Страница 93 из 188
— Запомнил я только одну байку, — продолжал Максим. — Про знаменитого итальянского тенора. Не то Базини, не то Мазини… Он был сапожником. Как-то к нему подошел профессор музыки и попросил поставить набойки… Сапожник стучит себе молотком и поет… Потом замолчал… Профессор обалдел от его голоса, говорит: “Пой еще”. А сапожник отвечает: “Сеньор, мне некогда заниматься пустяками. Петь, когда жизнь дана нам для того, чтобы ставить подметки?!” Впоследствии этот сапожник стал гениальным певцом…
— Скажи, если ты встретишься с водителем, узнаешь его?
— Факт.
— Еще один вопрос. Когда он остановился на Партизанской улице и пошел за бутылкой, рядом не было ничего приметного?
Подросток снова задумался.
— Я уже сказал: недалеко трамвайная остановка… Еще — киоск…
— Какой?
— “Союзпечать”…
— Спасибо, Максим, — сказал я, радуясь про себя: почти наверняка это было то же такси…
— Да, — вспомнил еще паренек, — на таксишнике были перчатки… Я подумал: во фраер!
Оформив протоколом допрос и пожелав Максиму поскорее выписаться (Бек сказала при этом, что отпустит его завтра), я покинул палату. Зашел к главврачу и позвонил в прокуратуру. Володарский еще не вернулся. А в управлении внутренних дел мне сказали, что передали Карапетян мою просьбу и она выехала в пансионат “Скала”.
Теперь я мог отправиться в железнодорожную больницу, где уже третий день находилась еще одна жертва отравления метиловым спиртом.
“Есть ли связь между ним и теми, кто отравился минувшей ночью? — размышлял я по дороге. — И потом… Максим утверждает, что успел отпить из бутылки граммов сто, не больше. Когда его нашел отец, бутылки возле парня не оказалось или он ее просто не заметил — не до того было… Значит, надо срочно послать на то место людей, обшарить все вокруг… Но не исключено, что ее прихватили с собой те, кто снял с Максима пиджак и обчистил карманы… И наверняка выпили… Выходит, есть еще жертвы! Или жертва, если грабитель был один?”
Главврача железнодорожной больницы Бориса Исаевича Червонного я знал лично. Он был депутатом городского Совета, и мы не раз встречались на сессиях Совета.
— Семен Базавлук поступил к нам позавчера, часов в одиннадцать утра, — сказал Борис Исаевич, перелистывая историю болезни пострадавшего.
— Я могу с ним побеседовать?
— Что вы, Захар Петрович! Он очень плох… Спасти его надежды почти нет.
— Даже так?
— Выпил слишком большую дозу. На пять человек хватило бы!
— Сколько ему лет?
— Тридцать девять… Представляете, на руках трое детей, жена и престарелая мать…
— Где работает Базавлук?
— На железнодорожной станции. Сцепщик вагонов.
— Придется поговорить с его женой.
— Она сейчас здесь, я ее видел, принесла передачу. — Червонный вздохнул: — Не знаю, понадобится ли…
— Как бы пригласить ее сюда, Борис Исаевич? — попросил я. Главврач позвонил в терапевтическое отделение и дал соответствующее распоряжение.
— Странное у нас отношение к пьянству, — покачал головой Червонный, положив трубку. — В России, мол, пили испокон веков. Традиция, так сказать… Заблуждение! Просто не знают истории… В конце прошлого века в России началось наступление на пьянство… Поднялась передовая общественность. Толстой, Достоевский и многие другие… Плоды не заставили себя ждать. За тридцать лет — с середины шестидесятых до середийы девяностых годов — количество потребления алкоголя на душу населения снизилось более чем на одну треть! Представляете? И было самым низким в Европе и в Америке… Посудите сами: в начале века французы пили — в пересчете на чистый спирт — по сравнению с русскими в пять раз больше, итальянцы — чуть меньше, чем в пять раз, швейцарцы — почти в три раза больше, бельгийцы — больше чем в два раза!.. Вот он, миф о европейской умеренности! И суждение, что пьянство — русская болезнь, выдуманный ими, просто-напросто клевета! Скажу более: в тысяча девятьсот четырнадцатом году в России действовал сухой закон. Причем успешно, что поразило Европу… Я уже не говорю о советском времени — двадцатых, тридцатых годах… Мой отец до сих пор вспоминает, что выпить в праздник двести грамм водки считалось уже позором… Самое большее — одну — две рюмки. А в будни — ни-ни! И ведь никакого сухого закона не существовало!
