Мирон сын Мирона

Аэлла проводила его глазами, быстро поднялась из-за стола и пошла следом. Она настигла Идвара только в его кабинете, спросила первой:

— Ты ничего не рассказывал об этом, король, в самом деле, хотел тебя убить?

— Хотел и убил бы, если бы всё получилось, как было рассчитано, — поднял голову и посмотрел на Аэллу в упор. — И я бы не вернулся…

— О, Боже, Идвар, почему? Зачем ему это, он и так сослал тебя на задворки королевства?.. Зачем?

— Затем, что я, по его мнению, хочу забрать у него и его сына королевский трон, хочу стать королём.

— А ты хочешь?

Идвар сверкнул глазами возмущённо:

— И ты туда же? Не нужен мне никакой трон, я всего лишь добивался звания Майнора для Уарда, и это по закону. Он — самый старший наследник, он должен быть по праву Майнором, а потом королём. Он — а не я! Как это может быть непонятно? Я не могу вас понять… Да и сейчас, какая разница?

— А что король? Ты и на этот раз опять с ним об этом разговаривал?

— Конечно.

— Что он тебе сказал?

Аэлла задавала вопрос за вопросом, а Идвар в раже произошедших событий сказал о том, о чём не хотел говорить никогда.

— Он сказал, что никогда не позволит ни мне, ни моим детям, никому из моего рода даже претендовать на трон, не говоря уже про то, чтобы занять его.

— Почему, Идвар? Почему он так сказал?

— Да потому что я… — он осёкся и не договорил, резко рубанув воздух ладонью, понял, что не может, и прошептал бессильно, разом теряя весь пыл:- Да потому что — и всё…

Аэлла долго молчала, глядя на него. Неужели король рассказал ему? Неужели он смог это сделать? Сам? Какими словами? О, Господи…

— Идвар? — она позвала его тихо. — Что он тебе сказал?

— Да ничего, — он отрезал, давая понять, что больше не хочет об этом разговаривать, отвернулся к ней спиной, долго мучительно глядел на сваленные на столе бумаги. Ждал, что Аэлла уйдёт сама, но она не уходила, будто ждала продолжения.

— Что он сказал тебе? Ты скрываешь от меня, я чувствую, что-то серьёзное, да?

— Я не хочу говорить об этом…

— Ты не доверяешь мне?

— Доверяю, почему же…

— Он обидел тебя, оскорбил, сделал больно? Идвар, почему ты не говоришь мне? Я же чувствую, что ты изменился, ты стал чужим… Я не узнаю тебя. Что случилось, Идвар? Может быть, я смогу чем-то помочь тебе, но я же не могу, если не буду знать… Ты мучаешь сам себя и меня, страдаешь в одиночку…

Он резко обернулся к ней.

— Аэлла, милая… — а прошептал с мукой, с болью, с невыплаканными слезами. Но Аэлла смотрела на него, ничего не говоря, словно ждала. Идвар опустил голову на грудь, отрешённо покачал ею от плеча к плечу. Ему больно, как же ему больно. Сердце Аэллы обливалось слезами от жалости к нему, она подошла и обняла его, склоняя его голову к себе на грудь, хотя он был выше ростом. Гладила по голове, как мать обычно успокаивает ребёнка, утешает его в боли и в страданиях.

— Всё будет хорошо, Идвар. Я всё равно люблю тебя, что бы ни случилось, что бы он ни сказал тебе, что бы ни сделал… Любила, люблю и буду любить… Мне всё равно, что ты скрываешь, но мне больно, когда тебе больно…

Она гладила его по голове, а он, никогда в жизни не испытывавший материнской ласки, слышал биение её сердца, и буквально умирал от тоски и боли. Он любит её, любит больше всего на свете, и не может скрывать от неё. Спросил шёпотом:

— Ты, правда, будешь любить меня, несмотря ни на что? Будешь любить меня и Уарда?.. Даже если узнаешь… — не договорил и оторвал голову, в упор глядя на Аэллу, и она заметила в его глазах невыпущенные на волю слёзы, шепнула тихо:

— Конечно, Идвар, я буду любить тебя всегда…

Он молчал долго, отошёл и, постояв немного, сел на стул у стола, опёрся локтями в колени и запустил пальцы в волосы до самой макушки. Будто великая, страшная тяжесть лежала на его плечах. Но Аэлла не торопила его, если захочет, он сам расскажет, иначе неосторожным словом можно спугнуть миг откровения и доверия. И она дождалась его, Идвар заговорил чуть слышно, глухо, с болью, незнакомо ей:

— Он сказал мне, что ни я, ни Уард, никто из моего рода никогда не станут королями, потому что он не допустит… из-за того… — сделал паузу, уронил одну руку между колен, а второй подпёр голову под лоб. — Из-за того, что я — не его сын… — Аэлла не вмешивалась, ждала терпеливо, спокойно, не выказывая удивления. — Будто мать моя нагуляла меня и родила не от короля, не от него… поэтому он ненавидит меня с детства… Поэтому и убить хотел… — Он усмехнулся вдруг с горечью, глянул на Аэллу исподлобья. — Я не королевский сын, я не принадлежу к королевскому роду…

— А отец?.. — голос Аэллы получился хриплым, и она кашлянула и спросила ещё раз:- Он сказал тебе, кто твой отец? От кого королева родила тебя?

Идвар дёрнулся, вскидывая голову:

— Нет, конечно, кто сейчас это знает? Она же умерла! Кого сейчас об этом спросишь, для всех я — Мирон, второй сын короля… — Аэлла не двигалась с места, не сводила с него глаз, и Идвар спросил её с улыбкой горечи:- Я не знаю, кто мой отец, я не знаю, какого я рода, а, значит, и ты, и Уард… Понимаешь?..

— Перестань! — она перебила его громко, властно, как настоящая герцогиня.

— Он издевался надо мной, он называл меня ублюдком, говорил, что меня надо было убить ещё ребёнком, но он пощадил меня, подарил мне жизнь… И я теперь должен быть благодарен ему… Моя мать, оказывается, как последняя… нагуляла меня с каким-то неизвестным проходимцем, и никакого я не королевского рода, и ты вышла замуж за оборванца… И Уард — мой сын…

— Перестань! — она снова перебила его, шепнув сквозь зубы. Господи! Что же она наделала? Надо было самой рассказать ему об этом, самой подобрать нужные слова, деликатно, по-доброму… Кто бы мог подумать, что у короля вместо сердца окажется камень, и он, сохраняя тайну столько лет, всё-таки выплеснет её на голову “сына” вот таким ведром отбросов и грязи… Как теперь, какими словами утешать эту боль, это унижение?

Она подошла к нему близко-близко и спросила шёпотом, глядя сверху:

— Он так и не сказал тебе, кто твой отец?

— Нет, он задёргался, как безумный, когда я назвал ему имя сына, за кого просил.

— Уард? — она переспросила, хотя прекрасно знала имя своего сына. Это открытие ещё больше убедило её. Да! Он ненавидел своего брата, мстил ему за жену, за измену, за их общего сына, а тут такое вдруг. Их сынок греховный требует трона, да для кого? Своего сына, которого назвал именем своего отца! Неслыханная дерзость, пощёчина судьбы…

Аэлла заговорила через минуту молчания:

— Он не всё рассказал тебе. Он скрыл от тебя имя твоего отца, скрыл судьбу твоей матери, он сказал только то, что ему было надо, и такими словами, какими хотел… — Идвар глядел на неё снизу огромными глазами, всё больше и больше распахивающимися от удивления, от каждого сказанного ею слова. — Твой отец не проходимец, твой отец — родной его брат, Мирон Уард, ты знаешь, о ком я говорю, он погиб на войне, когда тебе было два года. Он так же, как и король Эдуор, принадлежал королевскому роду, как и ты — сейчас… Твоя мать, вернее всего, влюбилась в него и родила тебя по любви, а не по греху, как сказал тебе король… За это и поплатилась… По приказу короля, её убили во время родов, повитуха перерезала ей вену, и она истекла кровью… Но ты остался, ты выжил… Король и тебя хотел убить, думаешь, почему ты болел после того, как родился? — Сделала паузу, поднимая брови. — Тебя облили холодной водой…

— Откуда… Откуда ты это знаешь? — он переспросил шёпотом, еле-еле совладав с голосом.

— Поэтому он и ненавидел тебя и сейчас ненавидит, и убить тебя хочет. Ты у него поперёк горла стоишь, напоминаешь ему об измене жены, о своём брате…

— Откуда ты это знаешь? — он повысил голос, не добившись ответа на свой вопрос.

— Я разговаривала с повитухой, той, что тебя принимала, той, что убила твою мать…

— Этого не может быть…

Но Аэлла продолжала дальше, как ни в чём ни бывало: