Навстречу ветрам

Командир, — спокойно сказал стрелок, — нас перехватывают.

Сколько? — спросил Нечмирев.

Много, командир, — ответил стрелок. — Со всех сторон.

Курс — сто пять! — проговорил Яков.

Курса не будет! — ответил Нечмирев. — Уходим маневром.

Подходит первая пара крестов! — Стрелок припал к турели и послал очередь.

Маневр, командир!

Нечмирев успел резко свернуть влево, и истребитель с крестом на фюзеляже промчался мимо бомбардировщика. И опять стрелок близко увидел лицо немецкого летчика. Оно не было ни напряженным, ни злым: немец смеялся. Смеялся так, как смеется человек, увидев в расставленных им сетях пойманного зверька. Он долго охотился за ним, и вот наконец жертва схвачена. Беззащитная, еще не совсем понимающая, что она погибла, но уже безвредная…

Стрелок скрипнув зубами, коротко выругался:

Гад!

Поймав в прицел хвост второго «мессера», он с ожесточением нажал на гашетку. Немец не успел даже подобрать высоту: врезавшись в землю, самолет в тот же миг взорвался. Райтман крикнул:

Молодец, Димка!

А сверху уже пикировала вторая пара «мессеров».

Вдруг задымил правый мотор. Стрелок пополз к кабине штурмана, и Нечмирев увидел, как Яков сорвал с себя шлем и рывком открыл фонарь. Он что-то кричал, но Василий ничего не мог разобрать. Потом Яков привстал и рукой показал влево — в двух-трех километрах от самолета зеленела длинная ровная площадка и рядом — не то небольшой лес, не то роща. Нечмирев кивнул головой и повел машину туда. Из-под капота правого мотора вырвалось пламя, и сразу же остановился винт.

Кресты справа! — закричал стрелок.

Нечмирев ответил:

Вижу!

Он почувствовал, как от ливня пуль вздрогнула машина, хотел круто развернуть ее в сторону, но педали не поддавались. Тогда он резко выключил второй мотор и крикнул:

Сажусь!

…Машина горела. Пригибаясь к земле, падая, вскакивая и бросаясь в стороны, Нечмирев, Райтман и стрелок-радист Дима Уваров бежали к лесу. «Мессеры» носились над самой травой, вспахивая землю трассами пуль и снарядов. Их было восемь. Восемь смертей против троих измученных, усталых, выбившихся из сил людей.

Дима Уваров приподнялся. Хотел сделать рывок — и медленно, будто для отдыха, сел на траву. Все ниже и ниже опускалась на грудь голова, и только что блестевшие от возбуждения боя карие глаза быстро тускнели уже не видя ни зеленых деревьев, ни синего неба. Яков оглянулся и бросился к другу.

Дима! — закричал он. — Вставай, Дима!

Это была небольшая роща, южной стороной упершаяся в широкую трактовую дорогу, северней примыкавшая к какой-то деревушке, а восточной и западной граничившая с открытыми, заросшими травой полями. Райтман достал из планшета карту-километровку и разложил ее на коленях.

Вот, — показал он на мерную точку рядом с зеленым квадратиком, — Мелентьевка.

Нечмирев присвистнул:

Сто миллионов дьяволов! Километров пятьдесят от линии фронта! У нас девяносто пять шансов из ста последний раз сыграть в ящик…

Яков промолчал. Он внимательно просмотрел карту и, достав из кармана спички, поджег ее.

Твоя где? — спросил он.

Там! — Вася кивнул головой на поднимающийся к небу черный столб дыма. — Смотри вон на то дерево. Видишь?

Дупло…

Давай комсомольский билет. Спрячем.

Яша вытащил из кармана гимнастерки комсомольский билет, подержал его в руках и снова спрятал.

Нет, — ответил он. — Я — комсомолец.

А я кто?

Комсомольские билеты останутся с нами! — твердо ответил Райтман. — Лучше пересчитаем вот эти штучки. — Он взял пистолет, достал обойму и высыпал из нее патроны.

Восемь.

Скажи, Вася, разве это мало? Двенадцать патронов! Если не спеша, с чувством… Это двенадцать фрицев…

Шесть и восемь — четырнадцать, — подсчитал Нечмирев.

Шесть и восемь — двенадцать, Вася. Ты меня понял?

Это точно, Яша. Попадать в лапы к фрицам живыми… Шесть и восемь —: двенадцать. Вот тут у меня в кармане пара галет, мы немного подкрепимся и тронемся. Все равно до ночи здесь отсидеться не удастся. Фрицы не дадут.

