Страница 37 из 47
Алёна ушла, а Фёдор ещё раз пощупал Андрея — пульс был, ничего не изменилось — так же неровный, но довольно чёткий, не как у умирающего. Он повернул мужчину на бок и осмотрел грудь — там тоже были два глубоких пореза от когтей — самый первый удар, сокрушивший кольчугу, но спасли стальные пластины нашитые впереди — только два когтя прошедшие рядом с ними, порезали кожу и мышцы, и то не очень глубоко.
Фёдор достал из вещмешка полулитровую банку с какой-то вонючей мазью — открыл, занюхал содержимое, передёрнулся и с отвращением сплюнул, потом опустился на колени рядом с раненым и стал осторожно втирать мазь в зашитые рубцы и царапины, приговаривая:
— Ничего, ничего, чем вонючей, тем действеннее! Подымем тебя, парень, держись! Мы ещё должны всех врагов победить, всё вино выпить…хммм…ну неважно, я за тебя выпью! Держись, Андрюха!
Закончив втирать, он обернулся, увидел, что Алёна смотрит за его действиями, и спросил:
— Принесла? Бросай тут, я сам всё расстелю. Вот что — там в конце фургона раскладной столик деревянный и два стула — тащи их сюда, ну что мы как дикари будем на земле есть! Правда особо и есть-то нечего…завтра съезжу в трактир, накуплю съестного, а пока что будем есть что судьба послала.
— А ты не хочешь его перевести на постоялый двор? Впрочем — чего я говорю, поняла…только…тебя Фёдор звать, да? Я слышала как тебя он звал, а его Андрей? Ага…так вот, я поняла — ты не хочешь показывать его, раненого, местным? Чтобы не знали, что его кикимора ранила? Чтобы не подумали, что он может быть заражённым?
— Верно подумала…умная девочка… — Фёдор пристально посмотрел в глаза Алёне — да, я не хочу, чтобы ваша шайка знала, что он получил раны в драке с кикиморой. И хочу тебя спросить — ты как к этому относишься, и что ты будешь делать завтра? В принципе — ты получила что хотела и можешь идти домой, но я не хочу, чтобы ты на каждом перекрёстке кричала об увиденном — что будет с Андреем я не знаю, но когда он встанет на ноги, не желаю, чтобы каждая собака знала о том, что он стал оборотнем. Ну так что ты думаешь делать?
— А возьмите меня с собой? — нерешительно ответила Алёна — прислуживать буду, работать на вас буду, а?
— Ты чего несёшь-то? — развёл руками Фёдор — ты откуда нас знаешь? Может мы ненормальные, любим насиловать и убивать? Может разбойники с тракта? Может убийцы и нас разыскивает власть? Как так можно с первыми встречными уезжать куда глаза глядят?
— А куда мне деваться? — тихо и горько сказала Алёна — возвращаться в село? Они говорят — помогали мне! Как же! Сколько я полов перемыла, сколько прислуживала в их домах — да они бесплатно кусочка не дали, я голодная ходила, дочери всё отдавала! Как мой муж пропал на охоте, якобы его медведь порвал — так мы и впали в нищету — распродали всё, что было — они скупали у нас за медяки нажитое отцом и мужем. Староста — строит из себя благодетеля…сучонок! Всё норовил по заду меня погладить, за грудь ущипнуть, когда я у них в доме прислуживала — пока жена не видит. А дочка его — видела я, как у вас челюсти отвисли — да, красавица, наградила её судьба красотой…и пометила, нечистой силой. Давно уже поговаривали, что её мамаша была кикиморой, только никто не мог поймать за этим делом — сама куда-то исчезла, вроде как утопла в болоте — сдаётся мне, что прибили её где-нибудь, вот и дочка от неё такая же. А староста любит её. любил, вот и прикрывает, как может. И все молчат…и я молчала, да — когда отец пропал и потом нашли растерзанным — молчала, когда мужа, якобы, медведь задрал, тоже молчала, а когда Настёна пропала — вот тут уже терпение лопнуло! А они все молчат, только рыла свои прячут — знают ведь, твари, что происходит. Не хочу я к ним возвращаться, возьмите меня с собой — мне всё равно там не жить! То из меня проститутку сделать пытаются, то в прислуги, на самую грязную работу норовят засунуть — не хочу туда опять! Что мне там терять? Дом? Что мне этот дом, когда там есть нечего и тоска по углам — барахло? А нет у меня ничего, поизносилась вся, поистрепалась…нищая я. Только и осталось, что моё тело, да дочка моя.
