Страница 214 из 215
При мысли, что сейчас я снова увижу этого необыкновенного человека, меня охватило радостное волнение. Интересно, как он выглядит при ярком дневном свете? Улыбнется ли мне еще раз?
— Он ведь очень старенький, совсем древний? — осторожно спросил я.
— Старенький? Да, лет ему немало; но работа здесь очень легкая. Такой честный, порядочный, не могу себе представить, чтобы он что-то делал тайком и обманывал меня. Боюсь, мы в последнее время слишком небрежно ведем учет. Неужели он продает разные мелочи и берет деньги себе? Нет, быть того не может! Кстати, вы не помните, где была эта лягушка?
Я указал на полку, с которой сторож взял нефритовую фигурку.
— Вот в этой партии? Я ее купила совсем недавно буквально за гроши и еще не успела разобрать. Но никакой лягушки я не помню. Удивительно странное происшествие!
Зазвонил телефон. Она сняла трубку.
— Алло! Слушаю. Да, это мисс Уилтон. Ради бога, миссис Холмс, что случилось? — Она напряженно слушала, потом ахнула: — Умер? Он умер? Как, отчего? Боже мой, какое несчастье!
Она произнесла еще несколько фраз, положила трубку и подняла на нас залитые слезами глаза.
— Это ужасно. Наш бедный Холмс умер. Вчера вечером, когда он пришел домой, он жаловался на сердце, а на рассвете умер. Разрыв сердца. Никто и не знал, что он так сильно болен. Несчастная миссис Холмс! Каково ей сейчас? Надо скорее идти к ней!
Сестры были очень огорчены, и я счел, что мне следует их оставить; прощаясь, я сказал, что в скором времени зайду снова. Этот удивительный старик неотступно преследовал мое воображение, и сейчас известие о его неожиданной смерти глубоко ранило меня. Как странно: ведь я — последний, кто с ним разговаривал, не считая жены. Без сомнения, первые приступы рокового недуга начались как раз в то время, когда пришел я, потому-то он и исчез так неожиданно, не сказав мне ни слова. Неужели Смерть уже осенила его душу? Иначе как объяснить его улыбку, сияющую неземной радостью? Значит, он уже прозревал высший непостижимый покой?
Назавтра я снова пришел в антикварную лавку. Рассказал сестрам историю с лягушкой во всех подробностях и положил на стол чек, который выписал еще три дня назад. Но тут я встретил неожиданное сопротивление. Сестры ни в коем случае не хотели брать деньги. Вся сумма принадлежит мне, заявили они, им деньги совершенно не нужны.
— Видите ли, мой отец был просто гений в своем деле, он никогда не ошибался и очень скоро нажил приличное состояние, — стала рассказывать мисс Уилтон. — Когда он состарился и ему стало трудно вести дела, мы решили не закрывать лавку из уважения к его прошлым трудам и чтобы не сидеть сложа руки; лавка для нас развлечение, а не источник доходов.
Наконец мне все-таки удалось уговорить их взять деньги — их можно истратить на какое-нибудь доброе дело, ведь они занимаются благотворительностью. У меня прямо камень с души свалился, когда они согласились.
Нас свел странный эпизод с лягушкой, пока же мы препирались из-за чека, то совсем расположились друг к другу. Я стал частенько к ним захаживать по дороге домой. Не скрою: меня очень привлекало общество обаятельных жизнерадостных барышень, я чувствовал себя легко и непринужденно, будто знал их всю жизнь. Я никак не мог забыть их старика сторожа и часто принимался расспрашивать сестер о бедняге, но ничего хоть сколько-нибудь интересного я от них не добился. Они неизменно твердили, что он был ужасно славный и ужасно добрый и всю жизнь, сколько они себя помнят, служил у отца. О лягушке, которую он мне продал, выяснить ничего не удалось. Вдову им, естественно, расспрашивать не хотелось.
Однажды вечером, когда мы со старшей сестрой пили чай в комнате за лавкой, я стал листать альбом с фотографиями. И вдруг увидел лицо, удивительно похожее на старика сторожа. Да, это он, те же резкие, выразительные черты; но, судя по всему, фотография была снята много лет назад. Он был уже немолод, но еще далек от той старческой пергаментной изможденности, которая врезалась мне в душу. Какие необыкновенные глаза! Нет, без сомнения, это был человек замечательный. Я внимательно разглядывал выцветшую фотографию.
— Как прекрасно получился на этом снимке бедняга Холмс! — заметил я.
— Холмс? А я и не знала, что здесь есть его фотография, — отозвалась мисс Уилтон. — Покажите.
