Навстречу ветрам

Через три-четыре минуты к Гайдину подвели пленного. Это был пожилой полковник-штабист, в золотом пенсне, с чисто выбритыми щеками, будто он только сейчас вышел из своего штаба. На лице полковника не было заметно ни растерянности, ни страха. В подтянутости его фигуры, в подчеркнутой выправке как бы сквозило пренебрежение ко всем этим людям в стареньких, с подпаленными полами шинелях и фуфайках.

Вас повезут в штаб армии, — через переводчика сказал Гайдин.

Немец безразличным голосом бросил:

Гут.

…И вот снова под самолетом темные массивы лесов, притаившиеся слепые города и деревни, реки и речушки, дороги, которые топчет враг. Звезды все так же висят над самой головой. Если хочешь, протяни руку и бери их в ладонь, только осторожнее, не обожгись. Луна скрылась за далеким невидимым горизонтом, и в небе — ночь, темная, хорошая ночь, укрывающая своих друзей от врагов. Только где-то далеко на юге подымается столб огня, освещая небо. Штурман показывает на него Никите и говорит:

Горит земля под фрицами. — И добавляет — Курс точный, командир. Сейчас пересечем Ипуть-реку, а там уже, можно сказать, дома.

4

Некоторое время Андрей вел самолет по прямой, все дальше и дальше отклоняясь от курса. Он все еще надеялся, что штурману и механику удастся найти обрыв троса и соединить его. Тогда все стало бы на свое место: разворот, исправление курса, сто восемь километров полета — и цель. Но время шло, а штурман не появлялся.

Андрей наконец решил разворачиваться при помощи элеронов. Он знал, насколько это опасно: лишнее движение, машина зароется, заскользит и тогда все. Холодок пробежал по спине. Андрей зябко передернул плечами и украдкой взглянул на второго пилота: не заметил ли? Второй пилот смотрел на землю, крепко стиснув зубы. Может быть, в эту минуту он видел страшную картину катастрофы: свист ветра в ушах, черная земля, удар, огонь…

Андрей спросил:

Саша, ты, кажется, получил сегодня письмецо?

Несколько секунд Саша молчал. Видимо, до него не сразу дошел смысл слов Андрея. Потом он ответил, словно встряхнувшись:

Да, она пишет, что Витька разбил нос своему приятелю. Паршивый мальчишка, ему бы только подраться…

Андрей по голосу Саши чувствовал, что он тепло улыбается, вспоминая жену и сына.

Будешь отвечать, напиши Витьке: дядя Андрей говорит, что драться нельзя. Не совсем нельзя, а без дела. А если по делу…

Машину качнуло, она резко накренилась на левое крыло, стала разворачиваться. Андрей сперва медленно, потом рывком повернул штурвал вправо. Ему казалось, что в это движение он вкладывает не только всю силу своих мышц, но и всю силу своей воли. Он как бы приказывал, требовал: «Нельзя! Ну, выпрямляйся. Быстро! Через минуту будет уже поздно…»

Машина продолжала зарываться. Далекий, усыпанный мелкими бледными звездами горизонт поплыл вверх, правое крыло чертило дугу по Млечному Пути. Второй пилот подался к Андрею, обдал его горячим дыханием. Андрей не отрывал взгляда от горизонта, но почему-то видел там не темную линию, а бледное Сашино лицо с глазами, полными тоски. «Она пишет, что Витька разбил нос своему приятелю. Паршивый мальчишка…» Дуга на Млечном Пути, прочерчиваемая крылом, становилась круче. Мелькнул ковш Большой Медведицы. Полярная звезда прыгнула вниз. Андрей чувствовал, как второй пилот судорожно вцепился рукой в его плечо и. сказал не своим голосом:

— Все..

Андрей резким движением головы стряхнул со лба капли пота. Он понимал, что это уже катастрофа, но не хотел сдаваться. Не желал и думать о смерти. Он еще жив, руки еще держат штурвал, мозг работает ясно и четко, значит, надо бороться и думать не о смерти, а о жизни. О жизни второго пилота Саши, о его сыне Витьке, Ване Сирицыне, враче, медсестре. Они ведь все верят Андрею. И второй пилот Саша, который сам видит нависшую опасность, хотя и сказал непохожим голосом: «Все», — тоже верит. И не может не надеяться на спасение. Каждый человек всегда надеется до последней минуты…

Продолжая отдавать штурвал вправо, Андрей постепенно убирал газ правого мотора. Он хотел испробовать все. Может быть, разница в силах тяги уравновесит другие силы. В этом тоже могло быть спасение. «Только спокойнее, Андреи, еще ведь не конец, в запасе есть несколько секунд, может быть, даже минут…