Стук в дверь прервал рассказ.
— Да-да, войдите! — крикнул Червонный.
На пороге появилась женщина с набитой целлофановой сумкой в руках.
— Садитесь, Лидия Ивановна, — предложил главврач.
Он представил меня жене пострадавшего. Та несмело опустилась на стул и спросила:
— Как мой Семен, товарищ доктор?
— Сами видите, делаем все возможное и невозможное, — ответил главврач.
Он старался не смотреть на несчастную женщину. У нее задрожал подбородок, скривились губы — вот-вот разрыдается.
— Но мы не теряем надежды, — попытался успокоить ее Червонный.
— Спасите мужа! — произнесла женщина с отчаянной мольбой в голосе. — До конца жизни буду бога за вас молить!.. Ведь трое сирот останется…
Женщина все-таки не сдержалась, слезы покатились из глаз, она вытирала их широкой, натруженной ладонью.
— Лидия Ивановна, прошу вас, успокойтесь, — поднялся Червонный. — Нате, выпейте водички…
Он протянул ей стакан. Женщина отпила несколько глотков и, судорожно вздохнув, взяла себя в руки.
— Товарищ прокурор хочет кое-что выяснить у вас, — сказал главврач.
Базавлук молча кивнула.
— Расскажите, пожалуйста, что случилось с вашим мужем? — спросил я.
— Ох, Семен, Семен! — покачала головой женщина. — Сколько раз говорила ему: не доведет до добра выпивка!..
— Часто пил?
— А то! — вздохнула Базавлук. — Люди думали — тверезый мужик… И верно, пил только дома. И от детей прятался. У него в гараже лежанка, так он придет с работы, выпьет и спит себе… Очухается, искупается в душевой во дворе, тогда уж в дом идет… А позавчера жду его к завтраку, жду, он все не идет и не идет… Накануне-то он приехал и, как всегда, приложился. Всю ночь продрыхал. Я сбегала с утра на базар, хотела за обед приняться, да свет отключили. У нас такое бывает… Пошла в гараж за керосином — батюшки! Семен свалился с лежака, в блевотине, корчится… Перепугалась я — ужас! Поднять его не могу — здоровенный… Свекровь кликнула, она прибежала, и мы вдвоем еле-еле уложили Семена на лежак… Стали его холодной водой отхаживать. Семен что-то мычит, ничего не поймешь… Только и разобрали: “Митьке скажи! Митьке скажи!” Потом приподнялся, глаза навыкате, тычет пальцем в угол гаража, кричит: “Ой, чертенята прыгают! Прогоните, прогоните!” Свекровь перепугалась, крестится, дрожит. А я думаю: ну, все, допился до белой горячки. Как сосед наш, его полгода держали в психушке… Говорю свекрови: “Что делать-то будем? Надо “скорую” вызывать…” Она отвечает: “А может, обойдется? Варенья кисленького наведем с водой, отпоим. Очистим внутренности…” Она его уже раза три таким образом в себя приводила. Но тогда Семену черти не мерещились… Побежала я к соседям, у которых телефон, позвонила. Расспросили меня, что и как… Минут через двадцать приехала “скорая”. Я поняла, что из психушки… Врач посмотрел мужа, нахмурился. Спрашивает: “Что он пил?” — “Водку”, — отвечаю. “А ел что?..” Там у Семена в гараже на столике огурцы соленые были, лук зеленый, яйца вареные… Я стала допытываться, что с мужем. Врач говорит: “Похоже, сильное отравление”. Спросил, где бутылка из-под водки. Я ответила, что не знаю… И впрямь, бутылки что-то не видать… Стакан, кружка с водой… Семен всегда запивает горькую водой… “Может, — говорю, — на работе угостили?..” Ну, мужа положили на носилки — ив машину… Я тоже поехала… Привезли сюда, в железнодорожную больницу… А Семен все время в беспамятстве. И снова какого-то Митьку вспоминает. Скажи, мол, Митьке. А что — бог его знает…
— Значит, бутылку из-под водки вы в гараже не нашли? — еще раз уточнил я.
— Нет. Меня об этом и в приемном покое спрашивали… И еще интересовались, часто ли муж выпивает, находился ли на принудительном лечении от алкоголизма. Я ответила, что на принудительном не находился, а вот добровольно вылечиться пытался. Его в первой городской больнице лечили отварами трав…