Пришелец

Падре окунул кисть в чашу Гильда, но в тот миг, когда он собирался окропить разложенные на ковре яства, Эрних резким окриком остановил его.

— Падре, — воскликнул он, — вы забыли о женщинах — они терпели лишения наравне с нами!

— Сафи позаботится о них, — сказал Норман и, не оглядываясь назад, повелительно хлопнул в ладоши.

Но смуглая невольница даже не пошевелилась. Она все так же сидела возле бездыханного тела Гусы и, слегка покачиваясь, смотрела перед собой неподвижным взглядом.

— У Сафи горе, — сказал Эрних, — оставь ее!

— Странно, — пробормотал Норман, — скорее я должен предаваться безутешной скорби — Гуса был прекрасным рабом!

— Разве раб может быть прекрасным? — спросил Эрних.

— Почему бы и нет? — усмехнулся Норман, глядя ему в глаза. — Правда, такое, к сожалению, встречается крайне редко… Гораздо чаще раб бывает ленив, уродлив, глуп, прожорлив, слаб, похотлив — я все перечислил, святой отец?..

— Раб и не может быть иным, — вздохнул священник, поднимая глаза на деревянное распятие, прибитое к мачте, — и только свет истинной веры…

— Плевать на свет, — воскликнул Норман, — когда я голоден, я не могу даже слышать о столь высоких предметах! Женщины тоже голодны, голодны все — так пусть же все насытятся в этот знаменательный день! Мы достигли золотоносной земли Пакиах! Мы живы — помолитесь Господу, падре! Пусть Он и впредь не оставляет нас! А ты, Эрних, переведи этим петухам, что я их приглашаю! Пусть они все поднимутся на шхуну и примут участие в священной трапезе в честь Солнца, посланниками коего они нас считают! Правда, для посланников столь могущественного бога у нас несколько потрепанный вид, но я прикажу добавить нам представительности! Люс, залп!

Норман взмахнул кружевным манжетом, Люс ткнул коптящим факелом в пучок фитилей, и веселые огоньки, шипя и разбрасывая искорки, побежали по дубовым лафетам четырех пушек. От мощного согласного залпа из четырех стволов корабль вздрогнул всем корпусом, и лодки шечтлей закачались на волнах, стукаясь тростниковыми бортами.

— Поднимайтесь, не бойтесь! — восклицал Норман, размахивая руками. — Будем друзьями! Эрних, переводи!

Эрних перевел приглашение, и шечтли, проводив глазами последние клочья порохового дыма, стали один за другим подниматься на палубу. Последними по веревочной лестнице вскарабкались Бэрг и рысенок. Зверь уже не отходил от человека и то и дело поворачивал к нему широкоскулую морду с клиньями золотых полос на черном фоне.

По приказу Нормана Люс прикатил из каюты гардаров тяжелый бочонок рома. Среди разложенных на ковре припасов появились грубые глиняные кружки, плошки, кто-то из гардаров осмелился налить и выпить зеленоватой жидкости, доставленной с берега, шечтлям плеснули рома, и они стали степенно смаковать напиток, отхлебывая его маленькими глотками.

Бэрга все это уже не занимало. Он машинально постукивал по колену сухой рыбкой и смотрел на светловолосую девушку в ветхой накидке, сплетенной из сухого, выгоревшего на многодневном солнце льна. Поймав ответный взгляд, он смущенно отвел глаза и принял из чьих-то татуированных рук глиняную плошку с темно-красной жидкостью, обжегшей его горло, как расплавленный рубин. Краем уха он слышал, как Эрних что-то говорит Норману, а тот лишь изредка перебивает его речь короткими вопросами.

— Мы оставили их на берегу! — громко воскликнул Бэрг, чувствуя, как в его груди разливается восторженное тепло. — Янгор, Свегг, Сконн — они все там!

И он махнул рукой в сторону темной полоски леса на берегу лагуны.

Девушка в льняной накидке не сводила с него восторженного взгляда серых продолговатых глаз. Видя, что она не понимает языка кеттов, Бэрг оторвал от связки вытянутый желтый плод и со смехом бросил его через весь стол. Она ловко подхватила плод и тоже засмеялась звонким заливистым смехом. Бэрг приветственно поднял руку.

