Страница 7 из 18
По-моему, не будь рядом меня, Ильин бы от души выматерился. А так он лишь покосился в мою сторону и быстренько распрощался с обиженным капитаном.
9.
Наполеон слыл знатоком человеческих душ, Шекспир — тоже,
но их знания не имеют меж собой ничего общего.
Зигмунд Фрейд
Квартира Геллеров — собственно, две квартиры, соединенные в одну, — производила более чем солидное впечатление. Никогда бы не подумала, что в обычном доме такое можно увидеть. Никаких тебе новомодных вычур, все спокойно, со вкусом, пахнет большими деньгами...
Валерий Михайлович Геллер выражал свое горе суетой вокруг жены: «Вы уж постарайтесь ее не волновать, вы же понимаете, такое потрясение...» Кажется, психологи называют это «проекцией». На самом деле Альбина Вадимовна вовсе не производила впечатления потрясенной особы. Очень сдержанная дама, только и проронила:
— Кажется, нас Бог за что-то наказывает...
Чулок, конечно, не сохранился. Альбина Вадимовна выбросила его сразу же: «хотелось побыстрее забыть этот кошмар». Она его сначала даже и не заметила. Добежала до подъезда, отдышалась — чтобы ничего не говорить домашним, как будто не было. Это Валерий Михайлович, встретивший супругу в прихожей, обратил внимание на чрезмерно экстравагантное дополнение ее строгого костюма. Он же настоял на том, чтобы обратиться в милицию. Хотя «настоял» — это сильно сказано. Достаточно было пообщаться с Альбиной Вадимовной пять минут, чтобы понять, что никто и никогда не сможет настоять на чем-то, противоречащем ее желаниям. Впрочем, умные женщины часто делают вид, что «все решает Он».
— Но вы хоть помните, как тот чулок выглядел?
— Ну... в общем, да, — Альбина Вадимовна пожала плечами.
— Похож на этот? — Ильин жестом фокусника вытащил из кармана нечто ажурно-воздушное. Да, изящная штучка, на ноге должна смотреться просто обалденно: по почти прозрачному полю вьются растительные мотивы, слегка подчеркнутые серебряной нитью. Листья, побеги, бутоны. Верхняя эластичная кайма, которая позволяет обходиться без пояса, вся целиком составлена из распустившихся цветов.
— Неужели вы совсем-совсем ничего не запомнили? Рост, какую-то деталь одежды, обувь, запах...
— Я испугалась, — она задумчиво, слегка, постукала изящным ноготком по не менее изящным зубкам. Ноготки у нее были короткие, но маникюр идеальный. Да и вся она была... безукоризненная: стрижка — волосок к волоску, легчайший макияж, негромкий, но твердый голос. Что-то не верится, чтобы такая могла вообще хоть чего-нибудь испугаться. Худощавая, спортивная, точная. Гибка, как хорошая шпага и так же самодостаточна.
Какие мысли бродят за этим высоким лбом? Не удивлюсь, если она размышляет о беспомощности закона — мне ведь это пришло в голову? — и строит планы в соответствии с собственными представлениями о справедливости. А ведь, пожалуй, вдвоем, мы могли бы достичь успеха... и быстро. Вот только вряд ли она меня к себе подпустит. Если что-то и предпримет — только одна. Если бы не руки, не их мелкие, нежные, как бы замирающие жесты, можно было бы решить, что смерть падчерицы ее совершенно не коснулась...
— Понимаете, я до сих пор — это банально, но я все еще не могу поверить, принять, что это все-таки случилось. На самом деле случилось, не во сне, не по телевизору... Это... я не знала, что бывает так страшно. А самое страшное — что я ничего не могу вам сказать. Там было так темно... Как я могла что-то увидеть? Если бы... — она замолчала, сжала губы, как бы останавливая себя.
Если бы — что? Если бы отнеслась к нападению по-другому, и падчерица могла бы быть сейчас жива? Или... Если бы репутация наших доблестных органов была хоть чуть-чуть получше, чтобы можно было рассчитывать на то, что убийцу поймают, тогда имело бы смысл делиться информацией — так? Потому что информация — какая-то — у нее была. Что-то она заметила, запомнила или вычислила, но предпочитает держать это при себе. Или... Если бы я не знала этого человека...
Она совершенно определенно что-то знала, и знала, какое значение это имеет. Потому что все ее реплики были как бы спросонья, как бы возвращаясь... А, да, мы ведь беседуем, извините, я задумалась. И размышляла она при этом очень сосредоточенно, так что разговор становился как бы вторым планом, внешним и не очень важным.
— Мне и в голову не пришло, что она может пойти через площадку. Даже если ее некому было проводить — у Костика, кажется, мама болеет, а может быть, она и не у Костика была — ведь так просто было предупредить, мы бы с Гердой ее встретили... У нее, правда, тоже баллончик был, такой же, как у меня...
— Этот? — вот уже второй раз за сегодняшний вечер Ильин повторял «жест фокусника».
— Да, такой же, наверное, этот.
— Если она на него и рассчитывала, мы этого уже не узнаем. — Ильин вздохнул. — Баллончик мы нашли у входа на площадку, метрах в двадцати от тела.
Альбина Вадимовна долго молчала, вертя в руках баллончик. Я тоже не сразу переварила услышанное. Надо же такому случиться — потерять единственное средство защиты как раз тогда, когда оно необходимо! Действительно, ирония судьбы.
— Наверное, в ваших глазах это выглядит ужасной беспечностью, — произнесла наконец Альбина Вадимовна. — Так поздно девочка возвращается одна... Но они в этом возрасте так не любят, когда их «пасут». Тем более, не родная мать. Приходится изобретать какие-то логичные поводы, знаете... У меня даже мелькнула мысль, не выгулять ли Герду еще раз. А она уже заснула, и я пожалела будить. Она ведь старенькая уже, одиннадцать лет.
Герда, кудрявая, как и положено спаниелю, подняла голову и обвела всех грустными-прегрустными глазами. У меня на языке вертелся один вопрос, но душка Ильин успел меня опередить. То ли принял телепатический посыл, то ли его тоже зацепила та же самая деталь. Правильно, пусть спрашивают официальные органы, к ним отношение другое.
— Вы хорошо разбираетесь в молодежной психологии? На такие тонкости обыкновенно внимания не обращают, даже родные...
— Я педагог. Пять лет в здешней школе проработала, и в основном со старшими классами.
— А с отцом Марина тоже за самостоятельность воевала? Валерий Михайлович не мог бы ее встретить? — автоматически поинтересовался герр майор. Альбина Вадимовна ненадолго задумалась.
— Там немного по-другому все складывалось, это верно. Но Валерий Михайлович был в отъезде.
— У него работа связана с командировками?
— Вообще-то нет, но бывает, — она пожала плечами и вновь погрузилась в какие-то свои размышления.
10.
Две головы — хорошо. Но безопасный атом — лучше.
Роберт Оппенгеймер
— Ну, что скажешь, проницательная моя? — спросил Никита, когда мы вернулись от Геллеров в мою квартиру.
— Я раньше думала, что такие совпадения только в кино бывают...
— Ты о чем?
— Потерять баллончик в тот самый момент, когда...
— Можешь продолжать верить в законы жанра, — усмехнулся Ильин. — Вряд ли она его потеряла. На баллончике небольшая царапина, его бросили, он стукнулся о забор у входа на площадку. Никто ничего не ронял, баллончик бросили, и бросили с достаточной силой. Отпечатков, конечно, нет, есть микроследы тех же волокон, что и на чулках. От садовых перчаток. А как тебе хозяйка?
— А никак. Того, что она знает, ты из нее клещами не вытянешь.
— А она что-то знает?
— Наверняка, — фыркнула я. — Либо узнала нападавшего, либо запомнила что-то характерное... Но в любом случае... Она ни на грош не верит милиции и ничего тебе не расскажет. Хоть деревянной пилой пили.
— А тебе?
— И мне не расскажет. Вообще никому. Кремень-дама. Мне бы десятую долю ее выдержки...
— Не кокетничай. И так хороша. Болтаешь, конечно, много, но терпимо.
Вот и пойми — не то тебя по голове погладили, не то по носу щелкнули.
— Слушай, Ильин, тебе никогда не говорили, что от зависти волосы выпадают? Будешь лысый, как глобус, а?