На миг самолет перестал вращаться, он словно замер в нерешительности. Потом вдруг Андрей снова увидел Полярную звезду. Теперь она медленно поднималась вверх. Все выше и выше. Крыло на Млечном Пути вычерчивало дугу в обратном направлении. И постепенно разжимались Сашины пальцы на плече Андрея. Второй пилот что-то говорил, но Андрей ничего не слышал. Он напряженно продолжал следить за горизонтом, прислушиваясь к работе моторов. Лицо у него было строгим, но спокойным. Между бровями вздрагивала морщинка, новая морщинка — след пережитой тревоги. Она останется как память еще одной победы. Когда-нибудь, взглянув на нее, Андрей вспомнит этот полет и эту ночь. Может быть, вспомнит об этом и второй пилот Саша, рассказывая своему сынишке Витьке о летчике Андрее Степном…

Машина снова шла по прямой, звезды висели совсем рядом, мигали не так мрачно, как минуту назад. Под крыльями корабля лежала Белоруссия, темнели ее леса, бежали быстрые реки.

Командир! — В пилотскую кабину заглянул штурман, приблизил лицо к Андрею. Голос у него был взволнованный и радостный. — Командир, продержись две минуты. Обрыв нашли, скоро будет в порядке, Продержись, командир!

Андрей кивнул головой:

Продержусь.

Штурман ушел, Андрей посмотрел на Сашу и сказал:

— Так и напиши Витьке: «Без дела драться нельзя. А если по делу — пожалуйста». Ты меня слышишь?..

Саша сидел молча, глядя через иллюминатор на землю:

Ладно, командир, я так ему и напишу.

Первым, кого увидел Андрей на своем аэродроме, был техник Василий Васильевич Терешин. Пожилой уже, в очках с квадратными стеклами, этот человек чем-то напоминал большого муравья. Никто никогда не видел Терешина сидевшим без дела. Когда самолет был на стоянке, Василий Васильевич часами копался в моторе, бесконечно проверял рули, смазывая тросы, что-то подкручивал, подтягивал. Если самолет находился в полете, Терешин или благоустраивал свою стоянку, или спешил на помощь другим техникам. Но в такие часы и минуты голова Василия Васильевича была как-то странно вытянута вперед и склонена набок. Все знали: техник прислушивается к небу, в хаосе звуков он хочет уловить ни с чем не сравнимый для него гул моторов своего самолета. Он не смотрел на приземлявшиеся машины, он просто слушал и, когда далеко в темноте, еще невидимая, появлялась машина Никиты, облегченно вздыхал, поправлял квадратные очки и бежал встречать своего командира…

Еще не дорулив до стоянки, Андрей заметил пробегавшего мимо капонира Терешина с тряпкой в руке. Голову Василий Васильевич держал прямо, он ни к чему не прислушивался, и Андрей понял: Никита уже прилетел.

Поставив самолет в капонир, Андрей вылез из кабины и сразу же увидел Никиту. Без шлема, со слипшейся прядью волос, Никита подошел к Андрею и, взяв его под руку, потащил в сторону. Он был чем-то радостно возбужден, и Андрей подумал: «Наверно, письмо от Анки». Но Никита вдруг сказал:

Андрей, я привез одного фрица и только сейчас присутствовал на предварительном допросе. Интереснейший тип. Полковник-штабист, настоящий прусский служака. Посмотрел бы ты, как он держался на допросе! Наглая такая рожа, трын-трава, курит сигарету и говорит: «Никто не сомневается, что Россия уже проиграла войну». Но не в этом главное. Знаешь, кто этот фриц?

Андрей пожал плечами:

Ты же сам сказал: полковник-штабист.

Да, но какой полковник! Я вот часто думаю: разбросала нас война в разные концы страны, и, кажется, так далеко мы друг от друга, что и связи между нами никакой нет. Где-то там на юге Вася, Яша, где-то Игнат с Лизой, не услышишь о них, не протянешь к ним руку. А все это не так. У полковника нашли письмо от его сынка, летчика. Знаешь, что он пишет? Я примерно запомнил. Слушай. «До последнего времени мы чувствовали себя, как боги. Мы знали: воздух — за нами, мы его хозяева. И вот что-то изменилось. Целую неделю горы и море были закрыты туманом, мы сидели в землянках, не смея оторваться от аэродрома. А русские в это время прилетали из-за гор и штурмовали аэродром, порт. Черт возьми, мы скрипели зубами от злости, а наш командир капитан Вирт настолько раскис, что стал похож на бабу (кстати, ты не мог бы подсказать кому-нибудь, что Вирта следует заменить и передать командование более энергичному и смелому летчику?). Мы все время думали, что у русских, за горами, ясная погода, поэтому они и рискуют. Но потом узнали: там такая же муть, как у нас. И еще узнали: первый вылет, совершенно вслепую, сделали не прославленные русские асы, а какие-то мальчишки. В приказе нашего командования даже указаны их фамилии — Нечмирев, Райтман… Да, а мы сидели и проклинали все на свете…»