Пришелец

Барабанный рокот мгновенно стих. Шечтли повскакивали с мест и стали медленно пятиться к борту, не сводя глаз с Нормана, яростно полосующего бичом неподвижный воздух. Девушка прижалась к Бэргу, и он всей грудью ощутил испуганный трепет ее тела. Кто-то из гардаров настежь распахнул дощатые ворота загона, Норман с силой воткнул пальцы в раздутые ноздри лощади, она запрокинула точеную морду, перескочила через низкий порожек, встала на дыбы и заплясала посреди ковра, круша копытами хрупкие глиняные черепки и норовя скинуть рыжеволосого человека, намотавшего на свой кулак длинную прядь лошадиной гривы.

При виде яростного всадника шечтли словно окаменели. Кто-то едва заметно шевелил непослушными губами, шепча неразборчивые заклинания, кто-то с тоской смотрел на солнце, уже перевалившее зенит, но все еще поливающее палубу и зеленоватую гладь лагуны жарким струящимся светом.

Вдруг Эрних увидел, что на ступенях каменных истуканов началось какое-то быстрое беспокойное движение. Яркие неподвижные фигурки копьеносцев ожили, зашевелились и стали спускаться к подножиям обоих идолов, где уже качались на волнах невесть откуда взявшиеся лодки под косыми зелеными парусами. Он тронул за плечо стоявшего рядом падре, но тот, вместо того чтобы повернуть голову, стал вдруг бессильно, как спущенный мех, оседать на палубу, продолжая вяло перебирать пухлыми пальцами темные деревянные бусины.

— Эрних! — раздался бешеный крик Нормана. — Эти негодяи отравили всю команду!

Тут Эрних заметил, что некоторые из гардаров и бывших пленников так и остались сидеть вокруг ковра, уткнувшись головами в собственные колени. Только Дильс мучительно пытался перебороть неодолимую вялость, глубоко, до крови, погружая в грудь кончик блестящего клинка. И лишь Бэрг, не пригубивший ни глотка прохладной зеленоватой влаги, как влитой, стоял посреди палубы, крепко обхватив руками хрупкие исхудалые плечи Тинги.

Лодки приближались, перекрывая парусами толстую золотую цепь, заграждавшую выход из лагуны.

— Стреляйте! Залп! Огонь! — кричал Норман, вонзая серебряные звездочки шпор в поджарые лошадиные бока.

Но двое гардаров, едва пройдя с десяток шагов по направлению к поставленным на сошки мушкетам, рухнули на палубу и постепенно замерли, подтянув к животам едва прикрытые каким-то рубищем колени.

Эрних тоже почувствовал, как по всему его телу от живота распространяется какая-то странная вяжущая вялость, как если бы его живот был центром расползающейся во все стороны паутины, оплетающей мышцы и органы множеством липких невидимых нитей. Но голова оставалась спокойной и ясной, и глаза отчетливо различали грубо и ярко разрисованные лица приближающихся копьеносцев.

— Эрних! — услышал он истошный вопль Нормана. — Нас спасет только чудо — сотвори его!

И он громко раскатисто захохотал, потрясая в воздухе пышными огненными кудрями.

Эрних с трудом поднял голову и вдруг увидел над самой верхушкой мачты неподвижно парящего в воздухе тэума. Его силуэт в широком складчатом плаще был почти прозрачен и лишь окаймлялся по волнистым краям одежды яркой светящейся полосой, окружавшей темноглазый лик широким мерцающим нимбом. Взгляд его вытянутых глаз проник в самую душу Эрниха и словно растворил липкую паутинную сеть, облепившую его тело. Вслед за этим на корабль опустилось влажное туманное облако, скрывшее от глаз Эрниха не только приближающиеся лодки, но и самые борта корабля. Черный конь под Норманом в клочья разбивал копытами ковер, всадник взмахивал бичом, бешено распяливал рот, брызжа слюной, но все звуки тонули и замирали в тумане, не достигая ушей Эрниха. И лишь двойной, слившийся в объятиях силуэт Бэрга и Тинги сиял в тумане бледным алым светом, преобразившим лохмотья в махровые лепестки огромного невиданного цветка.

— Подними руку! — раздался вдруг негромкий повелительный голос.

