Пришелец

Но случившееся с жителями города так и осталось тайной, разгадать которую не смог даже Толкователь Снов. Правда, однажды, вглядываясь в беспорядочную россыпь непонятных значков на потолочной балке при входе в Храм и едва заметно шевеля тонкими губами, он вдруг замер с запрокинутой головой и стоял в такой позе до тех пор, пока одноногий старик, проходя мимо, не коснулся его груди одной из своих корявых подпорок. Катун-Ду видел все это собственными глазами, и Толкователь Снов знал, что он видел это. И потому наутро, прежде чем приступить к жертвоприношению, Толкователь Снов положил перед жертвенным камнем свежую глиняную табличку, исписанную крупными знакомыми значками племени Пернатого Змея.

Надпись была короткой, и Катун-Ду прочел ее одним беглым взглядом. Прочел, но не понял смысла, и потому решил, что Толкователь Снов либо шутит, либо готовит ему очередную ловушку, не довольствуясь ежемесячными допросами-исповедями. Катун-Ду хотел было разбить табличку, нарочито неловким движением ноги сбросив ее с площадки на ступенчатый склон пирамиды, но в последний миг что-то удержало его. Он решил дождаться ночи и показать надпись одноногому старику, обладавшему удивительной способностью проникать в смысл самых невероятных и таинственных вещей.

Он указал Созерцателю Звезд на ошибку в лунном календаре, возникшую, по его наблюдениям, оттого, что Созерцатель совершенно выпустил из виду относительное движение некоторых созвездий.

Для Слушателя Горы он слепил изящную глиняную птицу с гладким каменным шариком в слегка приоткрытом клюве, и теперь глухонемой, изможденный и высушенный пещерной жарой Слушатель мог определять силу и частоту ударов горного сердца, отмечая на влажной глине каждое выпадание шарика из птичьего клюва.

— Замкнулось кольцо Времени, — медленно и отчетливо проговорил старик, когда Катун-Ду показал ему оставленную Толкователем Снов табличку.

— Что это значит? — спросил Катун-Ду.

— Это значит, что твой Толкователь не так глуп, — ответил старик, — как это казалось мне вначале, когда из-под крыши его исповедальни несло палеными ногтями и волосами, настриженными с несчастных безответных покойников.

— Ты лжешь, — с достоинством возразил Катун-Ду, — этого не было, потому что этого не могло быть. Черная Магия запрещена Законом!

— Ну если так, тогда конечно, — усмехнулся старик, — Закон таков, каков он есть, и больше никакое — читали, как же!

— Ближе к делу! — перебил Катун-Ду, постукав по табличке черным крашеным ногтем.

— Это значит, — забормотал старик, наматывая на палец тонкую прядь бороды, — что они повернулись лицом вспять и замерли в собственном прошлом, где нет Времени, а есть одна постоянная Вечность. Есть малые кольца царств и племен. Плита сохранила значки одного кольца, и Толкователь прочел эту надпись. Все остальное ты видел сам.

— Неужели магия слов и значков столь могущественна? — спросил Катун-Ду.

— Это твои слова, — усмехнулся старик, — ты сам сказал их, и теперь никто, даже твой страшный и жестокий Бог не сможет уничтожить их, ибо нет ни на земле, ни в небесах такой силы, которая могла бы сделать бывшее — не бывшим.

— А как быть с водой? Ведь жрица вылила на себя всего несколько капель, оставшихся на дне кувшина, но и этой малости было довольно, чтобы обратить ее в статую!

— Вода не знает Времени, — сказал старик, — она лишь помнит, что видимое человеческому глазу когда-то было водой и опять обратится в нее, замкнув Большое Кольцо. Но не всякая вода помнит об этом так, как та, оставшаяся в кувшине.

Сказав это, старик растаял в вечерних сумерках, но Катун-Ду уже привык к этим странностям и перестал обращать на них внимание. Но теперь, глядя на распластавшегося гонца-осведомителя и на изжеванные ошметки квоки, которые он выхаркивал из себя с тугим, разрывающим грудь кашлем, он почему-то вспомнил этот разговор. Потому что, по словам гонца, выходило, что он преодолел пятидневный путь всего за один вечер, ибо еще нынешним утром он видел из прибрежных кустов, как в лагуну вошел большой парусный корабль, затем наблюдал высадку изможденных оборванных бородачей, их пленение, освобождение и большое посольство шечтлей, отплывшее к кораблю на своих тростниковых лодках. До этого места его донос представлялся Катун-Ду вполне правдивым, но дальше гонец начинал путаться и нести такую околесицу, что Верховному стоило большого труда удержать руку от скорой расправы. Чего стоил один рассказ о каком-то туманном облаке, внезапно окутавшем корабль и вдруг выбросившем на поверхность воды семь двухголовых четырехногих зверей, которые при этом не исчезли в волнах, а словно посуху доскакали до берега и исчезли в лесу.

