Анна Леопольдовна

Она говорит быстрым голосом, легким и негромким. Я только повторяю вслед за ней:

– Да, да. Мы будем писать друг другу, мы не оставим друг друга, не оставим.

И обе мы понимаем ясно, что, разумеется, будем переписываться и не оставим друг друга, но отныне жизнь наша, прежде единая, расходится двумя различными дорогами, ее и моей.

Прибыли еще два мешка денег, огромный серебряный сервиз из пятисот предметов, назначенный для принцев и принцесс, а также ризница с расшитыми серебром и золотом одеждами для священнослужителей. Русские дороги – это и есть русские дороги, поэтому крышки кастрюль и подсвечники погнулись, а фарфоровые чашки разбились. И снова сундуки сказочные – белье, шляпы, чулки, галстуки, постельное белье, золотые часы, табакерки, браслеты, перстни, серьги…

Вместе с госпожой Лилиенфельд прибыл ярославский чиновник Карл Бошняк[127], он сопровождал ее из Ярославля, где она постоянно изволит проживать. Мы предпочли бы побеседовать с дамой из Санкт-Петербурга… Бошняк – веселый человек и недурной художник. Принцесса Екатерина показала ему свои рисунки. Он попросил принцев и принцесс позировать и вырезал их силуэты из черной бумаги, имеющие некоторое сходство с оригиналами.

* * * Мы плыли на речном судне по реке Двине. Принцы и принцессы спали в своих каютах, когда показалась Ново двинская крепость. Я стояла на палубе и встревожилась необыкновенно. Сердце захолонуло. Неужели все – ложь? Неужели нас всего лишь привезли в новую тюрьму? О, это вполне возможно и вероятно! Императрица Екатерина способна разыгрывать любые комедии и трагедии. И снова – никаких никому прямых приказов и видимые во всем доброта и милосердие, а мы почему-то окажемся в новой тюрьме и, возможно, погибнем. Вот сейчас Мельгунов и Циглер проводят принцев, принцесс и меня в комнаты крепости. Госпожа Лилиенфельд будет развлекать меня и принцесс приятной светской беседой. Затем нас разведут по одиночным камерам и запрут. И далее будет предоставлено мне море возможностей. Я смогу биться головой о стену, вопить, звать на помощь, требовать правосудия, справедливости, провесной осетрины, пудры, тафтяного полога над постелью, кофия и проч. У меня отнимут навсегда мои записки и более никогда не дадут мне ни чернил, ни перьев, ни бумаги. Я никого не увижу до самого конца моей жизни, никого, кроме невежественных и жестоких солдат-часовых да в лучшем случае девок-служанок. Впрочем, ведь возможен и другой вариант. В каком-нибудь внутреннем дворе крепости всем нам поочередно отрубят головы. Или застрелят. Или зарубят саблями. После чего окажется неминуемо, будто мы пытались бежать или готовили заговор. Короче, милосердная императрица и не подозревала о том, что нас пришлось застрелить, или заколоть, или отрубить нам всем наши буйные головы…

Внезапно мои желчные размышления были нарушены отчаянным женским воплем.

– Не-ет! – страшно кричала Елизавета. – Не-ет!..

Екатерина выла, как воют обыкновенно глухонемые, и хваталась трясущимися руками за сестру. Принц Петр бросился ничком на палубные доски, спрятав лицо в ладони. Алексей и я подбежали к Елизавете и успели подхватить ее. Она была в полуобмороке. Екатерина тихо повизгивала и цеплялась за рукав ее дорожного серого платья. Мы бережно опустили Елизавету на доски. Я принялась обмахивать несчастную носовым платком. Она приоткрыла глаза и тотчас снова закрыла их, зажмурила, сильно сжав веки. Я понимала ее состояние. Мне и самой хотелось закрыть, зажмурить глаза, броситься ничком на палубу и спрятать лицо в ладонях. Но вместо этих желательных мне действий я не утрачивала самообладания и говорила:

– Мы свободны. Мы отправляемся в Горсенс. Мы свободны. Никто не отнимет у нас нашей свободы…

Все это я повторяла как заклинание.

