Барский театр

— А зачем тебе?

— Пули лить. Мне знакомый слесарь пулелейку выточил. Под пулю Полева. Говорят, из дробовика летит так же точно, как из карабина. По крайней мере метров на сто. А больше и не надо. Так есть свинец?

— А сколько надо? — сказал Саша, все так же непонятно улыбаясь.

— А сколько есть? — заволновался Олег, хорошо зная нюансы Сашиных улыбок.

— Ты мне скажи, сколько надо, столько и получишь.

— Килограмм десять.

— Куда тебе столько? Всех лосей перестрелять хочешь? Надорвешься нести. Я имею в виду свинец. Забыл, что скоро мой склад снова опорожнять надо?

— Так только что опорожнили, — удивился Олег.

— Ничего, к твоему приезду он снова наполнится, — успокоил его Саша. Ладно, десять килограмм я тебе выдам. Только до станции всё сам понесешь.

— Договорились.

— Вон электричка подходит. Я тебе позвоню, когда в следующий раз приезжать. Да, чуть не забыл. Будешь на птичьем рынке, купи мне и яиц артемий. Знаешь что это такое?

— Знаю, конечно, — ответил бывший юннат. — А зачем они тебе?

— Неоны неважно себя чувствуют на сухом корме. А я буду из яиц личинок выводить и ими рыбок кормить. Привези, не забудь. И мотыля захвати. Только мелкого. Они у меня маленькие.

— Привезу.

Подошла электричка, и Олег уехал в Москву.

Михайлин проводил ее взглядом, а потом, не торопясь, обошел старинное, из красного кирпича здание станции. На стене огромными шурупами была прикреплена позеленевшая от времени медная пластина с надписью «Ватер-клозетъ». Какой-то охотник за древностями или за цветными металлами уже пытался снять реликвию со стены, но не сумел, а лишь повредил головки шурупов. Улыбка ефрейтора стала чуть теплее: он был твердо уверен, что обладать двумя такими табличками гораздо приятнее, чем одной (которая уже давно была привинчена к двери туалета его московской квартиры). И уж кто-кто, а Михайлин-то знал, как их надо отделять от кирпичных стен.

НЕРПЫ

Окурок, вспыхнув на лету малиновым огоньком, с коротким шипением погас в волне. Отделившийся от него комочек пепла, медленно распадаясь, пошел ко дну. Три стоящих на якорях лодки терлись друг о друга алюминиевыми бортами. Денис смотрел на появившуюся серую полоску лайды, на которой уже виднелось с десяток темных пятен, и думал: «Уже час здесь болтаемся, а Охотское море в октябре ох, студеное! Ребята совсем замерзли. А как говорил мой дед, зверобойный промысел — это много холода, труда, денег и страха. Пока только много холода. Однако, еще полчаса и можно начинать».

Его товарищи, сидевшие в соседних лодках, тоже смотрели на растущий остров, курили и слушали Володю — самого старшего члена небольшой бригады промысловиков.

— Ну вот, — продолжал свой рассказ зверобой, — она ко мне пристала: «Прокати да прокати, мы уже неделю здесь, ты все время то на рыбалке, то на охоте, а я дома сижу, тебе обед варю да слушаю сплетни твоего дружка-лесника. А ведь обещал, что весь отпуск будем на природе вместе отдыхать. В общем, вези завтра на лодке». Пришлось согласиться. Я решил жену до мари прокатить — клюквы там насобирать. Ее там — море! Утром идешь по болоту, а она вся в инее — как в сахаре, а сзади тебя кровавыми пятнами — давленые ягоды.

Взял я лодку, и мы поехали. Добрались до мари. Жена ведро в руки — и за клюквой. А я рядом побродил, поднял выводок куропаток, выбил из него пару штук. Через час мы на лодке дальше двинулись, к устью речки. Только я там собрался причалить, смотрю — нерпа! И ведь сколько же она плыла по Амуру, потом по протокам, пока не попала сюда! Всё за кетой гналась. Я сообразил, что место здесь тихое, безлюдное и зверь не должен быть пуганым. Заглушил мотор, и нас помаленьку стало сносить течением. А нерпа плавает далековато, метров за сто.

