Страница 47 из 47
— Уважаемый! Скажи нам — где тут можно купить молока? И вообще продуктов?
— Поедете прямо в деревню, увидите дом с жёлтым петухом на коньке — там живёт Аграфа, вот у неё и купите. Она торгует молоком от своей коровы. А продукты — там в деревне лавка есть, только в ней особо-то и ничего нет — у нас всё своё. Те же куриные яйца можете купить у Аграфы, а хлеб мы печём только для себя.
Мужчина поправил на плече вязанку длинных жердей, похоже только что вырезанных в лесу и пошёл дальше, не обращая внимания на путников в фургоне.
— Ну что же, поехали искать эту Аграфу! — проворчал Фёдор — вот нам не было печали! Наделала бы Настёне каши, и всё! А то — молоко, молоко!
Алёна фыркнула, проигнорировав слова солдата и занялась какой-то приборкой в фургоне, перекладывая вещи с места на место.
Настёна спала и сопела носом, игнорируя происходящее в повозке, чему Андрей позавидовал — так спать может только человек с полностью чистой совестью.
Пропылив по деревенской улицы мимо домишек, обмазанных глиной и побеленных — «Ну вылитая гоголевская Диканька!», подумал Андрей — они нашли домишко с петухом на крыше и подъехав ко двору остановились.
Ворота были раскрыты, а перед ними стояла небольшая толпа крестьян — человек десять, молча и с жадным любопытством наблюдающих за происходящим.
Во дворе слышался истошный лай собаки, потом собака завизжала и её вой и визг продолжался с минуту, затем она затихла. Стали слышны громкие голоса и плач — плакала женщина и дети, они что-то говорили, убеждали, им отвечал грубый громкий голос, потом всё затихло и не было слышно почти ничего, кроме всхлипываний и горького плача.
— Вот тебе и красивая жизнь! Вот тебе и благостная деревня! — пробормотал под нос Андрей и спрыгнул с облучка, чтобы посмотреть, что там происходит.
— Андрей, смотри не вмешивайся! — предупреждающе буркнул ему вслед Фёдор — что-то неладное происходит!
Андрей кивнул головой и подошёл к стоящим у ворот крестьянам:
— Что происходит? Чего тут такое? Мы хотели молока купить, нам сказали, что тут это можно, а здесь шум какой-то, что происходит, мужики?
— Отпокупались вы молока — с усмешкой сказал один из стоящих, пузатый мужичок лет сорока пяти — Аграфа подати не заплатила, и у неё уводят корову. Говорил я ей — ты слишком балуешь своих пацанов, а она — они и так без радости живут, что, от петушка на палочке разоримся, пусть радуются! Вот и дорадовались. Она подати не отдала вовремя, я не мог их передать власти, а когда сборщик податей с солдатами пришли за деньгами — я так и обсказал — не могу отдать всю сумму из-за неё. Теперь корову забирают у дуры — по миру теперь пойдёт. И пусть — а то её пацанята бегают везде, шастают, надоели уже.
— А муж у неё где? — спросил Андрей, с ненавистью глядя в сытую морду старосты — ему хотел врезать так, чтобы эта подлая ухмылка больше никогда не возвращалась на его лицо.
— Муж-то? А на границе остался. Может убили, а может нашёл себе молодуху без трёх детей, да и пристроился там, в чужедальних странах. Нахрена ему жена с трёмя детьми? Удивительно, как это они ещё продержались столько времени. Ну вот и результат — как можно без мужика жить столько времени! Говорил я ей… — староста осёкся и опасливо посмотрел на приезжего — понял тот или нет, потом кивнув головой отошёл к стоящим поодаль двум мужикам и стал что-то говорить, поглядывая на ворота дома.
Андрей прошёл вовнутрь, и со сжавшимся сердцем увидел возле ворот конуру, у которой, в луже крови, лежала собака с окровавленной головой и вспоротым животом, из которого виднелись кишки. Около неё сидел мальчик лет десяти и горько плакал, поглаживая собаку по голове.
Увидев Андрея, он, сквозь рыдания, сказал:
— Они Волчка убили…он хотел нас защитить, а они его убили!
Андрей стиснул зубы и пошёл в хату, чистенькую, ухоженную, за окном которой было видно, что в кто-то в ней расхаживает.
