Жестокое море

Эриксон вздохнул, расправив плечи под теплой курткой,

— Ну вот и все… — и, не оборачиваясь, он бросил через плечо: — Все, машины не нужны.

Палубы уже давно опустели, но Локкарт не удивился, обнаружив Эриксона на мостике. Его крупная фигура неожиданно выросла из темноты. Локкарт догадывался, где окажется командир в эти первые часы после войны.

— Привет, старпом.

Они молча стояли рядом в холодной темноте, наслаждаясь окружающей их тишиной и спокойствием.

Уже совсем стемнело. Запутавшись в такелаже, повисла над головой луна, а на берегу вспыхивали один за другим огни — звездочки мира. Первые с самого начала войны незатемненные огни.

В лунном свете различался берег залива и горы над ним. За пределами их спокойного убежища завывал ветер, готовый жадно наброситься на «Салташ», если тот выйдет из бухты. Там, у входа в залив, яростно билось волнами о камни жестокое море.

Локкарт знал, почему они вместе стоят здесь, на мостике, под темным холодным небом. Последний день войны, которую они прошли вместе. С атлантическим сражением покончено. Настала пора собрать воедино все впечатления.

— Да, на это ушло пять лет, — вдруг заговорил Эриксон. — Даже больше. Интересно, сколько миль мы прошли?

— Я считал: на «Компас роуз» около ста тысяч, — ответил Локкарт. — Сколько прошел «Салташ», считать не стал. Думал — плохая примета.

До них доносились слабые звуки, обычные для стоянки в гавани: где-то играло радио, с плеском разбивалась о борт волна, раздавались по палубе тяжелые шаги вахтенного… Немецкие подлодки — темные тени, никого уже не пугающие, — попали в лунную дорожку.

— Жаль, что другие не могут видеть этого, — сказал Локкарт. — Джон Морель, Ферраби…

— Да. Они это заслужили, — кивнул в ответ Эриксон. Локкарт стал вслух произносить имена погибших, которые сохранились в памяти:

— Тэллоу. Старший матрос Филиппс, Уэльс…

— А кем был Уэлльс? — спросил Эриксон.

— Старшина сигнальщиков на «Компас роуз».

— Ах да…

— Он говорил, бывало, своим сигнальщикам: «Если что не так, свистните мне, и я тут же прибегу…»

— Вот когда их не хватает.

— М-мм-м…

Пожалуй, погибло слишком много, чтобы запомнить всех как следует. В конце концов, имена — это ярлычки. Молодой Бейкер, Торнбридж, Уоттс. Парни с «Сорреля». И девушки, которые утонули в гибралтарский конвой.

— Джули Хэллэм, — неожиданно произнес Эриксон. Он впервые напомнил о ней Локкарту.

— Да, Джули…

Короткий приступ боли, и сердце Локкарта вновь успокоилось. С «Компас роуз» было примерно то же самое. Есть, наверное, особый тип памяти, которая из милосердия быстро увядает, навсегда утопает с грузом печали.

— Вы так и не получили ни одной медали, — неожиданно сказал Эриксон. — Но я сделал все, что мог.

— Я это переживу, — улыбнулся Локкарт.

— Вы кое-что заслужили, старпом.

— И все же я могу это пережить… Помните тот ленч в Лондоне, когда я сказал, что хочу остаться с вами?

— Да. Это для меня очень много значило.

— И для меня тоже.

То, о чем они не собирались говорить, было сказано.

Эриксон снова вздохнул.

— А ведь мы утопили всего три подлодки. Три за пять лет.

— Видит Бог, нам для этого пришлось как следует потрудиться.

— Да, — Эриксон задумался, облокотился на леера, возле которых провел не одну и не две сотни часов. Из темноты донеслись его слова. Даже теперь, после шестидесяти восьми месяцев войны, их странно было услышать от него:

— Должен признаться, что я чертовски устал.