Сулла

В ожидании этого дня воспитанием маленького ребенка полностью занимается семья: развиваясь среди близких, он прежде всего учится уважать традиционные ценности аристократии, иллюстрируемые примерами его предков, которыми он насыщает свою память. Конечно, отец приобщает его ко всем религиозным и общественным ритуалам, где он может дать ему возможность участвовать; мать прививает ему элементарные понятия интеллектуальной культуры, а дядя по материнской линии поддерживает с ним непринужденно снисходительные отношения, полные нежности, часто являющие контраст с более жестоким отцовским отношением. К этому добавляются уроки, даваемые дома наставником, рабом или его отцом.

Тем не менее, как только мальчик узнал все, что могла дать ему семья, стало необходимым дать ему философское, юридическое, и особенно риторическое образование, чтобы предоставить возможность заниматься политической карьерой. Он посещал школу греческой риторики, которая тогда была в моде. По всей вероятности, обучение завершалось посещением Греции, куда отправлялись все молодые аристократы, чтобы повысить свою культуру, прежде чем полноправно войти в жизнь Города.

Греческая культура была так важна для римской знати, что, когда несколькими годами позднее Гай Марий, прообраз выскочки, будет хвастать перед собранием римского народа тем, что он деятельнее и честнее как полководец, чем аристократы, которые были до него во главе африканских армий, с его языка слетит высокомерное: «Я не учил греческих букв; меня нисколько не интересовало учение, которое не могло вызвать у самих учителей любви к доблести».

Вполне возможно, что изучение греческой литературы и философии не представляло собой школы доблести так же, как и их незнание. Как бы то ни было, свидетели единодушно представляют Суллу как личность, в высшей степени пропитанную и греческой и латинской культурами, способную соперничать с эрудитами. И духовная насыщенность, не говоря об обаянии, которое исходило от него, способствовали формированию из него оратора, тем более приятного, что у него, как говорят, был очень красивый голос и он прекрасно пел. Исключительная культура молодого человека парадоксальным образом послужила тем, кто в последующих поколениях стремился очернить его; в самом деле, недруги не преминули развернуть против него сильную полемику, касающуюся подчеркнутого пристрастия к театру: он, из старинной аристократической семьи, обесчестил себя в потасовках с гистрионами. Плутарх свидетельствует о силе этой привычки: «Будучи еще молодым и неизвестным, он жил с мимами и шутами, с которыми участвовал в потасовках, и когда стал хозяином мира, то каждый день собирал у себя самых бесстыдных людей театра и сцены, чтобы пить и состязаться с ними в насмешках…» Немного дальше биограф утверждает, что после своей последней женитьбы Сулла «продолжал жить с мимическими актрисами, исполнительницами на цитре и гистрионами, с утра выпивая с ними на ложе из листьев».

Очевидно, не нужно воспринимать буквально то, что является всего лишь общим местом политической брани (на тех же основаниях, что и пьянство, в котором публично обвиняют противников, хотя и очень достойных). Более интересен факт (по-видимому, ускользнувший от внимания Плутарха и его комментаторов), что частые посещения людей театра и «попойки» могут говорить о чем-то другом, а не просто о пристрастии к дебошам, участии в союзе поклонников Бахуса. И в этих условиях нельзя слишком доверять утверждению, повторяемому его биографом, в соответствии с которым Сулла якобы жил в окружении людей театра: знаменитого комедианта Росция, руководителя труппы мимов Сорикса, и особенно мима Метробиоза, исполнителя женских ролей, который будто бы пребывал его возлюбленным, даже когда с возрастом потерялись прелести молодости.

