Страница 54 из 101
Никита вел самолет строго вдоль площадки. Внизу под ним была проселочная дорога. Перед глазами — компас. Да, компас. После того как Никита привел самолет к цели и разглядел характерный изгиб реки и узкоколейку, он настолько был уверен в правильности своих расчетов, что ни разу с тех пор не взглянул на приборы. И только сейчас, случайно посмотрев на компас, заметил: стрелка показывает 262 градуса. 262 градуса! Никита вдруг вспомнил: вот он заходит на метеостанцию узнать о погоде. Девушка-метеоролог спрашивает: «В какой район вы собираетесь?» Никита пальцем обводит круг на карте и отвечает: «Примерно вот в этот». Метеоролог говорит: «В пункте прилета безоблачная погода, давление 756, ветер умеренный до сильного, направление 260–270 градусов». Никита тогда недовольно проворчал: «Трын-трава, придется садиться с боковым». С боковым, потому что ветер дует с запада, а площадка тянется с юга на север! И вот Никита сейчас летит вдоль площадки, а компас показывает 262 градуса. Выходит, партизаны ошиблись, направление площадки не такое, как они сообщили…
Партизаны ошиблись! Никита даже выругался от этой нелепой мысли. Он летал к партизанам десятки раз, и не было еще случая, чтобы они хоть раз допустили малейшую ошибку. Значит…
Никита поморщился, словно у него вдруг заболели зубы, и начал набирать высоту. Штурман стоял рядом, не решаясь спросить, что надумал командир.
Молчишь? — зло спросил Никита.
Штурман в недоумении пожал плечами:
О чем говорить?. За расчеты ручаюсь головой.
Твоя голова не стоит и дырявой копейки. Впрочем, моя тоже. Карту!
Штурман опять открыл планшет.
Вот, смотри, командир. — Он пальцем указал на изгиб реки, на контур леса и узкоколейку. — Точка в точку. И по времени в аккурат…
Никита внимательно смотрел на карту, следя, как уходит в лес лента реки. Вот она проскользнула мимо затерянной в лесу деревушки, широким плесом разлилась у маленького островка и побежала дальше, уходя на северо-запад. Ровная полоса словно рассекла глухой бор на две части и вдруг метнулась влево, кольцом изгибаясь вокруг темнеющего контура лиственного леса. А рядом с этим кольцом… Никита вскинул голову, посмотрел на штурмана:
Видишь?
Проходит узкоколейка, — сказал штурман. — Чертовски похожая на нашу узкоколейку…
Сказал это, лишь бы оттянуть время. Он уже видел свою ошибку: самолет не долетел до цели, тридцать— тридцать пять километров, они были обмануты очень похожими, почти полностью совпадающими ориентирами.
А время прилета? — спросил штурман, хотя знал, что этого не следует спрашивать.
Все было и так ясно: на высоте ветер дул не с такой силой, как рассчитывали, может быть, даже в другом направлении. И ни он сам, ни командир корабля не уточнили в полете расчетные данные.
Кто ты теперь после этого? — строго глядя на штурмана, спросил Никита. — Я спрашиваю, кто ты теперь?
Кто ж я теперь? — штурман смотрел не на Никиту, а в карту. — Лапоть я, а не штурман. Лапоть, и больше никто.
А я? Кто я, по-твоему?
Так ты ж командир… — Штурман смутился, убрал планшет и с виноватой улыбкой посмотрел на летчика. — Я ведь говорил: мы точно над целью. Ты верил…
Ты говорил, я верил… Выходит, оба мы с тобой лапти. Два лаптя. Давай «Я — свой», под нами площадка.
…Никита зарулил в густую тень, падающую на землю от высоких деревьев, выключил моторы. К самолету бежали партизаны и что-то радостно кричали.
Механик опустил трап, и Никита первым вышел из самолета. Навстречу ему шел высокий плечистый человек, слегка прихрамывая на левую ногу и опираясь на палку. Это был Федор Миронович Гайдин, командир партизанского соединения. Никита знал его, и Гайдин знал Никиту: месяц назад летчик вывозил на Большую землю раненых партизан, тогда они и познакомились.
С благополучным прибытием! — Гайдин крепко пожал Никите руку, отвел его в сторону. — В дороге что случилось?
