Наследство от Данаи

— Наталка твоя в какой класс ходит?

— Наталка? — переспросил он, а сам тем временем быстро подсчитывает. — В шестой. Нет, подожди, кажется, в пятый. А может, в седьмой? — он окончательно растерялся и начал беззвучно шевелить губами, загибать пальцы.

— Чего ты притих? — спросил я.

— Да считаю, сколько этому говну лет.

— Что здесь считать? — говорю я. — Она у тебя родилась в восьмидесятом году, вместе с моим правнуком Сергеем.

— А... — промычал Петр.

— А сейчас какой год? — подвожу его к правильному ответу.

— Кажется девяносто второй.

— Наталка у тебя июльская. Значит, в школу пошла в восемьдесят седьмом. Так в каком она теперь классе? — подсказываю ему еще раз.

— Знаешь что, — махнул Петр рукой, — вот приедем домой, я у Мелании спрошу. Она точно знает.

— Ну, если так, то конечно, — согласился я, понимая, что он снова хохмит.

— Тут, тут останавливай! — закричал Иван.

— Еще рано, — заупрямился Петр. — Лучше там, за поворотом остановиться. — Там две посадки сходятся вместе, и дичи больше.

Понимаете, это был театр двух актеров для четырех зрителей, так как они умели смотреть на себя со стороны и потешаться. Павел Дмитриевич прибавил для себя: «Как давно это было, и время так быстро пролетело. Боже правый!».

Казалось, он забыл о детях. Холодная грусть, спеленавшая его, ощущалась почти материально, не вписываясь в горячий августовский день. Противоречие имело горьковатый привкус.

— А дальше что было? — спустя минуту нарушил тишину Василий.

После короткого спора, — вздохнул рассказчик, — братья пришли к согласию, и мы остановились. Вышли. Я говорю Григорию:

— Тебе здесь, если ты не передумал быть собакой, много бегать придется. Глянь, какое поле — ни конца ему нет, ни краю.

— Ги-ги-ги! — засмеялся Григорий, подмигнув, дескать, не такой я простой, как ты думаешь.

— Тут, — горячился Петр, распоряжаясь Григорием, — тут заходи! Вы, Павел Дмитриевич, начинайте отсюда, — показал мне в другую сторону. — Брательник и я пойдем прямо. Чую, здесь зайчик лежит, а два — так точно!

— И что? — допытывался Василий. — Были там зайцы?

— Ни хвоста, ни уха! С той охоты мне на память лишь поговорка осталась: «Чую, здесь зайчик лежит, а два — так точно!».

Слушатели засмеялись.

— Дядя Павел, — перебила смех Маринка. — Меня заинтересовала тема возникновения народных имен в нашем поселке. Я решила на ней построить свое исследование.

— Это будет сочинение? — спросил Павел Дмитриевич. — Еще ж учебный год не начался?

— Да. Но нас собирали перед праздником и объявили, что в честь юбилея школы будет проводиться конкурс на лучшее сочинение о родном крае. Тему мы должны выбрать сами, — прибавил Василий. — Правда, конкурс будет проводиться среди учеников одиннадцатого класса. Но Раиса Ивановна сказала, что в случае успеха нашего начинания к нему приобщатся и другие классы. Пусть Марина пока что собирает материал, а там видно будет.

— Может, что-то другое выбрать? О прозвищах я не советовал бы писать.

— Почему? Это хорошая тема.

— А как не завоюешь приз с таким материалом?

— Работы будут оцениваться в нескольких номинациях, которые четче определятся из представленных сочинений, — объяснил Василий. — Чем более оригинальной будет тема, тем больше шансов не иметь конкурентов и выйти на первое место. Марина правильно сориентировалась. Молодец!

— Сам же навел меня на это. Забыл? — девушка смутилась от похвалы.

— Не забыл. Но я сказал между прочим и не имел в виду ничего конкретного. А ты подхватила, прислушалась, взвесила. Хвалю!

— Ну тебя!

— А что ты выберешь? — поинтересовался Павел Дмитриевич.

— Ваш рассказ о зверях и домашних животных. Уместным будет и сегодняшний ваш зайчик. А если вы откроете до конца тайну картонного короба, то я буду иметь два рассказа.

— А сколько надо? — поинтересовался Павел Дмитриевич.

— Еще не знаю, условия конкурса станут известны позднее. Пока что надо собирать материал. И чем больше его будет, тем, конечно, лучше.

— Надеюсь, ты в своем сочинении не будешь называть настоящие имена? — озаботилась Марина. Понятно — о своем отце вспомнила.

