Тонкая красная линия

Теперь ничто не могло их удержать. Все было организовано, и можно было начинать в любое время. Стейн и Кекк лежали бок о бок за низким гребнем, рядом молча лежал Уэлш со скучающим, замкнутым лицом. Все еще раз обозревали местность. Стейн разместил третий взвод метрах в тридцати позади и ниже на склоне в двух эшелонах, по два отделения в каждом; они были готовы атаковать, как только обозначится успех. Он приказал минометному отделению перенести огонь дальше, вверх по хребту. Единственный оставшийся пулемет он расположил за гребнем третьей складки. Слева велся сильный огонь по левому хребту, но Стейн не замечал какого-либо движения второй роты. Он наблюдал, как там разорвались две японские мины, но нельзя было сказать, задели ли они кого-нибудь.

— Я думаю, лучше перебегать группами по три-четыре человека, с неравными интервалами, — сказал Стейн, повернув голову к Кекку. — Когда все будут там, рассредоточьтесь. Наступать перебежками или цепью. Решайте сами. Пожалуй, вам пора идти.

— Я поведу первую группу сам, — сухо сказал Кекк, глядя вниз на склон. — Между прочим, cap, — добавил он, глядя на Стейна и только что подошедшего Бэнда, — я хочу вам что-то сказать. Этот парень, Белл, — хороший человек. Он достаточно надежный. Он помог мне продолжать наступление и вывести взвод из ямы, в которой мы оказались после атаки. — Он помолчал. — Я просто хотел вам сказать.

— Хорошо, я запомню. — Стейн почувствовал необъяснимую, почти невыносимую боль оттого, что ничего не может сделать. Она заставила его отвернуться. Рядом стал подниматься Кекк.

— Дайте им жизни, сержант! — весело закричал Джордж Бэнд. — Дайте им жизни!

Кекк приостановился и обернулся назад.

— Будет сделано, — сказал он.

Два отделения собрались несколько в стороне от остальных солдат взвода. Выражение лиц у солдат двух отделений было такое, будто они — овцы, которых ведут на бойню в Чикаго. Кекк подполз к ним и стал давать указания:

— Так вот, ребята. Идем группами по четыре. Нет смысла двигаться перебежками; остановитесь при перебежке — станете лучшей мишенью. Поэтому бегите не останавливаясь. Задачу нужно выполнить. Нас выбрали, и мы должны идти. Первую группу я поведу сам, чтобы показать вам, как это легко. Чарли Дейл пойдет со мной. Дейл, организуешь там ребят. Пошли.

Он пополз к исходному пункту за группой офицеров и солдат командного пункта, и тут в третьей роте впервые произошел случай проявления явной трусости. Большой, сильный солдат по имени Сико, итальянец из Фили, прослуживший около пяти месяцев, вдруг сел, схватился за живот и застонал. Он загородил дорогу шедшим сзади него, и, когда кто-то окликнул его, передние тоже остановились. Кекк подполз к нему. Командир отделения сержант Бек тоже подполз. Бек был очень молод для строгого начальника, но командир из него уже получился хороший. С тех пор как он пришел в роту с шестилетним стажем службы в армии и сразу был повышен в звании, при осмотрах винтовки его отделения были самыми лучшими. Он не очень блистал в чем-либо еще и даже ничем особенно не интересовался, но военная служба была его призванием. Теперь ему было ужасно стыдно, что нечто подобное могло случиться с солдатом его отделения, и поэтому он был взбешен.

— Вставай, Сико, черт тебя побери, — сказал он строгим, командирским голосом, — или я дам тебе такого пинка, что у тебя в самом деле заболит живот.

— Не могу, сержант, — прохныкал Сико. Его лицо нелепо вытянулось, а расширившиеся глаза были полны страха и боли. — Я бы встал, если б мог. Вы знаете. Я болен.

— Ни черта ты не болен! — крикнул Бек.

— Погоди, Бек, — сказал Кекк. — Что с тобой, Сико?

— Не знаю, сержант. Живот… Болит… Колет. Не могу выпрямиться. Я правда болен, — проговорил он, умоляюще глядя на Кекка своими темными измученными глазами. — Я болен, — повторил он, и, как бы в доказательство, его вдруг вырвало. Он даже не попытался нагнуться, и рвотная масса вырвалась из него и побежала по полевой куртке на руки, зажимавшие живот. Он с надеждой взглянул на Кекка, явно готовый повторить это, если потребуется.

Кекк с минуту изучал его.

— Оставь его, — сказал он Беку. — Пошли. О тебе позаботятся санитары, Сико.

— Спасибо, сержант, — прохныкал Сико.

