Рождение волшебницы

Деятельный через силу, Ананья отирал пот и разводил руками. И пока Юлий ожесточенно кусал ногти, окидывая взглядом залитые кровавым светом развалины, с жалостью поглядывая на Золотинку, – а та пользовалась всяким случаем, чтобы присесть, – Ананья отдыхал как пришлось, прислонившись к ставшей торчком глыбе. Да и то сказать – как его ноги еще носили, этого ледащего человечка с неправдоподобно тонкими конечностями.

– Дальше идем! Будем искать! – говорил Юлий, и Ананья послушно сползал с кручи, чтобы ковылять вслед, а Юлий если и умерял свой широкий шаг, то лишь для Золотинки. Грядущее испытание щемило ей сердце, и она подспудно готовила предлог, чтобы уклониться от подъема на кручу, если Юлий решит-таки попытать счастья.

Стало понятно, что дворец разрушен больше, чем казалось на расстоянии, местами не уцелело стен, лишь торчали среди гор щебня каменные клыки. С изуродованных вершин открывались лежащие на той стороне, за кольцом, дали. Повернувшись спиной к Зимке, мужчины глядели из-под руки.

Потом оба спустились.

– Можно перейти, – участливо сказал Юлий. – На той стороне найдем поесть, – добавил он, по-своему толкуя осунувшееся лицо и безучастный взгляд жены. – А здесь, здесь даже птицы не летают. Пустыня. Нечего мешкать, только оголодаем.

– Государыня, – с подобающими ужимками вставил Ананья, – вы всегда можете на меня рассчитывать.

– Идем, малышка! – Юлий подал руку, помогая ей подняться. – Нельзя сидеть на земле – простудишься.

На осыпи, неуверенно карабкаясь, Зимка почувствовала, что это не только тяжело, но и опасно – камни выскальзывали из-под ног, скакали вниз. И наверное, она путала тошнотворное чувство высоты на этой неверной круче с той особенной тошнотой, которую знала, как признак известного всем оборотням западения. Мало-помалу, каким-то чудом, она поднялась на верх осыпи и тут только поняла, что происходит.

Прошлой зимой слованская государыня пережила два западения, произвольно обращаясь из Золотинки в Зимку, а потом обратно. Позывы рвоты, утробные муки, невыносимая головная боль предупреждали ее об опасности за час или даже за несколько часов до припадка, позволяя принять предосторожности – уединиться. Нынешнее западение, вызванное зловещим влиянием дворца, начиналось так бурно, что Зимка уже через ничтожную долю часа ощущала неодолимые, вроде поноса, позывы скинуть чужую оболочку.

Кое-как вскарабкавшись на пологую вершину холма, Зимка стала козлом. Горло перехватила сжигающая нутро мука, казалось, стоит разжать судорожно стиснутые губы, как бурлящее нутро хлынет изо рта, из ушей, из всех отверстий.

– Беги, – выдавила Зимка. – Беги, Ананья… не могу… – она содрогалась, сдерживая переворот неимоверным усилием воли. Так можно было бы, имея ставкой жизнь, нести в руках раскаленный брусок железа.

Ананья, поднявшийся выше всех, на бугор, туповато мешкал. Растерянный, испуганный Юлий топтался подле Золотинки, подозревая неладное… Наконец-то Ананья понял! Он уронил камень, чтобы привлечь внимание Юлия, и пустился наутек – какие-нибудь шестьдесят шагов отделяли его от обратного склона горы.

Зимка скованно повела пальцем, понуждая Юлия ловить беглеца, – тот рванулся, – и лопнула с раздирающим душу треском. Недоступный чужим ушам треск этот не остановил Юлия – двумя скачками он взлетел на плоскогорье, где торчали среди каменных груд огрызки переломанных балок, и помчался, головокружительными прыжками сигая через провалы и рытвины. Босой Ананья между тем выказывал необыкновенную прыть – человек долга, железной воли, он забыл каменья, щепу и щебень, которые разбивали ступни в кровь. Он летел, как по раскаленной сковородке, и вот уж взмахнул руками, примеряясь скатиться к подножию кручи.

