Страница 41 из 52
— Да, очень, если есть надежда.
— И мне можно не торопиться с ответом?
— Нет, ни в коем случае.
Весь обратный путь они держались за руки.
Он повторял ее имя, прижимал ее к себе и нежно целовал.
Возле устья реки они увидели отряд боевого охранения, состоящий из двух фрегатов и четырех корветов. Отряд шел вверх по реке, возвращаясь из похода домой.
Корабли прошли очень близко, совсем рядом. Ялик затанцевал на волне. Когда отряд прошел, Джули сказала:
— Ты думаешь: «Вот отряд Аллендаля», а я думаю: «Опять эта война!»
Локкарт сжал ее плечо.
— Никогда не покидай меня, Джули. Словно не слыша его слов, она сказала:
— Я знаю, куда ты уходишь завтра. Береги себя.
— Что-нибудь особенное?
Она кивнула.
— Это будет самый холодный поход, — и, глядя ему в лицо, повторила: — Береги себя.
Север России… Боцман Барнерд, бородатый моряк с «Салташа», разглядывая захламленные причалы Мурманска, подумал, что это место ничуть не хуже и не лучше тех, которые они уже посетили за эту войну. Бледное солнце круглым рыбьим глазом глядело на землю с хмурого неба. Оно освещало деревянные причалы, снег, превращающийся в грязное месиво под ногами, крыши домов, беспорядочно разбросанных вдоль берега бухты. Еще одна гавань, в которой они бросили якорь, гавань, где вооруженные часовые построже, чем в других, а воздух намного холоднее. Чтобы добраться сюда, им пришлось вынести все, чем только располагал враг. Они потеряли с десяток транспортов, три корабля сопровождения и около двадцати самолетов с авианосцев. Они совершили изматывающую, дорогую и очень шумную экскурсию[12]…
«Вряд ли можно надеяться, что русские будут особенно благодарны за потопленные суда», — подумал боцман с «Салташа», подводя итог своим мыслям.
Барнерд поежился, похлопал руками в перчатках по своей толстой куртке и затопал ногами по железной палубе. В Мурманске было невыносимо холодно. Вот когда боцман по достоинству смог оценить свою бороду. Все время похода их преследовал жгучий злой холод, от которого нигде не было спасения. Конвой, предприняв маневр, обогнул толстые паковые льды у острова Медвежий и мыса Нордкап. В этих арктических водах не было ночи, не было даже сумерек. Над ними постоянно висел холодный серый свет, льющийся на плоскую поверхность такого же серого моря. «Салташ» и его товарищи-корабли были похожи на модели, помещенные для большего правдоподобия за серое стекло. А сверху для украшения непрерывно сыпался снег… Но главную драматичность походу создавал противник. Немцы обрушили на конвой плотную, почти непрерывную серию атак. Торпедоносцы. Пикирующие бомбардировщики. Несколько раз против них предпринимали вылазки эсминцы, прячущиеся в одном из норвежских фиордов. Фиорды! Они кишели кораблями и торпедными катерами. Однажды даже была угроза, что сам «Шарнхорст» вот-вот появится из укрытия. Конечно, с ними были корабли охранения. Целых три группы. И всеми заправлял «Салташ». Да, командиру было чем заняться… И кроме того, рядом, за горизонтом, постоянно маячил отряд крупных кораблей, готовых поспешить на помощь, в случае чего. Но представьте себе «Шарнхорст» с тремя башнями 11-дюймовых пушек. Представьте, как он налетит на конвой еще до того, как английские корабли сумеют прийти на помощь. С них вполне хватило немецких эсминцев, когда дело дошло до артиллерийской дуэли.
«Эсминцы были, пожалуй, хуже всего, — размышлял Барнерд. — Они появились с северо-востока по три в ряд. Огромные, как крейсеры. Развернулись бортами к конвою и открыли огонь. Один из корветов охранения сразу же получил сполна. Он понесся прямо на немецкого лидера, нахал эдакий, — вот немцы и всыпали ему так, что он аж из воды выскочил, не успев ни разу выстрелить. Корветы не могли противостоять эсминцам. Да и фрегаты тоже. «Салташ» хотя и помчался на помощь, но вся его команда чуть в штаны не наделала. У немецких эсминцев шестидюймовки как-никак… К счастью, командир ухитрился сообщить об их атаке. Не успели мы и полмили пройти, как подошли крейсеры. Эсминцы тут же смылись без лишних слов. И все же они успели наделать достаточно бед. Кроме потопленного корвета, они подожгли еще три транспорта. Но могло обернуться и хуже! Хорошо, что больше эсминцы уже не появлялись ни в этот, ни в следующий день.»