Да нет, ничего особенного…
Мы тут волновались, невесть что думали. Ваш штаб запрашивал нас…
Чертовски сильный встречный ветер, — сказал подошедший штурман, — задержал нас немного. — Он закурил, посмотрел на Никиту и добавил: — А вы, наверно, подумали, что мы заблудились?
Гайдин улыбнулся:
Заблудились? Нет, мы этого не подумали. Партизаны хорошо знают летчика Никиту Безденежного.
Гайдин присел на пенек, Никита лег рядом на траву.
Ну как там, на Большой земле? — спросил Гайдин.
В голосе его Никита уловил сдерживаемую грусть и подумал: «Вот ведь как — командир соединения, гроза фашистов, большой человек, а тоскует, должно быть, так же, как я, простой смертный…» Ему вдруг захотелось сказать Гайдину что-нибудь хорошее, теплое, не о войне, а простое, домашнее. Но что сказать? Он, Никита, сам, кроме полетов, бомбежек да аэродромных землянок, ничего не видит. Все простое, домашнее, не связанное с войной, осталось далеко позади, и оно как-то притупляется, отходит на второй план, хотя его не вытравишь из памяти. Андрей говорит: «Сердце солдата на войне должно быть закрыто для всяких чувств, кроме чувства ненависти к врагам». Может, конечно, Андрей и прав, но вот как же быть с Анкой, с сынишкой, которого они назвали маленьким Никиткой? Разве закроешь для них свое сердце? Ведь Родина, за которую бьется Никита, это не просто место на карте. Это все: люди, леса, города, Анка и маленький Никита. И вот этот человек, Гайдин, хочется сказать ему что-нибудь хорошее…
На Большой земле, — проговорил Никита, — также, как здесь. Воюют, тоскуют по близким, злятся, когда приходится отступать, радуются, когда наступают. Все так же.
Да, все так же. — Гайдин набил трубку, закурил. Огонек от спички осветил усталые глаза, лучики морщинок, рано поседевшую красивую голову. — Все так же, — медленно повторил он. — И все-таки хочется хоть одним глазом взглянуть на жизнь, которая там. Побывать бы один денек в Москве. Да нет, зачем денек! На два-три часа бы…
А мне побывать бы в Сибири, — сказал Никита. — В маленьком городке, рядом с тайгой. Ну хоть бы на пять минут. Посмотреть бы на них, потом опять сюда…
Жена, сын? — спросил Гайдин.
Анка и маленький Никита, — ответил летчик.
Мимо партизаны проносили мешочки с толом, укладывали на заранее подготовленное место и снова возвращались к самолету. Все это делалось быстро: люди знали, что летчикам дорога каждая минута. Никита смотрел на проходивших мимо партизан и думал: «А все-таки мы соврали Гайдину. Они тут волновались за нас, переживали, а мы врем. Нехорошо получается, нечестно». Он, конечно, знал, что от того, признаются ли они в своей ошибке или промолчат, ничего не изменится. Задание выполнено, все в порядке. Гайдин сказал: «Партизаны хорошо знают летчика Никиту Безденежного…» Выходит, что плохо они его знают…
Никита посмотрел на часы. Гайдин спросил:
Времени хватит? Может быть, замаскируем самолет, сообщим в ваш штаб о задержке, а завтра вылетите?
Никита упрямо крутнул головой:
Нет, завтра надо выполнять другое задание. Долетим.
Ветер будет попутный?
Никита промолчал. Они ведь сюда летели с попутным.
Нас не ветер задержал, — наконец сказал он. — Мы приняли другую площадку за вашу. И крутились над ней, как мухи над медом. И ругали партизан: куда они подевались? В общем, напутали так, что еле распутали.
Гайдин посмотрел на Никиту:
Часто так случается с тобой?
За год второй раз. В одном полете, это было еще в начале войны, совсем заблудился. Задание не выполнил, вернулся на свою территорию и сел на незнакомый аэродром. Позор. Думал, отправят в тыл…
Да, ночью, конечно, летать трудно, — сочувственно проговорил Гайдин. — Партизаны это знают, потому и любят летчиков… О своей ошибке в штабе расскажешь?
Непременно! — твердо ответил Никита. — Иначе совесть замучает.
Подошел второй пилот, доложил:
Выгрузка закончена, можно вылетать.
Гайдин сказал:
Отвезете двух пассажиров. Одного — нашего, а другого — «гостя». — И приказал проходившему мимо партизану: — Иванчук, передайте Лукину, чтоб привели пленного.