Страница 17 из 25
Шнур йо-йо несколько раз обернулся вокруг её шеи, а Сахиб держал другой его конец и сильно тянул на себя. Его лицо по-прежнему напоминало морду каменного идола, которому паства недодала свежей человечины.
— Дульси, Ду-ульси — с грустным укором покачал он головой.
Мэм изо всех сил пыталась ослабить петлю, но уже начинала сереть и похрипывать.
— Ну что ты такое делаешь? — продолжал он тихо и веско. — Так ведь не играют, сама знаешь. Нельзя себя раскрывать никому. Понимаешь? Ни-ко-му. Мне тоже. Я и так всё узнаю. А ты… Знаешь, кто я, говоришь? Глупенькая, ты ведь десятой части про меня не раскопала, а уже всё выложила. Я ж за такое и задушить могу. Во избежание дальнейших недоразумений…
Его спокойный тон пугающе контрастировал с напряженными скулами и сполохами ярости, метавшимися в недрах глаз. Но не только ярости… Его взгляд откровенно потреблял тело Мэм, с которого окончательно сползло одеяло. Вставшие от напряжения груди, подтянувшийся живот в дорожках холодного пота, расставленные ноги и, главное, гниловато-пряные запахи страха и вступающей в права смерти привлекали его, как свежая кровь акулу. Мэм упала с кровати на четвереньки. При виде её воздетых ягодиц он слегка оскалился. Сильно потянул за шнурок, она бросилась к нему, как собачка, которую поманил хозяин. Сахиб чуть ослабил хватку петли. Она подняла голову и с изумлением увидела, как сильно он возбужден. Она умирала взаправду, но тоже почувствовала прилив похоти и уже сама порывисто потянулась к нему… Через несколько минут он захрипел, грубо рванул её за плечи и бросил на ковер.
Такого она ещё не испытывала, ни с ним, ни с кем-либо еще, и знала, что никогда больше не испытает. Будто невероятной силы цунами начисто смыло её мозг. Она шипела и рычала, кричала непонятные слова. Это был уже не сексуальный, а какой-то магический экстаз, как в детстве, когда харизмат-отец брал её на богослужения. Странные слова выходили из неё вперемешку с порциями пены.
Сахиб поднялся и смотрел на её непристойные конвульсии. Неопределенно усмехался, а иногда кивал, словно понимал что-то.
— Бо-о-о-о-о! — выплеснулся из нее заключительный вой. — Бо-бо-о-о!..
— Ну, ну, Дульси, вернись. Все уже прошло, — он наклонился и слегка похлопал её по щеке. — Дурочка маленькая, зашлась… Бо-о-о-о, надо же… Какой там бо-о-о…
Она словно возвращалась из-за гроба. Лицо было ровного серого цвета. На подбородке засыхали клочья пены. Закатившиеся глаза медленно вставали на место. Осознав себя, беззвучно разрыдалась. Он встал на колени, обхватил её за плечи и принялся тихонько баюкать.
— Кимбел, — человеческие слова давались ей с трудом, из горла всё ещё шли хрипы, — никогда не смотри на меня так, никогда, пожалуйста…
— Дурочка, — повторил он почти ласково, — я и не смотрел толком, так, глянул…
— Ки-имбел, — хныкнула она, — что это было?
— Пустота, Дульси. Великая пустота. Ты просто услышала, как она скрежещет зубами…
3
Эх, спасибо заводскому другу —
Научил, как ходят, как сдают…
Выяснилось позже — я с испугу
Разыграл классический дебют!
Владимир Высоцкий "Игра"
— Не грусти, а то дураком станешь!
Руслан нехотя поднял голову. От розовощекой монголоидной медсестры исходила струя животного здоровья, в столь скорбном месте просто неприличного. Но она плевала на это, как и на сборище полутрупов-полузверей в грязных пижамах, бесцельно меряющих шагами длинную сумеречную комнату с низким потолком, за которой в местном фольклоре почему-то закрепилось наименование "греческий зал".
— Я не буду грустить, — ответил он тоном покладистого зомби.
— Ну, так вставай и ходи туда-сюда, — хихикнула жизнерадостная хакаска.
Руслан вновь опустил тяжелый взгляд на грязную клеенку стола.
Монотонный бубнеж раздражал. Руслан вскинулся и злобно залепил Розе в ухо. Плюгавый, с шершавыми пятнами лишая на плешивом черепе хроник покорно встал и пересел в угол. Однако вскоре оттуда опять раздалось:
— Заткнись! — сквозь зубы прошипел Руслан.
Ему было в лом вставать и обработать дурака серьёзно. Да, впрочем, и раздражение его уже ушло, как всегда, растворившись в глухой тоске, которая, казалось, была тут вместо кислорода. "Ну его, — подумал он, — дурак и дурак… Стихи вот пишет… Дурацкие… Но пишет же. А я и того не делаю".
Однако к свершениям не располагала вся атмосфера в "Областном государственном учреждении здравоохранения "Энская областная психиатрическая больница N 2", неофициально — "Ржанка". В общем-то, "Ржанка" не была "спецом", подчиненном МВД, куда по идее должны были упрятать Руслана. Принимая во внимание несовершеннолетний статус убийцы, его поместили на принудительное лечение в "обычный" дурдом.
Тем не менее, "Ржанка" не была обычным дурдомом. Руслан понял это, когда его как-то вывели под охраной двух дюжих санитаров за едой к обеду. Подходя к грязной кухне во дворе, он обратил внимание на сарай, откуда исходили мучительный визг фуговального станка и бодрый дух свежераспиленной сосны, почти перебивавший кухонный смрад. Двери сарая были приоткрыты. Заглянув туда, он с прохладным ощущением под ложечкой разглядел за клубящейся в свете тусклых ламп опилочной взвесью целый штабель новеньких гробов.
— Для вас, дураков, ящики, — хохотнул один из санитаров, ражий очкастый Борис.
— Блядь, я бы на них дерева не тратил, выкопал бы яму и всех зарыл. Живьем, -
мрачно отозвался второй, сутулый и невысокий, отличающийся инфернальной злобой, за что имел среди больных красноречивое погоняло Гестапо.
— Ага, точно, — поддакнул Борис. — Нелюди же…
Руслан очень скоро понял, что гробовая мастерская тут без работы не сидела.
В больницу на окраине маленького поселка у огромной реки везли тех, кого не стоило держать в более цивильном стационаре Энска. Иных опасались за то, что они слишком многое могли рассказать. Впрочем, опасались не очень: кто же "дуракам" поверит! Пусть они кому угодно поведают о пытках сульфо или электрошоком, или как особо непонятливым и упертым "санируют полость рта", терзая здоровый зуб до тех пор, пока сверло не врежется в пульпу. Или удаляют нерв без всякой анестезии. Или просто приказывают санитарам или "блатным" поучить паршивца. Те такие вещи делали охотно, а если паршивец при этом ненароком кидал ласты, то потеря невелика. В истории болезни затюканный врач начертает: "Смерть от травм, полученных при падении с койки", а завхоз спишет ещё один гроб. Поговаривали, что подобное проделывали тут и вполне осознанно, по заказу любящих родственников или устному распоряжению какой-нибудь властной шишки.
Роза где-то опять завел свою шарманку. "Сейчас люлей схлопочет", — меланхолически подумал Руслан, бесцельно вперив взор в расписанную аляповатой фреской стену: Лель и Купава на лоне природы. Щёки их были такие румяные, а глаза такие бешеные, словно они основательно перебрали циклодола. Что не удивительно: творение принадлежало кисти здешнего постояльца.