— О чем речь? Конечно.

— Тогда договорились. Но... давайте о коробе позднее послушаем. У меня есть к вам, дядя Павел, вопрос. Если не спрошу сейчас, то уже не осмелюсь.

— А может, неудобно? Обойдешься без этого! — одернул ее мальчик, догадавшись, о чем пойдет разговор.

— Давай, давай, — ободрил ее Павел Дмитриевич. — Не тушуйся.

— У вас есть прозвище?

— А как же! — с легкостью сказал хозяин. — Орех.

— Мы слышали другое...

— Какое?

— Это было еще вчера, когда мы искали ваш дом.

— Ну и?

— Отец мне сразу сказал, что материал для сочинения я смогу взять только у вас. Говорит, Павел Дмитриевич — один из древнейших жителей Дивгорода, он имеет абсолютную память и очень хорошо рассказывает. Объяснил, что вы живете в новом доме на этом конце поселка. Названия вашей улицы не знал. Крайняя, дескать, в селе, спросите у людей. Еще прибавил, что, если не подскажут, где дом Павла Дилякова, то можно спросить об Орехе.

— Вот! Я же говорил.

— Мы подошли к вашей улице, начали заглядывать во дворы, выходящие огородами в поле, как отец говорил. А еще он уточнял, что ваш дом расположен прямо напротив переулка, а во дворе всегда стоит светло-зеленая машина «Жигули». Но оказалось, что напротив переулка стоит старый дом.

— Так это ж наша бывшая усадьба!

— С обеих сторон этого старого дома стояли новые, но все равно во дворах не было машины. Тогда мы снова возвратились на угол и начали расспрашивать людей. Какая-то тетка набирала воду возле колодца, и мы обратились к ней. Нет, говорит, здесь такого нет.

— Как? — я растерялась. Думаю, может, мы перепутали направление и пошли в противоположную сторону. — Его еще Орехом зовут, — прибавила я.

— И Ореха, — говорит, — здесь нет. — Маня! — крикнула через улицу к женщине преклонного возраста с палкой в руке. — Ты не знаешь, есть на нашей улице какой-то Павел Дмитриевич, которого Орехом зовут, или нет? Вон, баба Коновалиха, — показала нам на ту, к которой обратилась, — она все вам расскажет, — и понесла воду в свой двор.

— Это, — неопределенно показала Мария Коновалиха куда-то вперед, — Хвеська Заборнивская жила, умела, а дом стоит пустой. Это живет, — показала ниже, — ее сосед Невмыйко со своей Кохой, дальше Посмихайлики, ниже — Ухтики, потом — Зулейка, там... — ткнула палкой еще куда-то. — Чего вы у меня ум выверяете? Не знаю я никакого Ореха. А что вам от него надо?

— У него еще машина есть, светло-зеленая. Мы идем к нему за интересными рассказами.

— А-а... — обрадовалась женщина. — Так это вам нужен Павло Халдей! Вон он живет, — и показала на ваш дом. — К нему здесь часто ребятишки ходят. Хе-хе! Я и сама люблю слушать его побасенки. Он только что уехал куда-то. Но скоро будет, так как ворота не закрыл.

Василий втянул голову в плечи, не очень понимая, что такое «халдей», и приготовился к обиде со стороны Павла Дмитриевича. Припекло этой Марине болтать, не могла у кого-то другого спросить! Он со враждебностью взглянул в ее сторону. Маринка тоже имела не геройский вид, веки прикрыла и, казалось, ждала, что сейчас услышит хлопок подзатыльника, потом полетит отсюда кувырком. «Прочь! Негодяи!» — кричало ее воображение голосом Павла Дмитриевича.

— Так бы сразу и сказали, — вместо этого улыбнулся Павел Дмитриевич. — Видите ли, Орехом меня нарекли заводчане, наши машинные мастера, с учетом того, что любой профессиональный «орех» я раскушу. Коллеги считали, что это не обидное имя и называли меня так даже в глаза. А Халдей — это не прозвище, а название народа, из которого я вышел. Мои родители были ассирийцами, отец происходил из старинного рода эзотериков, которых сами ассирийцы называли халдеями. При дворе вавилонского царя Навуходоносора, по свидетельству старинных манускриптов, были целые штаты таких мудрецов, приглашаемых для объяснения чего-то сложного или тайного. Так вот, ассирийцы, вавилоняне, мудрецы, халдеи, маги, волхвы — это все одно и то же. Если отбросить детали, то халдей — это моя национальность. Халдеи были первыми астрономами, они первыми приветствовали Божественного младенца — Иисуса...