Мотстэнд — его волокли по земле за трофейным грузовиком, пока он не умер. Наши четыре японских охранника держали пари на то, когда его тело разорвет на части. Долговязый солдат по имени Сацука выиграл пари через восемь миль.

К исходу дня нас остановили возле одного из родников со свежайшей водой и до заката мучили зрелищем изливающейся влаги. Ни у одного из нас не осталось ни капли воды, но японцы не разрешали нам наполнить фляжки. Ночью трое солдат были застрелены, когда пытались попить из родника. Застрелены в спину толстым солдатом по имени Цузуки.

На следующий день к вечеру капитан Иззи Деркенен, самый старший офицер в нашей группе, тронулся от жары и изнурительного марш-броска. Он ни на кого не нападал и не пытался бежать, он просто остановился. Проходя мимо, я попытался заставить его двигаться, но взгляд его немигающих глаз ясно говорил о том, что мои усилия запоздали. Я сжал ткань его гимнастерки на плече и яростно потряс его. Он остался к этому безучастным, словно сухое горячее изваяние.

Удар прикладом в бок отшвырнул меня от зачарованного капитана. Я тяжело ударился о землю и смог подняться только при помощи товарищей. Мне повезло, что они действовали быстро, поскольку меня чуть не переехал японский заправщик. К несчастью, мое чудесное избавление подало Секине и Цузуки зловещую идею очередного пари.

Он швырнули безучастного капитана Деркенена на дорогу. Он не встал. Секине закричал, и вся группа остановилась. Нам оставалось только бессильно смотреть на дорогу, пока японцы поджидали приближающийся транспорт. Сацука поставил толстый свиток трофейных американских банкнот против Цузуки, а Секине поспорил с нашим четвертым провожатым, носившим имя Мацуката. Несколько наших солдат завопили Деркенену, чтобы он встал, но впавший в транс капитан только лежал на булыжной мостовой. Фисико и Эрнстман, двое рядовых из 803-го инженерного полка, рванулись было, чтобы спасти обреченного капитана от надвигавшейся колонны грузовиков и танков. Мацуката, прострелив Фисико голову, отшвырнул его в кусты. Эрнстман поспешно ретировался в колонну потрясенных людей, которые просто не могли пошевелиться все время, пока проходил моторизованный конвой.

Когда пыль улеглась, мы разглядели униформу капитана Деркенена, вдавленную в булыжники и окрасившуюся в темно-красный цвет. Его тело, полностью впрессованное в дорогу, попросту исчезло, словно впиталось в губчатую поверхность. Пока наши охранники обменивались выигрышами, мимо прошла вторая колонна. Затем мы тронулись дальше.

Жар полуденного солнца становился невыносимым. Мы побросали шлемы и все, без чего могли обойтись, чтобы продолжать двигаться, но изнурительный переход собирал богатую жатву смертей. Раненых, больных и слабых, тащившихся позади арьергарда, убивали штыками те из охранников, кому случалось находиться поблизости. У меня жестоко болел бок, но я не замедлял шаги.

Я видел, что лейтенант Ксавьер и Циллак, тащившие потерявшего сознание сержанта Бейна, медленно, но верно отставали. Я стал хромать помедленнее, но вновь моя помощь подоспела слишком поздно. Сацука разрешил им отстать от колонны, пока он приканчивал сержанта Бейна штыком. Он поднял штык еще раз, чтобы проткнуть свалившегося в изнеможении Циллака, но тут Ксавьер напомнил ему о пари и о том, что Сацука выиграл. Долговязый японец побежал мимо измученных, спотыкающихся американских пленных и потребовал с остальных охранников свой выигрыш.

Следующие несколько дней слились в единый кошмар истощения, боли и жажды, туманивших мозг. Несколько раз я спотыкался и наконец упал, как раз когда в поле зрения оказалась большая лужа стоячей воды. Мне помог подняться Ксавьер, который сказал: «Я на тебя поставил». Его странное заявление и мягкая, почти умиротворяющая манера говорить вывели меня из летаргии и даже слегка придали мне сил. Ксавьер сказал, что запомнил меня еще в Маниле, где служил в разведке. Я спросил, как получилось, что он оказался в этом переходе смерти из Батаана.

— Просто мне так выпало, — сказал он с улыбкой.

Один из наших парней спросил Цузуки, нельзя ли наполнить фляжки водой из лужи. Толстому солдату просьба показалась забавной, и он остановил колонну, чтобы посовещаться с остальными провожатыми.

— Надо навалиться на них сейчас, когда они собрались вместе, — сказал я Ксавьеру.

— Что такое, разве ты еще способен бороться?

— Если мы набросимся на них, остальные солдаты последуют нашему примеру. Нельзя позволить этим вонючим япошкам вести нас прямиком в могилу.

— Ты прав, — сказал он, взглянув на небо. — Но сейчас еще рано.

— Почему?

— Время должно быть выбрано идеально. Мне еще необходимо о многом тебя расспросить, а у нас в запасе всего два дня.

— О чем ты говоришь?

— Об игре, которую я затеял, и о козырной карте, которую мы оба можем заполучить.

Я начал расспрашивать его о плане бегства, но как раз в тот момент пленным разрешили подойти к стоячей воде. Я попытался остановить их, но Ксавьер удержал меня.

— Они отыграли свои карты.

Когда измученные жаждой американцы плелись к грязной луже, мимо проезжал японский штабной автомобиль. Офицер прокричал приказ нашим охранникам. Пленных быстро отогнали от воды и осмотрели. Всех солдат со следами воды на униформе отвели в сторону. Когда остальные по команде тронулись дальше, я услышал позади несколько торопливых ружейных залпов и помолился о том, чтобы план Ксавьера оказался удачным.

Вскоре за следующим городом, кажется, это был Орани, мы наткнулись на небольшой чистый родник, где нам все-таки разрешили наполнить фляжки. Вода пахла немного странно, но я добавил в нее йода, которым поделился с Ксавьером, а он в благодарность выделил мне кусочек сухаря, который ему удалось утаить от японцев. На вкус сухарь был ужасен, и, чтобы разжевать его, мне потребовался едва ли не час, но все же он был похож на манну небесную.