Алёна помолчала и потупив глаза сказала:
— Хочешь…можешь жить со мной, как с женщиной…только не оставляйте меня в деревне. Я красивая, правда, только грязная сейчас, болотом пахну, а так я не хуже этой Марвины, кикиморы, смотри!
Алёна скинула с себя платье и осталась в одной нижней юбке, потом сняла и её. Даже в неверном свете костра она была прекрасна — действительно, её тело мало чем отличалось от тела убитой кикиморы, только грудь поменьше, да бёдра чуть полнее — но от этого ничуть менее соблазнительные.
Фёдор впился глазами в Алёну, от неожиданности даже охрип и изменившимся голосом сказал:
— Не надо. Ты прекрасна, да, я понимаю толк в женщинах, но я не такой подлец чтобы воспользоваться твоим телом, вот так, в уплату. Иди-ка, лучше, выстирай платье, вымойся — а то и правда пахнет от тебя дурно — возьми там у меня в фургоне рубаху, штаны, сапоги — правда они тебе не пойдут по размеру, но ничего, на время сойдут — переоденься — а платье с юбкой вывеси посушиться. Заберём тебя, да, обещаю. Поедешь с нами, будешь работать — готовить, ухаживать за лошадьми — всё что мы делаем, то и ты будешь делать, как член команды. Доедем до города — там что-нибудь придумаем, как тебя пристроить, с нами ехать нельзя — опасно. Рассказывать тебе ничего не буду это не твоё дело. Но жизнь твою постараемся устроить — слово даю. Иди. Поухаживай за собой.
Алёна смущённо кивнула, стесняясь, натянула на себя своё платье и полезла в фургон искать одежду. Через десять минут у водяных окон на краю болота послышался плеск и звук текущей воды — новый член экипажа смывала с себя засохшую грязь.
Фёдор усмехнулся в усы и обратился к бесчувственному товарищу:
— Видишь, Андрюха, как дурно ты на меня влияешь? Такая красотка — любой мужик бы не устоял против такой — а всё ты! Нет бы мне утащить её в кусты и заставить извиваться от страсти — а я играю в благородство! Сейчас ты бы сказал, что и без тебя я не стал бы пользоваться слабостью несчастной женщины…возможно…кто знает? Ну уж больно красотка! Ты-то вон, повалялся под красоткой, так, что она в страсти тебе всю спину ободрала, до костей, понимаешь! А я вот теряюсь! Ладно, что там у тебя?
Фёдор опять пощупал шею раненого — показалось ему, или нет, но пульс стал немного ровнее…а может только показалось.
Вот только не понравилось то, что шея была очень, очень горячей, раненого лихорадило так, что того и гляди кровь свернётся…фигурально выражаясь.
Лицо больного было красным — различимо даже в полумраке. Фёдор нахмурился и осторожно накрыл Андрея одеялом, отогнав вьющихся комаров.
На удивление, несмотря на близость болота, комаров было довольно мало — отметил себе солдат — возможно костёр отгонял их дымом, а может просто место открытое и продуваемое.
Выбросив из головы комаров, Фёдор полез в фургон, забыв про спящую там девочку и чуть не наступил на неё, тихо выругался, осторожно достал столик и стулья, вылез из повозки и расставил мебель у костра. Вытряс продуктовые запасы, выложил кусок мяса, чёрствый хлеб, вино, кинжалом нарезал, как мог, следя за тем чтобы не поцарапать стол — он ему очень нравился, остался ещё от отца. Лакированное дерево было искусно соединено медными петлями так, что в сложенном состоянии он занимал очень мало место, становясь плоской доской, которую можно было уложить на дно фургона. То же самое и стульчики — откидные, со спинкой, могущие выдержать не только хрупкое женское создание, но и таких здоровых мужиков, как Фёдор и Андрей.
Сзади послышались лёгкие шаги, и Фёдор сказал:
— Найди там, спереди в фургоне, стаканы — забыл взять, и садись за стол, вечерять будем. Ты вино пьёшь?
— Нет, если только немного…
— Давай тебе разбавим водой — да наверное и я разбавлю, а то мой друг всё меня ругает за пьянство. Я и правда что-то лишнего пью последние годы, надо кончать с этим делом. Нашла? Молодец. Давай, жуй — завтра без завтрака поедем. Я вот что думаю — не будем мы ни в какие трактиры заезжать, чёрт с ними, дотерпим до города? Остаётся двадцать вёрст — четыре часа езды…забыл! Вот что — отложи кусок хлеба и мяса девчонке — она-то терпеть не может без еды, ну а мы с тобой потерпим, да?