— Говори дальше! — нахмурился Катун-Ду, когда гонец в очередной раз откашлялся и подобострастно упал лицом на каменную плиту, не смея поднять глаз на гневный лик Верховного.

— Я вышел из кустов, чтобы посмотреть на следы, — торопливо забормотал гонец, — они были подобны отпечаткам неполной Луны, как если бы она могла оставлять их на мокром прибрежном песке…

— Дальше!

— А когда я решил измерить один след и наступил на него ногой, меня подбросило в воздух, ветви стали хлестать меня по лицу, а потом я опустился на дорогу и увидел перед собой городскую черту, — на одном дыхании выпалил гонец.

— И это все?

— Все, Верховный, да будет вечно светел твой небесный лик!

Катун-Ду хотел было отдать приказ отвести гонца в исповедальню Толкователя Снов, но внутренний голос тихонько шепнул ему, что после подобных исповедей люди редко возвращаются и что даже если полированная поверхность золотой пластинки отразит искаженное предсмертным страхом лицо гонца и его горло, перехваченное железными пальцами глухонемых нэвов, он, Верховный, не сможет не только воспрепятствовать этому, но даже легким намеком напомнить Толкователю о судьбе несчастного. Оставалось одно: принять и оставить весь этот бред таким, каков он есть, и ждать, что будет дальше, на всякий случай отправив к шечтлям торжественное посольство с приглашением принять участие в Больших Играх, призванных умилостивить гнев Иц-Дзамна и вымолить у него несколько капель дождя на изможденные засухой террасы.

Четыре человека подняли с земли связанные из жердей носилки, на которых со сложенными на животе руками покоилось мускулистое, словно вырезанное из черного дерева тело Гусы, и, возложив на плечи гладко отшлифованные рукоятки, двинулись вдоль светящейся пенной полосы прибоя в сторону темной высокой башни, искусно сплетенной из длинных стеблей и прутьев, высохших и затвердевших на солнце. Темные выпуклые веки покойника были прижаты гладкими круглыми камешками, такие же камешки, но чуть побольше, прикрывали твердые точеные уши, из широких приплюснутых ноздрей торчали пучки сухой травы, белые крупные зубы крепко стискивали изогнутую трубку с чубуком в виде крючконосой птичьей головы.

Черные всадники, мерно покачиваясь в седлах, ехали по обеим сторонам процессии, держа в руках широкополые шляпы, украшенные пышными перьями, чуть колыхающимися в струях прохладного полуночного ветерка. Впереди с огромным полыхающим факелом ехал Норман, следом за ним ровным торжественным шагом ступал падре, держа над головой большой, связанный из двух жердей крест.

Сама башня была окружена широким огненным многоугольником, сложенным из тонких древесных стволов, аккуратно расколотых по всей длине и покрытых мелкой курчавой стружкой. Длинные трещины тлели, походя на чуть приоткрытые птичьи клювы, наполненные раскаленными углями, и огненные язычки перебегали по стружкам, освещая трепетными рубиновыми бликами неподвижные лица шечтлей, сидевших вокруг сплетенной из ветвей башни и мерно постукивавших ладонями по барабанам. Их легкие носатые лодки тихо покачивались на мелкой прибрежной волне и шуршали тростниковыми бортами.

После того как черные всадники достигли берега и скрылись в лесу, горб волны за бортом с шумным плеском обрушился вниз, накренив корабль и далеко раскидав лодки с голыми обугленными мачтами. Шечтли собирали их по всей лагуне уже при луне, бесстрашно плавая среди серебрящихся волн и толкая перед собой почти невесомые суденышки. Когда они вновь окружили корабль, Эрних поднялся на крышу капитанской каюты и, почувствовав, что все взгляды с надеждой и готовностью устремлены на него, дал знак спускаться в лодки. Окоченевший труп Гусы передали с рук на руки и, когда он лег на тростниковое дно одной из лодок, отчалили, оставив на корабле нескольких полусонных гардаров под командой вооруженного двумя пистолетами Люса. Эрних хотел было оставить с ним Дильса, но, глянув на толстую, поблескивающую в лунном свете цепь между темными скалами, решил, что на берегу этот искусный воин будет нужнее. В какой-то миг ему вдруг показалось, что шечтли хоть и притихли, испуганные всем увиденным, но не смирились, а только замкнулись в безмолвной настороженной враждебности.