Я подошел к ней с открытым альбомом, но тут в комнату заглянула младшая сестричка.
— А я в кино, — весело сообщила она, — Только что звонил папа, сказал, он будет здесь через четверть часа, хочет посмотреть буфет в стиле Томаса Шератона.
— Хорошо. Я буду здесь, мне очень интересно его мнение, — сказала мисс Уилтон, беря альбом у меня из рук. На той странице, которую я открыл, было несколько фотографий.
— Где же Холмс? — спросила она. — Его здесь нет.
Я показал ей фотографию.
— Господь с вами! — воскликнула она, — Это же мой отец!
Я ахнул.
— Ваш отец?
— Да. У них с Холмсом не было ни малейшего сходства. Когда Холмс впустил вас, в лавке, наверно, было совсем темно!
— Да, вы правы, здесь было действительно довольно темно, — подтвердил я, стараясь выиграть время, а сам думал: нет, погодите, что-то тут не так. Не мог я до такой степени обознаться, хоть бы и в темноте. У меня не было ни малейших сомнений: я держу в руках фотографию именно того человека, которого принял когда-то за сторожа.
Странная, непостижимая история!
Значит, это их отец? Почему он остался в лавке тайком от дочерей и почему… почему, ради всего святого — объясните мне: почему скрыл от них, что продал мне лягушку? Почему, когда выяснилась истинная — баснословная — цена лягушки, оставил дочерей в убеждении, что продал ее мне покойный Холмс?
Может быть, ему было стыдно признаться, что он проглядел шедевр? А может быть, дочери ничего ему не сказали, желая оставить себе неожиданно свалившееся богатство? Видимо, я столкнулся с какой-то глухой семейной тайной. Что ж, если отец решил скрыть свой поступок, мне уж тем более не следует разглашать его. Чутье подсказывало мне, что надо молчать. Младшая сестра сказала, что отец скоро придет. Интересно, узнает он меня?
— Да, замечательное лицо, — повторил я, твердо решив не обнаруживать своих подозрений.
— Правда? Вы тоже так считаете? — Она радостно вспыхнула. — Такое проницательное и мужественное. Я хорошо помню, когда он снялся на эту фотографию, — незадолго до того, как началось его увлечение религией. — Она произнесла эти слова так, будто считала увлечение религией тяжкой болезнью.
— Он что, вдруг страстно ею увлекся?
— Да, — нехотя подтвердила она. — Бедный папа! Подружился с каким-то священником, и его словно подменили. Стал совсем другим человеком.
Голос ее дрогнул, и я догадался — она уверена, что рассудок отца помрачился. Не в этом ли разгадка тайны? Оба раза, что мы встречались, он вел себя столь странно, что действительно производил впечатление помешанного.
— Увлечение религией не принесло ему счастья? — отважился предположить я, потому что мне хотелось узнать как можно больше об этом необыкновенном человеке до того, как мы встретимся.
— Наоборот, произошло ужасное несчастье. — Глаза девушки наполнились слезами. — Видите ли… дело в том… — Она замялась, потом взглянула мне прямо в глаза и сказала решительно: — Я расскажу вам все, зачем скрывать? Не вижу смысла. Ведь я считаю вас истинным другом. Бедный папа терзался мыслью, что совершил тяжкий грех. Совесть его не знала покоя. Помните, я как-то сказала вам, что его буквально преследовала удача? Так вот, основу его состояния заложили три необыкновенно прибыльные сделки. С ним случилось то же, что с вами в нашей лавке, — потому-то я и решилась быть с вами откровенной. Такое странное совпадение. — Она умолкла.
— Прошу вас, продолжайте. — Я сгорал от нетерпения.
— Так вот, три раза в разное время он покупал за гроши вещи огромной ценности. Только, в отличие от вас, он это знал. И деньги, которые за них выручал, не были для него сюрпризом. И еще одно отличие от вас: ему и в голову не пришло вернуть часть денег людям, которые по неведению отдали сокровища за гроши. Да и много ли найдется комиссионеров, которые поступили бы иначе? — спросила она с вызовом. — Время шло, состояние отца удваивалось, утраивалось… И тут ему встретился этот священник, и у отца начался душевный разлад, может быть даже душевное расстройство. Он стал твердить, что он самый настоящий вор и что богатство наше нажито нечестным путем. Горько упрекал себя за то, что воспользовался невежеством тех людей и, по сути, ограбил их. К несчастью, ему удалось разузнать о судьбе тех, кого он называл своими жертвами. И надо же случиться такому горю, что все трое умерли в нищете. Отчаянию его не было границ. У двоих не было ни детей, ни родственников — во всяком случае, отцу не удалось их отыскать.