Страница 84 из 109
Потом король опять женился. Возможно, надеялся, что во второй раз ему повезет больше. Португальская принцесса Хуана, родственница безумной Исабель, тоже была красавицей, но нрав имела совсем иной — полная жизни кокетка, любительница самых разнообразных увеселений, она находила добродетель невыносимо скучной. И жизнь словно подыграла ей.
Первая брачная ночь короля — дело серьезное и государственное. По обычаю и по закону Кастильи, молодые удалялись на королевское ложе с балдахином, опускали занавеси, но при этом, как предписывал закон, оставляли открытой дверь, а за ней толпой стояли самые приближенные придворные, ожидая момента, когда из-за занавесей высунется рука с рубашкой или простыней, на которой — доказательство: кровавое пятнышко нарушенной девственности. Только тогда брак считался вступившим в силу.
В случае короля Энрике рука не высунулась ни на первую, ни на вторую ночь. Не высунулась она вообще, и придворным, наверное, просто надоело без толку собираться у дверей королевской спальни. Причин могло быть две: или принцесса вышла замуж не девственницей, или же король Энрике оказался импотентом.
В первом случае король имел право аннулировать брак и вернуть опозоренную невесту. Но, так как этого не произошло, все начали сильно подозревать, что причина — вторая. Тем более что Энрике не только весьма спокойно стал относиться к тому, что жена начала регулярно выбирать себе любовников из придворных кабальеро, но даже поощрял это, раздавая им поместья и титулы. А Хуана веселилась как могла, окружив себя смешливыми кокетливыми подружками-фрейлинами, чьи крепости тоже не требовали долгой осады.
В Кастилье рассказывали об оргиях, устраиваемых во дворце королем, и о развратности новой королевы. Именно поэтому, когда королева родила дочь, младенца сразу же окрестили «Ла Белтранеха» — намекая, что это дочка уж конечно не от короля-импотента, а от последнего из известных любовников королевы — кабальеро Белтрана де Куэвы. Энрике занервничал: сомнения в его отцовстве ставили под угрозу наследование престола, и он старался убедить окружающих, что дочь — его, но кастильские дворяне и Кортес[167] имели более чем достаточно причин сомневаться в этом.
О детях, привезенных из Аревало, Энрике, однажды поручив их воспитателям, вспоминал редко.
Все во дворце было Изабелле чужим. Разбуженная среди ночи пьяным хохотом, громкой музыкой, звуками поцелуев и стонами страсти под окнами, тринадцатилетняя Изабелла уходила в маленькую дворцовую церковь и, стоя на коленях, молила Бога унести ее из этого дворца, дать ей другую жизнь, другую любовь, другую судьбу.
Большую часть времени она проводила в компании своей любимицы — Беатрисы де Сильва, и громогласного шутника, воина, книгочея (и немного алхимика) епископа Альфонсо Каррильо де Акуна, который умел так образно рассказывать Ветхий Завет и Евангелие, словно сам ходил с Моисеем по пустыне и с Христом по Галилее.
Каррильо приносил Изабелле книги — о подвигах рыцарей короля Артура, об удивительных странствиях венецианца Марко Поло. Он учил ее латыни и молитвам. А однажды даже с гордостью привел ее в свою «лабораторию», где вот уже столько лет безуспешно пытался превратить различные минералы в золото. Изабелла тогда посмотрела на него и со смехом сказала: «Милый мой старый Каррильо (епископу было только сорок, но он казался ей глубоким стариком), если у тебя ничего не получилось за столько лет, то, наверное, уже и не получится. Венецианец Марко Поло пишет о том, сколько золота есть в земле под названием «Китай». Может быть, тебе лучше отправиться за ним туда, чем стараться получить его из пыльных стеклянных сосудов и пламени свечки?»