Не дадут, — согласился Райтман. — Ты думаешь, они сейчас уже не ищут нас? А куда идти? В деревню?

Там наверняка немцы. На дороге — тоже. В открытом поле не спрячешься. Если бы до ночи…

Яков быстро вложил обойму в пистолет и встал.

Слышишь? — Нечмирев взвел курок.

Слышу…

С южной стороны рощи, от тракта, протрещала автоматная очередь.

Идут, — тихо проговорил Яша. — Давай-ка обнимемся, Вася, салака ты моя дорогая. Скажи, разве мы не были друзьями? Хорошими друзьями?

Они крепко обнялись, и Нечмирев сказал:

Ты всегда был хорошим человеком, Яша.

Они отошли метров на пятьдесят и внезапно в просвете между деревьями увидели группу немцев — человек семь или восемь. Василий прыгнул в старую траншею и увлек за собой Яшу. Передний немец крикнул:

Рус, бросай пистолет!

Нечмирев пригнулся и тихо сказал:

На таком расстоянии можно промахнуться. Будем ждать.

Немцы залегли и ползком начали подбираться к траншее. Все ближе. Уже хорошо видны каски, чуть приподнимающиеся из травы.

Эх, парочку бы гранат, миллион чертей! — вздохнул Нечмирев.

Райтман молчал. Чуть приподняв голову над траншеей, он смотрел на приближающихся немцев. Немцы тоже молчали. Медленно ползли по траве, полукольцом охватывая траншею. Колыхалась трава, шелестели листья деревьев. Страшна была эта тишина на пороге смерти. Или жизни? Нет, в эту минуту иллюзии не нужны. Скоро подойдут те, которые спешат сюда с другой стороны. Сколько их? Десять, двадцать? А патронов только четырнадцать минус два. Потому что нельзя комсомольцам сдаваться живыми, это хуже смерти.

Можно попробовать, Яша, — тихо проговорил Нечмирев. — Бери крайнего слева. Я возьму переднего.

Райтман пристроил ствол пистолета на кулаке левой руки, долго и тщательно целился и, когда немец слегка приподнял голову, нажал на курок. Немец вскрикнул, приподнялся на локтях и тут же рухнул. После выстрела Нечмирева еще один враг остался лежать на траве.

Два — ноль в нашу пользу, — сказал Вася и снова, почти не целясь выстрелил в высокого немца, быстро вскочившего с земли и прыгнувшего к траншее.

Три — ноль! — крикнул Яша. — А, гад, и ты? Ты тоже?!

Маленький, тщедушный ефрейтор с обезумевшими глазами поднялся во весь рост и, держа автомат у груди, приближался к летчикам. Он шел, пошатываясь, как пьяный, Страх исказил черты его бледного лица, но он все шагал и не стрелял. Яков смотрел в маленькие, полные ужаса глаза и не мог нажать курок. Губы немца что-то шептали, будто он о чем-то просил или молился. Яша видел на его лице крупные капли пота, стекающие грязными струйками к худому, заросшему подбородку. Немец с трудом поднимал ноги, обутые в солдатские башмаки, и шел, чуть наклонившись вперед, не спуская глаз с руки Яши, в которой тот держал пистолет. Не отдавая отчета в том, что с ним происходит, Яков закричал:

Ну, стреляй! Стреляй, салака паршивая!

Выстрелил Нечмирев. И когда немец, выронив из рук автомат, ткнулся головой в землю, выругался:

Псих! Не он псих, а ты! Им приказано взять нас живыми, вот они и прут. А ты…

Над головами просвистели пули. Несколько листьев, срезанных ими, упало с деревьев в траву. Треснула сломавшаяся ветка.

Не выдержали, гады! — с облегчением сказал Василий. — Теперь дело пойдет веселей. Бей вон того, что в накидке.

Райтман снова пристроил пистолет, но в это время почувствовал острую боль в правой руке, будто по кисти кто-то ударил железным горячим прутом. Пистолет упал на дно траншеи. Яков наклонился, чтобы поднять его, и в глазах у него стало совсем темно. Он прислонился плечом к земляной стенке и застонал,

Ты что, Яша? — испуганно спросил Василий. — Яша!

Усилием воли Яков открыл глаза, левой рукой нащупал пистолет, встал.

Все в порядке, Вася, — прошептал он, — Смотри, они уползают. Четверо из восьми… Может быть, мы…

Он не успел договорить. С тыла послышалась автоматная очередь, и человек двадцать немцев выбежало из-за деревьев. Крича, стреляя из автоматов, они быстро приближались к летчикам, на мгновение растерявшимся при виде новой опасности.