— Но… — начал Бек.

— Не спорь со мной, — сказал Кекк, уже удаляясь.

— Хорошо, — сказал Бек и пополз за ним.

Сико все сидел и смотрел, как проходят его товарищи. Санитары в самом деле позаботились о нем. Один из них, младший, очень похожий на своего робкого, очкастого старшего, пришел и увел его в тыл. Сико шел, согнувшись от боли и зажимая руками живот. Время от времени он громко стонал и то и дело рыгал, но, как видно, не чувствовал новых позывов. У него был затравленный вид, в глазах застыла мука. Но, видимо, его никто не обвинял в симуляции. Проходя мимо солдат своей роты, он умоляюще смотрел на них с невысказанной просьбой понять его и поверить ему. Ни у кого на лице не было выражения презрения. Напротив, на белоглазых, потных, смущенных, испуганных лицах было выражение робкой зависти, словно им хотелось сделать то же самое, но они боялись, что не удастся. Сико, несомненно, понимал их чувства, но от этого ему не становилось легче. Он шел неверной походкой, поддерживаемый младшим санитаром, и третья рота последний раз увидела его, когда он, ковыляя, скрылся за второй складкой.

Тем временем люди Кекка начали свой опасный бег. Кекк бежал впереди с Дейлом и еще двумя солдатами. Оба командира отделения, сначала Милли Бек, потом Маккрон, наблюдали за рывками своих солдат, бежавших группами по четыре. Все добежали благополучно, кроме двух. Один из них, фермер из Миссисипи, «парень» лет под сорок по имени Кэтт, о котором никто в роте ничего не знал по той простой причине, что он никогда не раскрывал рта, был убит на месте. А со вторым случилось что-то совсем страшное — первый раз за день.

Сначала подумали, что он тоже убит. Сраженный на бегу, он упал, сильно ударился и лежал неподвижно, как тот из Миссисипи. Когда человека сразу убивают, тут ничего не поделаешь. Человек перестал существовать. Живущие продолжают жить без него. С другой стороны, раненых эвакуируют. Они будут жить или умрут где-нибудь в другом месте. Поэтому они тоже перестанут существовать для оставшихся и тоже могут быть забыты. Но не так обстояло дело с рядовым Альфредо Телла из Кембриджа (штат Массачусетс), который любил шутя говорить, что «хотя не учился в Гарварде, но выкопал немало выгребных ям под его увитыми плющом стенами».

Телла не начал кричать, по крайней мере достаточно громко, чтобы его могли услышать на командном пункте Стейна, пока Кекк не подготовил и не провел свою атаку. А к тому времени произошло много других событий.

Сначала с командного пункта ничего не было видно. На склоне лежали еще два тела — и все. Кекк и бегущие с ним солдаты нырнули головой вперед в высокую траву и как будто исчезли с лица земли. Вой японских мин прекратился. Над заросшим травой холмом воцарилась тишина — по крайней мере, относительная тишина, если не считать грохота и треска, все еще висевших высоко в воздухе и сотрясавших его. Люди на третьей складке лежали и наблюдали в ожидании.

К несчастью, расчеты тяжелых японских минометов, прочно окопавшихся на высотах «головы Слона», тоже видели бросок американцев. Мина разорвалась в низине между складками местности. Она никого не задела, но за ней последовали другие. Мины начали рваться каждую минуту, вздымая фонтаны земли и осколков, когда японские минометчики стали прощупывать этот участок в поисках американцев. Это не был огневой налет, но разрывы действовали на нервы, и несколько человек получили ранения. Поэтому лишь немногие, в том числе Стейн, Бэнд и Уэлш, фактически видели атаку Кекка. Большинство лежало, как можно плотнее прижавшись к земле.

Стейн считал своим долгом наблюдать за развитием событий. Все равно было очень мало возможности укрыться. Здесь не было воронок, и любое ровное место было не лучше других. Поэтому он лежал, чуть высунувшись из-за гребня, ожидая и наблюдая. Он не мог избавиться от мучавшей его мысли, что скоро мина попадет прямо в середину его спины. Он не знал, почему Бэнд тоже решил наблюдать за атакой, но ему казалось, что тот надеется увидеть еще несколько раненых, хотя и чувствовал, что подозрения его несправедливы. Что касается Уэлша, то Стейн не мог понять, почему этот человек с плоским, невыразительным лицом захотел рисковать, тем более что он не произнес ни слова с тех пор, как предложил Кекку свой автомат. Все трое лежали там, пока где-то позади не разорвалась мина, через минуту другая, потом, почти через минуту, еще одна. Никаких криков не последовало.