Епископ почти обиделся на дерзкую девчонку, но он не умел долго сердиться и подумал тогда, что для женщины она имеет довольно быстрый ум и, возьмись он обучать ее всему тому, чему учил сейчас ее брата Альфонсо — истории, географии, математике, кто знает…
В Кастилье не бытовал салический закон, запрещающий наследовать престол женщине, в прошлом имели место такие прецеденты, но мужчина на троне, конечно, был для всех не в пример более привычным делом. Каррильо имел свою тайну, и только самые близкие ему люди были в нее посвящены: он всей душой ненавидел слабовольного короля Энрике и распутную королеву Хуану и больше всего на свете хотел бы видеть на престоле юного принца Альфонсо. Знавшие об этом сами разделяли такое желание, хотя даже такие мысли делали их государственными изменниками, и за них полагалась плаха. Стремление Каррильо не было совсем альтруистичным: он мечтал о кардинальской мантии и имел все основания надеяться, что, став королем, юный воспитанник не забудет своего учителя.
Беатриса де Сильва обучала Изабеллу шитью и вышиванию, заставляла ее читать вслух «Наставление благородной даме», в котором особенно запомнилось девочке вот это: «качества мужчины по праву ставят его выше женщины, и таков естественный закон людей». И еще говорилось, что нет худшего зла, чем посеять у мужа и подданных даже тень сомнения в женской чистоте и верности, ибо это несомненно низвергает преступницу в геенну огненную после смерти, а при жизни — вносит хаос в наследование земли и титула.
Изабелла не любила ни шитья, ни вышивания, поэтому заставляла себя заниматься этим каждый день для воспитания характера. И еще ей почему-то казалось, что, чем больше неприятных вещей она будет выполнять сейчас, тем больше приятных будет ждать ее впереди.
Распутность Энрике и королевы Хуаны, их дикие увеселения «в мавританском стиле» в то время, как их подданные вели против мавров суровую борьбу, переполнили наконец чашу терпения грандов.
Не помогло и то, что, почувствовав настроение дворян, король объявил крестовый поход против мавров Гранады. Эмират успешно отбил нападение. Недовольство росло.
Теперь гранды только и ждали удобного момента. Против короля, как грозовая туча, набухал заговор.
Первый конь
Девушкам в Кастилье предписывалось ездить верхом только на мулах. А Изабелла, которой уже исполнилось тринадцать лет, была отличной наездницей — еще в Аревало воспитатель епископ Часон научил ее крепко держаться в седле на небольших быстрых мавританских лошадях хеннет[168]. В Бургосе с братом Альфонсо, часто предоставленные сами себе, они находили особую радость в верховых прогулках, и даже Энрике порой брал их вместе с остальными придворными на большие королевские охоты.
Но Изабелле надоели апатичные мулы.
Энрике имел огромную конюшню, и вот однажды утром туда ненароком и забрела Изабелла — она любила летом, до того как установится зной, побродить в одиночестве по Альказару, по дворцовым садам и прохладе мавританских галерей.
Рядом с конюшнями была и арена для боя быков, и оттуда донеслось тонкое нервное ржание.
На арене, под парусиновыми навесами от солнца, играл, круто выгибая шею и словно выбивая копытами ритм, светло-серый конь. Бока и шею его покрывали необычные темноватые пятна. В каждом движении животного была такая совершенная гармония, что у Изабеллы ни с того ни с сего навернулись на глаза слезы.
Приблизился главный королевский конюший, худой высокий мавр с жилистыми руками. Не смея заговорить первым, он склонился в почтительном поклоне.
— Красивый конь, — сказала Изабелла. — Как его зовут?
— El Chico[169], госпожа. Он привезен из Магриба только вчера, он молод и пока не подпускает к себе чужих.
— Что это за пятна?
— Люди говорят, это — память о крови Пророка, да благословит его Аллах! Такая же серая кобылица вынесла когда-то его, истекающего кровью, из битвы и спасла ему жизнь.
Изабелла молчала, не спуская с коня завороженного взгляда. Мавр посмотрел на нее тревожно:
— Это боевая порода самых чистых кровей. Очень верная, но и очень своевольная порода. Они всегда чувствуют всадника. Они сами выбирают себе хозяина…
— Оседлай его для меня! — звонко приказала Изабелла.
— Госпожа! — Мавр бросился перед ней на колени. — Если Эль Чико тебя сбросит, мне отрубят голову. А он не потерпит женского седла.