Тонкая красная линия

Когда они наконец увидели людей Кекка, те прошли уже почти треть пути вверх по хребту. Кекку удалось почти незаметно провести людей ползком так далеко. Теперь они встали в цепь, которая где-то в центре прогибалась книзу, как прогибается веревка под собственной тяжестью, и быстро побежали вверх, стреляя на ходу. Почти тут же японцы открыли огонь, и тотчас стали падать люди.

Если Альфредо Телла начал кричать перед этим, его никто не слышал. А теперь, в горячке боя и напряженности наблюдения, никто его не услышал, пока все не кончилось.

Вообще это длилось недолго, но за это время случилось многое. Достигнув укрытия, Кекк в первую очередь уделил внимание организации группы рядовых, уже находившихся там, и для этого послал к ним Дейла. Потом сам лег в траву, направляя прибывающих вправо. Когда образовалась цепь, он приказал ползти. Под травой, почти по грудь высотой, лежал толстый спутанный слой старых стеблей. Он душил солдат пылью, связывал руки и ноги, закрывал обзор. Они ползли, казалось, целую вечность. Это требовало огромных усилий. Большинство уже давно израсходовало всю воду, и, учитывая это наряду с другими соображениями, Кекк дал команду остановиться. Он считал, что они достигли почти половины склона, и не хотел, чтобы из-за него начали гибнуть люди. С минуту он лежал, напряженно вспоминая, какие у них были лица, когда они прибегали и ныряли в траву там, внизу: сверкающие белки глаз, открытые растянутые рты, натянутая кожа вокруг глаз. Все прибегали испуганные. Все прибегали, не желая наступать. Кекк не сочувствовал им — не больше, чем сочувствовал себе. Он тоже боялся. Сделав глубокий вдох, он поднялся во весь рост и закричал: «Встать! Встать! Встать! Встать и вперед!»

С вершины складки можно было с первого взгляда понять его замысел и следить за его развитием. Положение на самом хребте было нелегким. Джон Белл, стоя с винтовкой в руке и стараясь стрелять и бежать в густой траве, мог видеть нечто очень важное. Например, только он видел, как сержант Маккрон закрыл лицо руками и сел. Когда они первый раз поднялись, японцы обрушили на них яростный огонь. Сразу упали четыре солдата из отделения Маккрона. Молодой призывник по имени Уинн, раненный в горло, вопил полным ужаса голосом: «О, боже мой!» — а кровь фонтаном хлестала из его шеи. Он упал неестественно, как тряпичная кукла, и скрылся в траве. Рядом с ним рядовой первого класса Эрл, немного ниже ростом, был ранен в лицо, возможно той же очередью. Казалось, на его лице расквасили помидор. Он упал без звука. Слева от Белла упали еще два солдата, крича от страха, что их убили. По-видимому, все это было слишком для Маккрона, который столько месяцев кудахтал как наседка, заботясь о своем отделении: он бросил винтовку и плача сел на землю. Белл сам удивлялся, что его до сих пор не убило. Он знал только одно, только об одном мог думать: идти вперед. Он должен идти вперед. Если хочет когда-нибудь вернуться к Марте, если хочет вновь ее увидеть, он должен идти вперед. А это значит, что надо заставить идти и других, потому что идти одному бессмысленно. Должно же это кончиться! Должен наступить момент, когда это кончится! Надтреснутым голосом он стал созывать остатки второго отделения Маккрона. Оглянувшись, он увидел позади и немного ниже яростно кричащего Милли Бека, ведущего своих солдат. Это ошеломило Белла: Бек всегда был такой сдержанный, почти никогда не повышал голос. Еще ниже шел Кекк, громко крича и стреляя из автомата. Беллу пришла в голову глупая фраза, и он бессмысленно стал кричать другим: «К рождеству домой! К рождеству домой!»

Идти вперед. Идти вперед. Это была нелепая мысль, глупая идея, и он потом удивлялся, почему она пришла ему в голову. Ведь если он хотел остаться живым и вернуться домой, лучше всего было лечь в траву и спрятаться.