…Скинувшись, Зимка почувствовала неимоверное облегчение, словно разрешилась от бремени. Преодолевая блаженную слабость, она поднялась, как только уразумела, что Юлий скрылся из виду, ничего не заметив. На ногах очутились забытые во тьме годов башмачки на высоких каблуках. Каблуки мешали бежать, лодыжки подворачивались, и нужно было подбирать путавшийся в ногах подол платья. Но Зимка, обратившись в себя, очутилась в ином телесном состоянии – обновленная, сытая и свежая, она козой скакала по неустойчивым плитам. Мысль о разоблачении, все подавляющий страх предстать перед мужем в чуждом ему обличье заставляли ее пренебрегать опасностью.

Юлий настиг Ананью в порядочном отдалении от последних камней осыпи. Далеко вокруг на лугу расстилались в рыжей дымке просторы, купы тополей и вязов отмечали разбросанные в полях деревушки, а на дороге по самому окоему пылили кареты. Зимке хватило мгновения, чтобы постичь этот вид взглядом. Она бросилась влево, где усмотрела ложбину и остаток стены, под прикрытием которой можно было сбежать донизу. Спускаясь спиной, она упала раз или два, съехала осыпью, сдержав крик, и очутилась на земле. Тут, среди рассыпанных во ржи камней, она ползла, потом лежала на жесткой пыльной земле среди колючих стеблей.

Кажется, Юлий еще возился с Ананьей – тщедушный человечек честно отрабатывал обязательства, затягивал безнадежную изначально борьбу, бранился без сил, хрипел… и государыня успела.

Обратное превращение не заставило себя ждать, и это тоже отличало нынешнее, вызванное воздействиями дворца западение от всех предыдущих. Зимка и не отдышалась толком, как несильная, отчасти даже приятная судорога возвестила о начале обратного превращения. Она ощутила томление в пустом желудке, боли переменились: вместо разбитых колен и ладоней жгучая усталость в икрах, порезанная травой ступня… А когда увидела на себе короткое нижнее платье вместо суконного и замела к глазам золотую прядь, поднялась.

Приметив Золотинку, Юлий поторопился вздернуть пленника на ноги, но тот уже не мог стоять. Теперь, когда надобность в геройстве миновала, обнаружилось, что ступни разбиты, как открытая рана, Ананья цеплялся за Юлия, стонал и кривился на подгибающихся коленях.

– Великая государыня! Потому я тороплюсь объясниться, что еще жив покудова! – вскричал он довольно бессвязно.

Юлий дернулся было навстречу Золотинке, но побоялся оставить Ананью без присмотра. Наблюдая припадки вредной твари, Юлий разве что не бесился, но оставался далек от жестокости – сейчас, как и прежде. Зимка почувствовала это по улыбке, которую любимый хранил для нее несмотря на все это сумасшествие.

– Государыня! – шепелявил тем временем Ананья. – Рукосил-Могут не оставил наследников. Кроме вас, государыня. И не думаю, чтобы вы стали оспаривать права вашего мужа великого слованского государя Юлия. Несколько ближайших часов, в сущности, решат дело. Здесь, в трех верстах, сейчас двор, все тут, я видел сверху, с горы. Весь двор перед провалом – стадо баранов, они ждут, когда вернется провалившийся в пропасть пастух.

От чудесной сказки слабая Зимкина голова кружилась. Она слушала Ананью с каким-то сладострастным ошеломлением, и хотя не верила до конца ни одному слову, ни с одним словом уже не могла расстаться. Она поглядывала на Юлия как на сообщника… Теперь-то уж она сможет отплатить ему за все, чем он для нее был. Она поднимет его на престол точно так же, как поднял он когда-то ее, Зимку Лекареву дочь Чепчугову, которая и сама теперь ставит князей.

О том и толковал ей Ананья – один из самых осведомленных и, несомненно, влиятельных людей Рукосилова царствования:

– При дворе найдется достаточно самолюбивых бояр, которые задумаются о судьбе престола, едва только отойдут от страха, что Рукосил вернется. И вам, государыня, придется заново утверждать свои права. Но не буду лгать, уверяя, что без меня вам на престол не взойти. Это не так. Раздоры среди сановников, взаимная подозрительность и ревность, привычка к повиновению помогут вам в первые, самые трудные дни. Думаю, бояре сами призовут вас, когда уверятся, что ждать больше нечего. Они призовут вас, чтобы разобраться между собой и чтобы лишить вас потом действительной власти. Едва ли им понравится нежданное возвращение Юлия, которое спутает все расчеты. Но вы, государыня, уже княгиня, а они еще далеко не князья, в этом ваше первое преимущество, которое можно, однако, очень скоро и растерять. Вот для того, чтобы удержать это преимущество навсегда, вам и понадобится опора. Это я, государыня.