Мария в заповеднике

— Ну, где же вы, Магнус, идите сюда! — услышал Магнус из глубин паутины спокойный голос Марии, когда птицы, наконец, невидимо расселись и угомонились.

Он решил быть осторожней теперь, но внезапная мысль вдруг остановила его совершенно.

— Магнус! Я вас жду, — все так же спокойно произнесла где-то рядом Мария.

— Но… — Магнус в удивлении подбирал слова.

— Что опять стряслось там с вами? — позвала Мария.

— Но ведь они… эти… с крыльями… не оборвали ни одной паутины!

— Идите, идите сюда, не обращайте внимания, тут есть много чего… — позвала его нежно Мария.

Магнус пожал плечами и теперь, собственно, не церемонясь, двинулся напролом. Паутина залепила ему лоб, глаза, но зато он сразу наткнулся на свою провожатую.

— Осторожно, здесь вода, — предупредила Мария, огибая что-то в углублении.

Магнус услышал отчетливый плеск ниспадавшего где-то рядом с небольшой высоты ручья. Он сделал еще несколько шагов, стараясь ступать след в след за Марией, и они остановились перед небольшой каменной чашей, вода в которой набиралась, вытекая из мшистых камней, кружила тихо вдоль каменных бережков и стекала вниз, с мягким шумом перекатываясь через небольшую запруду.

— Мы почти у цели, — сказала Мария и повернула вдоль озерца вверх — туда, где виднелось какое-то нагромождение из камней.

Они взошли невысоко вверх по камням, и Магнус, вслед за Марией, оказался перед входом в глубокий грот. Здесь Мария остановилась, обернула свое лицо к Магнусу и долго посмотрела ему в глаза.

Магнус этот взгляд с честью выдержал, и даже без тени сладострастия: Москва! Цивилизация держала его в узде!

Мария стояла, выгнув спину, откинув назад голову, и почти касалась Магнуса своей высокой грудью под рубашкой с решительным воротничком. Она, правда, была в брюках, и это не слишком помогало огню вожделения несколько старомодного, модернистского художника Магнуса, любившего, видеть на женщине длинные платья, но было бы странным даже для Москвы — даже Цивилизации! — если бы он вообще не подумал о себе сейчас хоть на минуту — хоть секунду! — как о многодумном пленнике Цирцеи, и не стал бы готовиться тайно к чему-то очень определенному.

— Вот мы и пришли, — прошептала Мария самым глубоким, грудным, не оставляющим никаких сомнений женским голосом.

ГЛАВА X

— Итак, Магнус опять будет говорить этим аборигенкам — с их первобытнообщинными «ушами спаниеля» под платьем вместо аппетитных, новеньких, полиорганосилоксановых грудей — про их превосходство над женщинами Цивилизации, как он это делал в Союзе в Южном Полушарии, будет клясться им, что в Большом Конгрессе такой жертвенности в женщинах уже не встретишь, что они там теперь только мастурбируют в свое удовольствие, лесбиянствуют, мужчин без денег и контрацептива к себе не подпускают — ну и все прочие выдумки, которые только родит воспаленный мозг всех высокодушевных парней вообще, и московского Магнус — в частности…

Йоцхак и Дермот были в креслах у себя в Домике, а Пер опять философствовал, испытывая терпение Персонала.

— Было бы опрометчиво, — сказал он, — игнорировать идеи конкурирующей фирмы, мы просто обязаны со всех сторон рассмотреть эту странную, на первый взгляд, версию…

— Наконец-то у нас мужской разговор, — заметил Йоцхак Смоленскин. — Даже офицер Уэлш на этот раз не заснет.

— Что такое, Йоцхак?

— Я хочу сказать, наконец-то мы поговорим о женщинах…

— Размечтался! — оборвал его Уэлш. — О женщинах! Вот увидишь, Пер будет говорить… о самках.

— Я могу не употреблять этого слова, dear Уэлш, если оно тебе не по душе, — сказал Пер, — хотя с ним мне удобно оперировать понятиями: как только мы станем думать, что речь идет не о первобытном стаде аборигенов, то делать нам здесь будет уже нечего…

— А как же Мария? — спросил машинально Уэлш.

— В конце концов, ты волен думать, что хочешь, о моем отношении к племяннице Калиграфка, — отмахнулся Пер.

— По моим сведениям, — продолжил он, перейдя к делу, — до периода длительной войны с соседями — еще более дикими — в этих районах женщину боялись и почитали ее «волшебницей». Местные популяции удержали за собой территорию, но соседний этнос, с которым они имели дело в течение двухсот лет, отличался, по-видимому, качеством не в лучшую сторону…

— Я и раньше говорил, что ты расист, нацист и коммунист, и вообще — не любишь животных, — влез опять Йоцхак Смоленскин.