Первую огневую точку увидел на левом фланге Чарли Дейл — первую действующую огневую точку, которую кто-либо из них видел. Расположенная значительно левее их фланга, она представляла собой пулеметное гнездо — простой окоп, вырытый в земле и покрытый жердями и травой купай. Он увидел торчащее из темного отверстия дуло, изрыгающее огонь. Дейл был, должно быть, самым спокойным из всех. Туповатый, он все же сумел организовать свое нештатное отделение и убедился, что солдаты готовы признать его власть, если только он скажет им, что делать. Теперь он побуждал их идти вперед, но не орал и не ревел, как Кекк и Белл. Он считал, что гораздо лучше, гораздо приличнее, если сержант так не орет. Он еще ни разу не выстрелил. Какой смысл, если нет целей? Заметив пулемет, он осторожно отпустил предохранитель и дал длинную очередь из автомата прямо в амбразуру в двадцати метрах от него. Прежде чем он отпустил спусковой крючок, автомат заело. Но его очереди было достаточно, чтобы заставить замолчать пулемет, хотя бы на время, и Дейл побежал вперед, вытащив из кармана гранату. С десяти метров он бросил гранату, как бейсбольный мяч, чуть не вывернув плечо. Граната исчезла в отверстии, разорвалась, разбросав жерди и траву и перевернув пулемет. Дейл обернулся к своему отделению, облизывая губы, и гордо улыбнулся.

— Пошли, ребята, — сказал он. — Не останавливаться.

Атакующие почти совсем выдохлись. Долл и еще одни солдат одновременно обнаружили вторую небольшую огневую точку. Они выпустили по обойме в амбразуру, а Долл бросил гранату, продолжая молчаливое соревнование с Дейлом, хотя не был исполняющим обязанности сержанта. «Подождем, пока он услышит об этом», — радостно подумал Долл, не зная, что Дейл тоже уничтожил пулемет. Но радость для Долла и других длилась недолго. Уничтожение двух пулеметных гнезд не оказало существенного влияния на плотность японского огня. Пулеметы продолжали бить, казалось, со всех сторон. Люди падали. Пока еще не обнаружили ни одного важного опорного пункта. В тридцати метрах впереди местность образовала выступ высотой в полтора метра, который простирался перпендикулярно направлению атаки. Каждый инстинктивно бросился бежать к нему, а позади Кекк, задыхаясь, выкрикивал команду: «К выступу! Бегите к этому выступу!»

Солдаты врассыпную бросились под защиту выступа, все громко всхлипывали от изнеможения. Усталость и жара доконали их. Один солдат добежал до выступа, издал непроизвольный булькающий звук, его глаза закатились, и он потерял сознание от теплового удара. Прикрыть его от солнца было нечем. Педант Бек отпустил ремень и расстегнул ему ворот. Потом они лежали за выступом под полуденным солнцем и нюхали горячую, пахнущую солнцем пыль. Вокруг жужжали насекомые. Огонь прекратился.

— Что теперь будем делать, Кекк? — наконец спросил кто-то.

— Остаемся здесь. Может быть, пришлют подкрепление.

— Ха! Для чего?

— Чтобы захватить эти проклятые позиции! — раздраженно крикнул Кекк. — А ты что думаешь?

— Значит, вы в самом деле собираетесь продолжать?

— Не знаю. Нет. Атаковать высоту не будем. Но, если пришлют подкрепление, можем разведать и, может быть, обнаружить, где находятся эти проклятые пулеметы. Во всяком случае, это лучше, чем возвращаться и опять попасть под огонь. Кто-нибудь хочет идти обратно вниз?

Никто не ответил на это, и Кекк не счел нужным продолжать. Когда посчитали людей, оказалось, что позади на склоне осталось двенадцать человек убитых или раненых. Это почти целое отделение, почти треть их общего состава. В их число входил Маккрон. Когда Белл рассказал ему о Маккроне, Кекк назначил его исполняющим обязанности сержанта. Но Беллу это было совершенно безразлично.

— Придется ему самому позаботиться о себе, как и другим раненым, — сказал Кекк.

Они продолжали лежать под палящим солнцем. По земле у подножия выступа ползали муравьи.

— А что, если японцы спустятся сверху и вышвырнут нас отсюда? — спросил кто-то.

— Не думаю, — отвечал Кекк. — У них положение хуже нашего. Но на всякий случай выставим часового. Долл!

Белл лежал лицом к скале и смотрел на Уитта. Уитт тоже смотрел на него. Они молча лежали и глядели друг на друга в насыщенной жужжанием насекомых жаре. Белл подумал, что Уитт благополучно прошел через испытание. Как он сам. Что это за сила, которая решает, что один человек должен быть ранен, убит, а не другой? Итак, маленькая разведывательная операция Раскоряки закончилась. Если бы это был кинофильм, то на этом показ окончился бы и что-то было бы решено. В кинофильме или в романе авторы драматизировали бы атаку и довели ее до кульминации. В кинофильме или в романе атака была бы успешной. Она имела бы видимость смысла и видимость переживания. И сразу бы все кончилось. Зрители разошлись по домам, обдумывая подобие смысла и чувствуя подобие переживания. Даже если бы героя убили, она все же имела бы смысл. Искусство, решил Белл, искусство — это дерьмо.