Если ограничиться этими источниками, подозреваемыми в некоторой предвзятости, гомосексуальность Суллы, скорее всего, не была полной, вовсе нет, потому что его попрекали именно тем, что он составил себе состояние, когда был подростком, в качестве фаворита Никополи, богатой вольноотпущенницы, значительно старше его. «В результате их отношений и обаяния, исходившего от его юности, она полюбила его и сделала своим постоянным любовником; так что, умирая, она оставила ему свое состояние». И возраст, кажется, не ослабил гетеросексуальной пылкости, потому что он женился в четвертый раз на Валерии по любви с первого взгляда. Во время боя гладиаторов совсем еще молодая женщина (ей не было двадцати пяти, тогда как Сулле было пятьдесят восемь), проходя у него за спиной, опустила руку ему на плечо и выдернула нитку из его плаща. Сулла был удивлен. «Не сердись, император, — сказала она. — Просто я тоже хочу иметь частицу твоей удачи». Так началась идиллия, которую Плутарх строго осудил: «Сулла нашел этот разговор занятным и, быстро поняв, что в нем проснулся интерес, послал спросить имя женщины и осведомиться о ее семье и образе жизни. С этого момента они обмениваются взглядами, без конца оборачиваются, чтобы посмотреть друг на друга, улыбаясь при этом, и наконец договариваются заключить брак. Возможно, Валерия была безупречна; но даже если она была совершенно целомудренна и добродетельна, Сулла женился на ней не из благородного и честного побуждения; он позволил соблазнить себя, как мальчишка, красотой и кокетством, которые обладают естественным эффектом будить самые предосудительные и неблаговидные страсти». Однако чтобы составить себе представление по этим вопросам, прежде чем полагаться на россказни, распространяемые недобросовестной литературой, лучше обратиться к суждению одного из его открытых противников, Саллюстию: «Наслаждаясь сладострастием в моменты досуга, он не позволял сладострастию отвратить его от дел и тем более возможности выглядеть пристойно в семейной жизни». Таким образом, ясно, что Сулла не был выше всяческого порицания, но в то же время не давал повода к обвинениям, потому что никогда не позволял любви к удовольствиям отвратить себя от гражданских обязанностей.

Итак, следует опровергнуть все зарисовки, довольно предвзятые, как воспоминание о «Сулле-фаворите», ставшем, как известно, великолепным полководцем: оно извлечено из бутафорской кладовой со всеми хитросплетениями, предназначенными создать противоречивые портреты, чтобы вызывать одновременно восторг и пересуды. Например, портрет, набросанный Валерием Максимом: «Луций Сулла до периода, когда он стал квестором, обесчестил себя драками, пристрастием к вину и театру. Так, говорят, что Марий, консул, проявил сильное недовольство тем, что судьба ему дала квестора, такого изнеженного, когда ему нужно вести жестокую африканскую войну».

У Суллы, как, скорее всего, у большого числа людей его круга, была концепция брака, которая не предполагала обязательной нежности, и известно, что если муж был защищен от неверности своей супруги, то для противоположной стороны подобного закона не было. «Если муж уличал свою жену в супружеской измене, он мог убить ее безнаказанно, без осуждения; если, напротив, она уличала своего мужа, она не могла тронуть его пальцем, не имела права», — выдержка из римского юридического текста. Зато как часто подозревали вдов в том, что они сами явились орудием своего траура!

Конечно, в самом конце II века до н. э. чаще говорили о разводах, чем о скорой расправе (или отравлении), но установленный порядок свидетельствовал об определенной концепции брака и, несомненно, объяснял происходившие здесь или там эксцессы. В отношении Суллы известно мало подробностей о его браках и еще меньше, конечно, о характере его отношений со всеми очередными женами, известно только, что он был очень влюблен в последнюю и заслужил упрек в непристойности в результате нескольких публичных проявлений любви к ней.

О первой нам почти ничего не известно: возможно, ее звали Илия, и она дала ему дочь (которую звали Корнелия, то есть языческое имя отца женского рода). В самом деле, так как имя этой молодой женщины сообщают нам только греческие манускрипты, имеющие досадную тенденцию коверкать римские имена, и неизвестен римский род, носящий это имя, мы попытались предположить, что речь может идти о некоей Юлии — например, сестре Гая Юлия Цезаря Страбона и Луция Юлия Цезаря, которые благодаря своим талантам и связям были первыми на политической сцене в первом десятилетии I века до н. э. Но прежде чем строить гипотезу на ошибке в переводе текста, стоит, вероятно, принять во внимание, что Плутарх ошибался, и речь идет об Элии, известной как вторая жена Суллы — значит, только одна женщина скрывается за двумя именами; по всей вероятности, Элия должна была принадлежать к плебейскому роду, более о ней ничего не известно, только имя.