— Да, Йоцхак, я не люблю двуногих животных, которые воображают себя человеком и поэтому деградируют вместо того, чтобы эволюционировать хотя бы как животные. Это бы их только украсило… Что касается больших империонов, то, вне всякого сомнения, шестиногие (двуногий плюс лошадь), которые их воевали и потерпели поражение, все же разжижили им кровь таким образом, что их отношение к самке… прости, Дермот — к женщине, стало натурально никаким. А мы знаем, что один из главных показателей качества рода — это отношение к женщине. То есть я бы не стал с легкостью утверждать, что предки аборигенов, составивших теперь Большую Империю, именно победили тех, шестиногих. Внешне, повторяю, они, конечно, остались сидеть на своих землях, но внутренне их качество, вне всякого сомнения, ухудшено и завоевано через генетику, а также посредством морального, то есть — аморального влияния со стороны худшего по качеству стада. Таким образом, мы имеем дело с фактом того воздействия, какое оказывает на аборигенов Цивилизация, но только со знаком минус.

— Разумеется, это обстоятельство сразу отстранило на вторые роли женщину в стаде, — приступил Пер именно к части выступления, единственно вожделенной слушателями. — «Кому воду носить? — Женщине — Кому битой быть? — Женщине. — А за что? — За то, что женщина», — стали говорить аборигены. Некоторые наши ученые, сочувствующие дикарям, указывают, что дикость нравов в отношении женщины вытекает из объективных условий, например — плохой погоды у природы или ежедневного тяжелого труда за кусок хлеба — вместо эротических игр или усилий по украшению своих женщин. Имеется в виду, что плохая погода навязывает свои правила игры, когда уже делается не до искусств, то есть и не до женщины тоже. Но я полагаю, что все зависит, наоборот, от внутренних потребностей и запросов души особи, и если она упорно не уходит из неблагоприятного климатически и географически для эротических игр с женщиной района, значит, таковы именно потребности души и тела, а если быть точным, то именно отсутствие оных…

— Итак, около пятисот лет назад женщина в данном стаде из положения свободного животного попадает уже в положение рабочей скотины, которую держат для тяжелых домашних и полевых работ, а также для размножения. И сегодня еще в стаде особо ценятся покорность и душевные качества тех женщин, особая прелесть которых в том, чтобы на них можно было подолгу ездить, а Магнус так даже ставит эту характерную особенность вьючной скотины в пример человеческим женщинам Большого Конгресса. Но мы-то с вами должны понимать, что речь идет на самом деле именно о племенном скотоводстве, только протекавшем неосознанно и в диких условиях; однако, если бы я сказал Магнусу, что он, по всей видимости, имеет в виду корову или кобылу, то, боюсь, он бы меня не понял.

— Ты относишься с большим предубеждением к Магнусу, — попросил слова Йоцхак, — а между тем, ты и сам знаешь, что здесь по целым столетиям у власти была именно женщина…

— Некоторые события последних дней вынуждают меня думать, что и теперь все идет к так называемому матриархату. Поэтому тем более у меня нет никаких оснований считать Магнуса слабоумным. Но мы с ним расходимся в методологии. Магнус полагает, что территория Большой Империи находится под покровительством Мокоши или, другими словами, закодирована под женский знак, отсюда проистекает его утверждение о женской специфике поведения в стаде. Например, страсть самцов наряжаться — они даже убивают друг друга исключительно, чтобы завладеть одеждой, изготовленной в странах Большого Конгресса. Или возьмем, к примеру, их чисто женский стиль конкуренции: устранение противника с праздника жизни физически по причине неверных сведений о смерти… То есть в принципе я не спорю, что самцы данной популяции, с которой, надеюсь, скоро у нас все получится — и получилось бы наверняка, если бы не этот Магнус — что они и правда сажали во главе империи женщину. Но, во-первых, ни разу еще царство женщины наверху не меняло положения ее внизу, а во-вторых, никакая это, конечно, не Мокошь, не знак и не планида, а обыкновенное желание самцов пожить хоть какое-то время спокойно, как ребенок под юбкой у надежной мамочки, потому что царствование самцов здесь иногда грозит даже полным самоистреблением стада и всей популяции в целом. Или нет, не ребенку, а просто как мужчине, которого женщина потчует в своем доме всегда гораздо гостеприимней, чем тот же мужчина — в своем, с пивом из холодильника.