«И все-таки, — размышлял Барнерд, — самолеты-торпедоносцы были еще хуже. Так же как с эсминцами, «Салташ» встречался с ними впервые. Но торпедоносцы-то появлялись каждый день. Иногда прилетали пикирующие бомбардировщики.
Со страшным воем они устремлялись вертикально вниз и выходили из пике лишь над самыми мачтами. Ничего особенного не происходило, пока бомбы не падали, а море не подпрыгивало фонтанами вверх, и не взрывались в дыму и пламени суда. Труднее всего было засечь торпедоносцы. Маленькими черточками появлялись они на горизонте и летели на небольшой высоте, так что их почти не было видно в сером свете дня. Они часто и резко меняли курс. Их невозможно было поймать в прицел. Самолеты сбрасывали торпеды почти в упор, и поздно было уже от них увиливать. После этого немцы убирались ко всем чертям. А морякам оставалось только ждать взрыва. Одного стервятника «Салташ» сбил. Но это было мелочью: ведь торпедоносцы атаковали конвой целых одиннадцать дней. Причем раза по четыре ежедневно, улетая лишь на заправку горючим в Норвегию. Самолеты могли вынырнуть с любого направления сразу штук по десять-двадцать и накидать целую кучу торпед — какая-нибудь, да угодит в цель. А если торпеда попадала в цель, то команде не на что было надеяться. Такой холод! Холод, — продолжал вспоминать Барнерд, — холод, пожалуй, был похуже эсминцев и торпедоносцев, вместе взятых. Холод царил везде — внутри корабля и снаружи. Согреться было невозможно, даже усевшись на плиту камбуза. Приходилось тоннами скидывать снег с верхней палубы. С десяток раз артиллеристы отогревали орудийные замки с помощью парового шланга, который и сам-то чуть не замерз. Когда «Салташ» подходил к ледяным полям, то жесткий пронизывающий ветер как теркой драл лицо. Один матрос снял рукавицы и попытался открыть орудийный замок — содрал с ладони половину кожи. Но это еще полбеды по сравнению с тем, что приходилось испытывать угодившим за борт…»
В воде невозможно было продержаться и нескольких минут: холод сковывал тело буквально после первого соприкосновения с суровым морем. Барнерду запомнилось, как один из истребителей охраны конвоя пытался перехватить бомбардировщики, но сам влип, и летчику пришлось выпрыгнуть из самолета чуть впереди по курсу конвоя. Парашют еще был в воздухе, а «Салташ» уже спустил вельбот. Летчик приводнился примерно в миле от них. Чтобы до него добраться, потребовалось всего три минуты. Но за эти минуты он успел превратиться в сосульку… Да, три минуты в такую погоду — большой срок!.. Вот как можно умереть в этих местах.
Барнерд, погруженный в не очень веселые воспоминания, все же услышал, как кто-то подошел и остановился рядом. Он обернулся. С артиллерийским офицером Аллингэмом они были, можно сказать, приятелями. Не говоря ни слова, они встали рядом, облокотившись на леера, натянутые на полубаке. Они глядели вниз, на причал. Там, внизу, расхаживал вазад-вперед часовой. Русский часовой. В конце причала часовой задержался на секунду. Повернувшись кругом, внимательно поглядел на приятелей. Вооруженный человек, стоящий на самом краешке своей героической земли… Барнерд и Аллингэм с любопытством наблюдали за ним. Потом австралиец вздохнул и, слегка выпрямившись, спросил:
— Ну что, любуетесь Россией, боцман!
Барнерд кивнул в ответ.
— Да, что-то в этом роде, сэр. А Россия любуется мной.
Боцман указал на часового, который все еще смотрел на иностранца тяжелым, неподвижным взглядом из-под непривычного, странной формы стального шлема. Барнерд махнул часовому рукой: «Веселее, товарищ», но тот лишь крепче сжал винтовку.
12
В данном описании проводки полярного конвоя в СССР автор допускает искажение временных рамок, несколько искусственно подчеркивая тяжесть конвойной службы во время таких переходов. Описанный далее эпизод с немецкими эсминцами с натяжкой можно считать имевшим место один раз за всю войну и годом ранее описываемого времени. Но в целом, нарисованная картинка вражеских атак не очень устроила бы специалиста-историка. — прим. OCR