Эрних повиновался, и его рука сама собой протянулась в направлении лежащего в отдалении гардара. Человек вздрогнул, подобрал под себя ноги и сел, упираясь руками в доски палубы. Застывшая поверхность воды вокруг корабля вдруг зарябила, медленно вздыбилась и породила пологую волну, недвижно замершую вровень с корабельным бортом. Еще один гардар очнулся и нетвердо поднялся на ноги, протирая слипшиеся глаза. Тряпье, покрывавшее его тело, потемнело, и по лохмотьям побежали голубоватые язычки пламени, преобразившие их в сверкающий позолотой и драгоценными камнями наряд. Гардар звонко щелкнул каблуками высоких лакированных сапог, вывел из загона коня, вскочил в седло, натянул поводья и, взмахнув плетью, перелетел через борт. Конь опустился на пологий скат волны, но, вместо того чтобы погрузиться в воду, выбил копытами четыре веера серебристых брызг и встал, взмахивая хвостом и поворачивая к всаднику вспененную оскаленную морду. Вслед за ним через борт скакнула лошадь Нормана, и вскоре семь всадников в сверкающих золотом и драгоценностями камзолах по застывшему скату волны сошли с корабля и заплясали на поверхности воды, едва покрывавшей конские копыта.

Туман рассеялся, напоив воздух легкой сумеречной прохладой, парящий над мачтами тэум исчез, и раскаленное солнце, достигшее за этот краткий миг почти конца своего дневного пути, теперь стояло над лесом, раскинув по волнам широкий пылающий ковер предзакатных лучей. Лодки с копьеносцами застыли в отдалении, их косые паруса внезапно пожухли, почернели и исчезли в прозрачных язычках голубоватого пламени. Оставшиеся на палубе корабля люди не сводили глаз с пылающей воды и семи черных всадников, скакавших к берегу плавным летящим галопом.

Глава третья

ПОСОЛЬСТВО

Гонец-осведомитель лежал, уткнувшись лицом в каменную плиту у подножия высокого трона, на котором в послеполуденные часы восседал Катун-Ду. Трон стоял посреди небольшого зала, как бы затерянного среди бесчисленных колонн, составлявших суть и плоть Святилища, выстроенного на плоской вершине пирамиды. Имена жрецов и правителей, при жизни которых был воздвигнут этот стройный каменный лес, были высечены на плоской стеле, соединявшей вершины двух колонн при входе в храм, так что разглядеть значки на ней можно было лишь сильно запрокинув голову, увенчанную пернатым шлемом. Разглядеть, но не прочесть, ибо когда далекие предки Катун-Ду и людей его племени пришли в эти места, гонимые враждебным племенем иров, они увидели только голые камни, колонны и высокие ступени, ведущие к вершине пирамиды. Но самое странное было то, что каменный город оказался довольно густо населенным полуистлевшими, но непогребенными покойниками. Неподвижно стоящие человеческие костяки, кое-как прикрытые пыльными обрывками шкур, встречались на узких улицах, в лавочках, окружавших центральную площадь, в темных подвалах кабаков и даже в бане. При этом позы покойников были настолько живыми и естественными, словно некая общая таинственная болезнь или божественная кара (что, в сущности, как учил Толкователь Снов, одно и то же) внезапно поразила всех жителей города, не исключая и грудных младенцев, чьи легкие птичьи скелетики так и остались лежать на материнских костях, уткнувшись беззубыми челюстями в прорехи между ребрами.

Все эти сценки сохранились на глиняных табличках, процарапанные на них жреческими стилусами. Разглядывая рисунки, Катун-Ду узнал, что, когда последний воин племени Пернатого Змея переступил выбитую в скале городскую черту и послал в преследователей-иров последний камень из тугой ременной пращи, те внезапно остановились и без всяких видимых причин отступили за перевал. Еще он узнал, что люди племени, отдохнув от сражений и бесконечного бегства, постепенно очистили от покойников улицы и здания и что при этом таинственная болезнь мгновенно поразила лишь одну молодую жрицу, случайно пролившую на себя несколько капель воды, сохранившейся на дне банного кувшина. Ее тело сбросили в дымящийся кратер на вершине горы, а все остальные тела привязали гибкими лесными стеблями к смолистым древесным стволам, перенесли в специально вырытую глубокую яму на склоне, сожгли и заложили обугленные останки тяжелыми каменными плитами.