Посмотрев на него долгим взглядом, сероглазая девушка из племени маанов наполнила глиняную плошку и, обойдя сидящих, поднесла ее Бэргу. Молодой охотник опустился на одно колено, принял плошку из ее рук и, запрокинув голову, в несколько глотков осушил ее, чувствуя, как в его груди волнами разливается огненное тепло. Ему вдруг показалось, что вместе с напитком в него перелилась душа этой светловолосой незнакомки, став залогом того, что в беспорядочно мятущемся хаосе мира их жизни уже слились воедино, как сливаются весенние ручьи, повинуясь неровностям почвы. Бэрг ощутил прикосновение ее длинной узкой ладони на своем потном плече, поднял припорошенные подсохшей глиной веки и сквозь редкие волокна накидки увидел под левой грудью незнакомки знак Тетерева. Впрочем, теперь она уже перестала быть для него незнакомкой; она соединила свой облик с той звездной избранницей, предназначенной ему высшей, небесной волей, предначертания коей жрецы кеттов и маанов могли только угадывать, передавая из поколения в поколение расположение звезд в блистающем круговороте ночного неба. Мааны верили, что некоторые избранные души после смерти человека прекращали свое мучительное блуждание в тесных ущельях звериной и человеческой плоти и, навсегда разорвав этот страшный пленительный круг, поднимались к звездам и растворялись в небесном сиянии, подобно кристаллам соли, бесследно исчезающим на дне глиняных кувшинов, наполненных прозрачной речной водой. Их жрецы учили, что тело первого человека было слеплено из сухой глины, обильно смоченной кровавым потом коней, влекущих по небу колесницу Солнца. Дван слепил его из снега, облил своей мочой и выставил на потеху спящему в глубокой зимней берлоге Богу всей лесной твари, принявшему облик медведя. Но когда весной снег стал таять и вода разбудила спящего, он вылез и чихнул на обледенелого человека, поставленного перед входом в берлогу. Тот ожил, открыл глаза, увидел перед собой медведя и убил его ударом тяжелого ледяного кулака. За это Бог разгневался на человека, заставил его питаться лесными кореньями, ягодами и травами и все время носить при себе тяжелый каменный топор, ременную пращу и копье, чтобы защищаться от медведей, рысей и волков, не простивших ему убийство Бога в облике своего сородича.

Было время, когда жрецы маанов каждую весну приводили к медвежьей берлоге самую красивую девушку племени и, разметав наст вокруг подтаявшего продуха, бросали ее в объятия голодного разъяренного зверя. Но один раз выбор пал на невесту молодого воина из племени кеттов. Юноша узнал об этом от брачного посольства маанов, доставившего ему другую девушку. Молодой воин низко поклонился ей, но в ту же ночь исчез, оставив на снегу рядом с посольской тропой следы босых ног, отороченные глубокими царапинами медвежьих когтей. Он подоспел к берлоге как раз в тот миг, когда двое седобородых жрецов подводили его невесту к темной дыре в сучьях, откуда доносился глухой низкий рык потревоженного зверя. Юноша встал на их пути, широко раскинув руки, а затем выхватил из жертвенного костра горящую головню и прыгнул в берлогу. Он убил зверя, и с тех пор всякий, кто брал себе в жены девушку из племени маанов, должен был убить разбуженного в берлоге медведя. Об этом пелось в длинной песне, сложенной кеттами и маанами за много поколений до Бэрга и Тинги.

И вот теперь, когда они наконец прикоснулись друг к другу, Бэрг понял, что в этой песне говорится о них. Он поднялся с колен, выпрямился, расправил плечи и, запрокинув голову, запел эту древнюю песню, покрывая низким, клокочущим в горле рыком стройный переплетающийся рокот барабанов. Когда он дошел до убийства медведя и захрипел, подражая предсмертному реву зверя, кони за дощатыми перегородками вдоль бортов стали тревожно, заливисто ржать и бить копытами по доскам.

Шечтли заволновались. Они, наверное, впервые услышали такие странные звуки и потому, как бы желая заглушить их, изо всех сил замолотили ладонями по своим гулким барабанам. Их спины выпрямились, а на татуированных горбоносых лицах проступило гордое воинственное выражение. Один из шечтлей вдруг отбросил барабан, оглянулся и, увидев над краем верхней доски оскаленную лошадиную морду с выкаченным окровавленным глазом, остолбенел от ужаса. Но в тот миг, когда он уже хотел поднести ладони ко рту и издать длинный воинский клич, Норман одним прыжком перемахнул через дощатую стенку и оказался на спине лошади. В руке его мелькнул тонкий извилистый бич, над пернатым шлемом раздался хлесткий хлопок, и длинное лицо шечтля пересек кровавый рубец.