Я вспомнил, что ежели петь или играть на чем-нибудь, то они ближе подплывают — из любопытства. И стал свистеть, как сейчас помню — «Амурские волны». И действительно, выныривает все ближе и ближе. Ну, думаю, не зря я сегодня на всякий случай пару патронов с картечью взял. А то мой приятель совсем изнылся — собак кормить нечем. Для его собак, думаю, — мясо, для моей жены — шкурку. Уже поделил. А сам все свищу, не замолкаю. А она все ближе и ближе подплывает. И чувствую, что уже дрожу весь — охотничий азарт, как у гончего пса. Оборачиваюсь — как там жена, все ли ей видно: ведь вот как повезло, — на настоящую охоту попала! А она на корме сидит притихшая, и слезы у нее, как горох, по щекам катятся. Я так и опешил.

— Ты чего? — спрашиваю.

А жена мне сквозь слезы: «Она тебе доверяет, ты ее завлекаешь, а сам застрелить хочешь».

У меня тут весь азарт пропал. Выругался я, ружье бросил, мотор завел, и поплыли мы домой. С тех пор я ни жену, ни других баб на охоту не беру. Ну, как, Денис, не пора нам?

— Самый отлив, — ответил бригадир. — Можно начинать.

Звякнули о борта поднимаемые якоря, загудели моторы, и три лодки устремились к лайде, на которой виднелось около сотни серых бугров — нерп. Звери выбрались отдохнуть на обнажившийся во время отлива участок морского дна. Они не боялись шума моторов и стали поднимать головы, когда, наконец, увидели приближающиеся лодки. Стало совсем мелко, и суденышки уткнулись в песчаное дно. Зверобои выключили визжащие моторы, схватили палки и, поднимая фонтаны ледяных брызг, побежали к острову.

Нерпы огромными пятнистыми гусеницами поползли к воде.

Денис достиг влажного рыхлого песка лайды, догнал первого зверя и ударил его по голове. Тот, вытянувшись, замер, а промысловик уже бежал дальше.

Четыре человека метались по огромному холодному песчаному пляжу, догоняя расползающихся нерп. Изредка какой-нибудь зверь разворачивался и с отчаянным ревом, широко разинув пасть, бросался на преследователя. Но на земле он был неповоротлив. Зверобой только делал шаг в сторону и глушил тюленя точным ударом.

Через полчаса Денис остановился у очередного, ткнувшегося в песок животного и оглянулся. Повсюду безжизненными валунами лежали тела убитых нерп. Володя догнал свою последнюю жертву уже в воде и весь мокрый выходил из моря.

Бригада собралась в центре острова.

— Пять минут курим — и за дело. До прилива управиться надо, — сказал Денис. Они сели на двух лежащих рядом зверей. Теплые туши мягко пружинили.

«Сейчас начнется вторая часть промысла, — подумал Денис, — много работы. Хотя этот этап уже начался. Вот как палкой намахался, аж руки болят».

Зверобои докурили и пошли за веревками к лодкам, покачивающимся в прибывающей воде.

Охотники стаскивали убитых тюленей в одно место. Они были неухватистые, тяжелые, самые крупные весили почти центнер.

В центре острова вырос холм из трех десятков туш. Наступавшая вода замывала бурые пятна на песке.

Еще через час море поглотило остров. От него, натружено гудя моторами, медленно двинулись лодки, к каждой из которой был привязан плот из мертвых зверей. Казанка бригадира отставала. Заметив это, другие промысловики сбавили ход. Но он махнул рукой, чтобы его товарищи, не задерживаясь, шли к берегу, где их ждали раздельщики.

Денис оглянулся. Встречная вода омывала вереницу нерп.

«Как рабы на одной цепи, — вспомнил он полузабытую картинку из учебника истории. — Тридцать две штуки взяли. А план — полторы сотни. Скорей бы его выполнить! Все-таки собачья это работа — промысел морзверя», — подумал бригадир и пошел на корму к заглохшему мотору.

Через час он устало закурил. Завести мотор не удалось. Ушедшие вперед лодки давно исчезли из виду.

«Этот промысел себе дороже обойдется, — размышлял Денис, глядя на серое небо и на стайки мелких льдинок, скребущихся о борт лодки, — четверть заработка на новый мотор пойдет. Пора с этим завязывать. Разве не хватило денег на горбуше? Да еще зимой охота на соболя. А ведь, пожалуй, ребята до утра за мной не придут. Пока они до берега доберутся, пока нерп выгрузят, уже стемнеет. Так что будем ночевать тут», — и он столкнул за борт якорь.