В хате было людно — за столом сидел мордастый человек лет тридцати, с брезгливо презрительным выражением лица, записывающий на бумагу то, что ему говорил один из его помощников, похожий на него как две капли воды своим высокомерно- презрительным взглядом:
— Полотенце — два. Чашка расписная — одна! Две ложки деревянные! Два стула, с резными спинками…
Андрей посмотрел на происходящее, на сжавшуюся в углу женщину лет тридцати пяти, с прижатыми к груди руками и двух мальчишек-двойняшек, лет семи, прижавшихся к ней, зарывшихся лицами в её передник и спросил:
— А что здесь происходит?
— А ты кто такой, чтобы спрашивать? — грозно спросил сидящий за столом человек — не мешай! Это государственное дело! Я сборщик податей! Выведите его отсюда, нечего тут стоять!
Трое солдат в полном вооружении придвинулись к Андрею, но не успели они схватить его за руки, как он спокойно сказал:
— Я родственник этой женщины и привёз деньги, долг, я брал у её мужа. Сколько она должна?
Сборщик кивнул головой солдатам, и они отошли от монаха, не зная, как близки они были к смерти:
— Если родственник…ладно! Она должна подати за два года — десять золотых. Староста сказал, что она отказалась платить, по ерундовому поводу — мол, наторгует и отдаст, постепенно. А государство не может ждать! Посему мы описываем её имущество, с тем, чтобы вывезти всё более-менее ценное. А ты точно её родственник? Что-то вы не шибко похожи!
— Я дальний родственник — усмехнулся Андрей, посмотрел на раскрывшую в удивлении глаза женщину и незаметно ей подмигнул — я покрою её долг, прекратите опись, сейчас я принесу деньги. А зачем собаку-то убили?
— Так она войти не давала! — буркнул один из солдат — распустились эти крестьяне, совсем страх потеряли! Бесполезные скоты, только жрать да плодиться!
— Так, хватит болтать, Антон! Иди, родственник, неси деньги! Заплатишь — что же, мы уйдём…до следующего раза. Подати — дело святое, поняла, Аграфа? Радуйся, что твоих щенков в рабство не взяли, следующий раз так и сделаем! В столице любят мальчиков — продадим в бордель, вот и будут тебе подати за несколько лет вперёд! — сборщик засмеялся, ему вторили помощники и солдаты, а Андрей почувствовал, как у него задёргалось веко и скорее вышел, чтобы не поубивать эту шатию — этого делать было нельзя, ни в коем случае, на глазах толпы крестьян — тут же, через несколько дней, появится карательный отряд и тогда пощады не жди.
Андрей подошёл к повозке и сказал Фёдору хриплым голосом:
— Дай сорок золотых! — его ещё трясло от возбуждения, тело просило боя, ему страшно хотелось убить всех, кто пришёл со сборщиком податей, а также разогнать толпу равнодушных, скалящихся на чужую беду зевак во главе со старостой.
— Ты чего задумал, Андрей? — с тревогой спросил Фёдор — деньги у нас есть, конечно, но если раздавать их на каждом перекрёстке, эдак не напасёшься! Ты хорошо подумал?
— Я тебе говорю — дай сорок золотых! — рявкнул Андрей и скрипнув зубами тихо добавил — иначе я сейчас поубиваю этих козлов!
— Даю, даю — засуетился Фёдор и стал отсчитывать деньги из мешка, который взял у отца кикиморы — вот, возьми. Мне с тобой пойти?
— Нет. Сиди здесь и не вмешивайся. Скоро поедем! — Андрей снова зашагал в ворота, под глазами перешёптывающихся селян.
Пройдя мимо мёртвой собаки, мимо коровы, привязанной к столбику у ворот и недоумённо глядящей на происходящую во дворе суету, монах прошёл в избу и брякнул на стол перед сборщиком десять золотых:
— Получи. И расписку давай, что получил! А то потом скажешь, что не давали тебе…
— Обижаешь, приезжий…только теперь не десять золотых, а одиннадцать — десять процентов сбор за наши хлопоты — злобно оскалился сборщик — надо было вовремя платить, тогда бы мы не тратили время на это занятие! Думаешь там приятно тут сидеть, в этой вонючей дыре?!
— На, одиннадцать, так одиннадцать! Расписку давай! — Андрей бросил ещё золотой и уселся на стул, напротив сборщика, наблюдая, как тот корябает что-то на куске пергамента. Затем сборщик достал из кошелька печать, чернильницу, аккуратно, чтобы не испачкаться, помазал печать маленькой кисточкой, приделанной к крышке чернильницы, приложил, помахал в воздухе документом и сказал Аграфе с ухмылкой:
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.