Тут внезапно явился на палубе Мельгунов и, увидев нас, горячо уверял, что комендантский дом в крепости будет всего лишь временным нашим пристанищем и никто не намеревается вновь арестовывать нас и заключать в узилище… Мы слушали с недоверием. И вдруг Елизавета тихо произнесла, почти прошептала, глядя прямо на меня, на мое лицо:

– Вы поплывете с нами в Горсенс?

– Нет, – отвечала я, также полушепотом, – но мы ведь не оставим друг друга…

Она вновь прикрыла глаза.

Мельгунов провел нас по крепостному валу, затем показал в жилище коменданта приготовленные для нас комнаты. Елизавета просила позволения, чтобы священник служил благодарственный молебен. Оказалось, в этот самый день, много лет назад, Екатерина заняла престол Российской империи. Еще повод для благодарственного богослужения. Принцы и принцессы провели какое-то время в церкви, затем обедали. Мельгунов объявил им, что они могут свободно переходить с палубы судна в крепость и назад, прогуливаясь таким образом. Кажется, мы все останемся живы и невредимы. И свободны.

Прибыл курьер, и мы снова пребывали какое-то время в тревоге. Но, как оказалось, он всего лишь доставил письма императрицы к датской королеве.

Имущество принцев погружено на «Полярную звезду». Циглер и госпожа Лилиенфельд плывут вместе с принцами и принцессами в Данию и там передадут их с рук на руки, что называется, приближенным королевы Юлианы Марии, их тетки.

Мельгунов не преминул заверить освобожденных узников:

– Вы вечно пребудете несчастны, если окажете себя не благодарными.

Отвечать, разумеется, пришлось Елизавете, которая была несколько бледна после перенесенного испуга, однако говорила твердо:

– Бог нас накажет, если мы забудем такия матери нашей милости; мы вечно пребудем Ея величества рабы и никогда из воли Ея не выступим; она наша мать и воскресительница, и мы на одну ее надеемся, а больше ни на кого!

Я полагаю, императрица сдержит свое обещание и будет выплачивать Брауншвейгскому семейству деньги для его со держания в Горсенсе.

«Полярная звезда» пойдет под купеческим флагом, и военные матросы одеты, как матросы купеческого судна.

Принцев и принцесс сопровождает целая свита. Кроме Циглера и госпожи Лилиенфельд с ними поплывут известный Карл Бошняк, священник Иоанн Ильин с двумя псаломщиками, а также дети кормилиц, выросшие вместе с принцами и принцессами. Взяты на корабль также и лекарь Попов и две служительницы, деревенские девки, некогда привезенные для услужения принцессам. Не знаю, кого из них оставят в Дании, а кого возвратят в Россию.

Я много плакала, прощаясь с моими воспитанниками, в особенности же с милой Елизаветой. Мы заключали друг друга в объятия несчетное число раз, целовались и вновь и вновь обещались писать друг другу. Она долго еще махала мне с палубы шелковым белым платком, а я бежала по берегу, словно могла нагнать уходящий в море корабль «Полярная звезда».

Я в Архангельске, в доме купца Паульмана. Через несколько дней отплывает корабль «Серпентина», груженный пенькой и лесом. Я доберусь до города Данцига. Боже, как странно быть свободной! Я постоянно чувствую нехватку чего-то, мне недостает моей прежней, привычной мне несвободы…

В столовой бьют часы. Двенадцатилетняя Вероника, дочь Паульмана, оставляет пяльцы. Сейчас подадут кофе. Мне все чудится, будто вот-вот войдет Елизавета, маленькая девочка, и Екатерина вбежит, смеясь, и покажет мне свой новый рисунок…

Я отослала письмо брату Карлу. Разумеется, он не мог за быть меня. Но едва ли он числит меня среди живых. Мое своего рода воскрешение несомненно явится для него полней шей неожиданностью. Приятной неожиданностью? Или же для тех, кого близкие похоронили в своих сердцах и душах, лучше не воскресать и не возвращаться?.. Нет, нет, Карл не оставит меня. Но все же мне придется иметь дело с его взрослыми детьми. Как примут меня?.. О, свобода, желанная, долгожданная, сколько таишь ты в бурном своем просторе страшных мелей и рифов!..

127

Вырезанные Карлом Бошняком из черной бумаги силуэты принцев Петра и Алексея и принцесс Екатерины и Елизаветы находятся в Российском Государственном Архиве Древних Актов в Москве.