Мария в заповеднике

Йоцхак: «Конечно, мы не хотим, чтобы вы у себя там ссорились, но сокращение вооружений Большого Конгресса наполовину даже ради спокойствия в вашем районе связано с большими проблемами».

— Поэтому изоляция неспособных ассимилировать Цивилизацию дикарей, — продолжал Пер, — теперь осуществляется поэтапно, совсем не так, как это было во времена резерваций. Теперь мы сначала отключаем от внешнего мира вождя, создавая для него иллюзию собственного политического влияния и веса в мире. И второй этап — это приведение самой популяции в экспериментальный шок с целью тестирования шкалы ценностей при помощи так называемых импортных товаров, то есть — игрушек, изготовленных техногенной Цивилизацией. Чем более сдержанны рефлексы дикаря по отношению к игрушке, тем больше он предрасположен к ассимиляции человека…

Министр: «Мы живем в век нового политического мышления, господин секретарь, и ради мира, безопасности и сотрудничества Большой Конгресс, как Нам представляется, просто обязан пойти на жертвы».

Йоцхак: «Цивилизация — это не культуры, господин Министр, она не приносит жертвы. Ради мира, безопасности и сотрудничества мы предпочитаем исходить исключительно из здравого смысла…»

— Это чудовищно, что вы говорите, Пер, — прошептала Мария.

— Я предпочитаю об этом не думать, — сказал в ответ главный техник. — Я влюблен в Цивилизацию. Я не знаю почему, но вот уже десять тысяч лет она расползается по Земле и пожирает на своем пути все эти дикие культуры, она в этом страшна и трагична одновременно. И поэтому — прекрасна… Но я отвлекся, — сказал Пер. — Итак, мы создаем для диких политиков иллюзию активного участия в международной политической жизни, а для простых дикарей — иллюзию обладания вещами. Деградация обеих составных частей стада… простите — это я случайно оговорился на нашем профессиональном жаргоне, я хотел сказать — общества… наступает ускоренная деградация общества, и через два или пять десятилетий на территории Большой Империи останутся только безвольные и совершенно безвредные существа, которые теперь скапливаются в городах-резервациях и ведут там растительное существование хоть до второго пришествия — нас это уже не интересует…

— Но ведь это же люди, Пер, как вы можете такое говорить!

— Вот и Магнус ваш тоже считает именно аборигенов Земли настоящими людьми, а предков Цивилизации — некими космическими пришельцами, жестокими завоевателями из космоса. Он утверждает, что Небо тоже вступится за аборигенов, и они «остановят» Цивилизацию. Но Небо до сих пор благоволит именно нам, якобы потомкам богов, которые спускались на землю, чтобы очеловечить ее, а дикари сопротивляются, не даются очеловечиванию, потому что дьявол, наверное, им внушил, что это именно они и есть человек…

Министр: «Душа Нашего населения всегда открыта для хорошего, господин секретарь, это глубоко духовное население, духовность в Нас заложена изначально, и с этим ничего не поделаешь… Больше того, душа Нашего населения лежит так глубоко в сердце, что не все это даже замечают…»

— Что там у вас случилось с Магнусом в Южном Полушарии? — спросила Мария.

— Магнус не имеет к нам никакого отношения. Это у него хобби такое — «спасать» от Цивилизации дикарей. Он ездит вслед за нами по свету и читает аборигенам свои лекции про богоизбранность. При помощи нейросуржика он вселяет в дикарей надежду, и поэтому в нем видят ангела-хранителя, а на самом деле он дьявол и есть… Я уже говорил о десяти праведниках, то есть в самом диком обществе есть люди, в которых уже ожило понимание десяти заповедей, вы их почитаете как святых, а они работают на Цивилизацию и оказывают духовное воздействие на дикарей тем светом, который глубоко в тылу они распространяют вокруг себя. Но в условиях дикого общества в них горит один только свет души, им недоступен свет духа в окружении дикарей. Например, Большая Империя отторгает науку, не допускает образованность в свои пределы. Поэтому мозги наших скаутов-святых здесь печально и опасно неразвиты. Они искренне переживают дикость своих «соотечественников», как свою собственную беду, и своими чистыми мозгами готовы воспринимать любую чушь, какая только может поселить в их душе хоть каплю надежды о будущем стада… — прошу прощения, Мария, я хотел сказать — народа… А Магнус именно занимается внушением таких вот неоправданных надежд. Союз в Южном Полушарии был чрезвычайно благоприятен для цивилизационной работы, рождалось на свет много наших скаутов, или, по-вашему — святых, и большой процент аборигенов был затронут их светлым влиянием. Мы даже рассматривали возможность Преображения этого района в Цивилизацию без изоляции Союза от остального мира… Но явился этот Магнус, член общества Новых Энергетиков, со своими лекциями о Великом Будущем, которое якобы ожидает этих дикарей. Именно просветленная часть аборигенов, святые, воспылала светлыми надеждами, а потом смогла убедить в этом и многих других дикарей, а дикарь ведь и без того уверен, что он единственный во вселенной, и из-за деятельности неграмотных святых энергия чувств непросветленных духом, каким-то образом, не просто удвоилась, но — вошла в резонанс! Весь Союз вдруг сорвался в коллективную истерию молитв и самовосхваления. Психоз завершился небывалой пандемией гордости, а гордость кончилась известно чем — всеобщим самоистреблением. Нет, этот Магнус — сущий дьявол во плоти…

— Надеюсь, что от него все-таки будет толк, — сказала Мария. — Смотрите! Они закончили? Никого нет…

Место оператора за пультом пустовало, лампочки и экраны погасли, Пер и Мария, пока шептались, наверное, не услышали, как Йоцхак попрощался и оставил их ворковать вдвоем.

— Странно, — произнесла Мария посреди затихшей Станции. — Но ведь и Магнус прав, когда говорит, что иностранцы уже не один раз пытались захватить эту территорию, но она оставалась для них недоступной, как заколдованная. Почему же теперь так уверен в своих силах Большой Конгресс?

— Большая Империя, — сказал Пер, — не первая и пока еще не последняя популяция на Земном шаре из тех, что по целым тысячелетиям и больше занимают такие вот обширные сухопутные пространства со сложным климатом и трудным земледелием. Цивилизации надо вначале накопить известную мощь и энергию, чтобы приступить к освоению всякий раз нового такого вот ландшафта, и если дикари, занимающие территорию, ко всему еще и неспособны усваивать человечество, то понадобится и множество свободных людей и техники, чтобы заполнить эти территории — тогда аборигены будут оттеснены в резервации. Я тебя уверяю, Мария, — сказал главный техник, — от такой роскоши, как эти вот неосвоенные «империи», где топчутся и ковыряются стада двуногих тварей, называя эту пытку земли «народным хозяйством», не останется и следа через двести лет, но… не раньше, чем Цивилизация будет готова к этому технически. И если нас сюда послали теперь, значит, для входа в район энергия уже накоплена и готова к применению. А то, о чем говорит Магнус — «рвали на части» — он ведь говорит о войне, но Цивилизация для распространения по Земному шару никогда не ставила на войне больше, чем она того стоит, наоборот, она строила, учила и вдохновляла — и именно так располагала к себе дикарей… Там, разумеется, где они были для этого пригодны. В стороне остаются и постепенно вымирают только отторгающие, совершенно дикие культуры. Боюсь, Мария, к таким относится и ваша… Я сожалею, — добавил Пер.

Трудно было поверить, чтобы ее разыгрывали! Мария задумчиво прошлась вдоль погасшей декоративной электроники, тронула на пульте какие-то клавиши и опять обернулась к Перу с нетерпением.

— Но ведь цивилизации тоже исчезали, греки, римляне, испанцы… где все они теперь? Жалкие выдохшиеся европейцы. И вас ждет то же самое! — воспротивилась Мария — только что ножкой не топнула…

— Меня это не интересует, — заявил Пер без тени сожаления. — Погибают культуры, но Цивилизация уходит вглубь, сохраняется где-то в своих качествах и опять расцветает уже на новом месте. Она вечна и неистребима, и она оплетет, в конце концов, все эти жалкие культуры, она их пожрет, как лошадь траву на своем пастбище, а зачем — это уже не мое дело. Может быть, даст молоко, а может быть, просто ускачет куда-нибудь… Я не знаю. Я служу ни грекам и не римлянам, я служу — Цивилизации, прекрасной и трагической. И с этим «ничего не поделаешь» — как выразился Шенк о душе своего «народа» — у меня это тоже внутри, никому ни в чем я не присягал, наверное, это свыше…