Рождение волшебницы

Словом, Золотинка уже не знала, что и думать, когда за ней пришли. Кузнец расковал цепи. Благообразный молодой щеголь, который распоряжался стражей, оглядывал освещенную факелами камеру с брезгливым любопытством, как человек, чуждый житейской скверны. И опять Золотинка не могла понять, означает ли сей визит, что кровавое правление Рукосила подошло к бесславному и жалкому концу. Именно так – к бесславному и жалкому.

Весьма обходительный щеголеватый пристав, вкупе со стражей, провел пигалика тюремными ужасами, через какие-то подвальные помещения, и выпустил его на солнечный дворик перед решетчатыми воротами. За ними, на узкой улочке Вышгорода стояла запряженная четверней карета. Провожатый с некоторым подобием поклона сказал:

– Прошу вас, сударь. Вы поедете здесь. – Вторая часть приглашения явно содержала в себе приказ, что подтверждали окружившая карету стража и верховые лучники.

А когда Золотинка, не поднимаясь еще по крутой подножке, заглянула внутрь (для чего пришлось потянуться на цыпочки, потому что пол кареты находился выше подбородка), она увидела башмаки, чулки, колени в таком избытке, что смелые предположения, будто карету подали под одного маленького пигалика, пришлось оставить.

Внутрь тесного кузова набилось шестеро.

– Здравствуйте, господа хорошие! – сказала Золотинка, приветствуя разношерстное общество, которое украшала приятная девушка с томным округлым подбородком.

Милая девушка, нагнувшись, чтобы видеть пигалика из-за жирной груди заслонившего ее толстяка, хотя ничего и не сказала, но выразила малышу молчаливое сочувствие. Ближайшие соседи поджали ноги, позволяя ступить. Стража захлопнула дверцу, кони рванули, и Золотинка плюхнулась на колени холеного, хорошо одетого господина по правую руку от входа, который сказал ей без особой любезности:

– Держаться нужно, милейший!

Обескураженная, Золотинка поднялась, чтобы уцепиться за стойку дверцы, но тут же скакавший обок с каретой всадник прикрикнул с истошной тревогой в голосе:

– Сядь! У окна не торчать! Не соваться!

Золотинка хлопнулась задом под ноги пассажирам – на что-то жесткое, что оказалось, при ближайшем рассмотрении, цепью. Кандалы принадлежали обросшему недельной щетиной, изможденному человеку, который сидел в углу напротив цветущей девушки и был настолько необходителен, что, набиваясь в спутники такой славной барышне, не озаботился посетить предварительно ни цирюльника, ни кузнеца.

– А что, – сказала Золотинка, обводя глазами неразговорчивых спутников, – верно говорят, что великий государь Рукосил-Могут скончался?

Нет, это было неверно! Настолько неверно, что ответом пигалику было испуганное молчание. И как-то особенно выразительно – с осуждением – молчал черноволосый, с короткой стриженой бородой и усами красавчик в стеганом кафтане. Хотя он, может, осуждал толстяка, который немилосердно зажал его в угол. А по другую руку от толстяка, в другом углу, то же притеснение терпела девушка. Она, кстати, внимательно посмотрела на пигалика, и во взгляде ее Золотинка прочла укор.

Когда карета грохотала уже по улицам Толпеня и стало ясно, что везут к перевозу, толстяк порылся в пристроенной на коленях ковровой сумке, где имелся, судя по всему, изрядный запас домашней снеди. Он принялся есть, роняя изо рта крошки. Устроившись в ногах не без удобства, Золотинка с настойчивым любопытством (не особенно скрывая и зависти) провожала каждый кусок на пути его из торбы ко рту. На том берегу Белой – карета плавно колыхалась на подъеме, кони тянули шагом – спутники вынудили толстяка поперхнуться.

– Между прочим, – заметил кандальник, – последний раз я видел кусок колбасы четыре месяца назад.

– А сыр? – оживился малыш на полу, бросая признательный взгляд на товарища по несчастью.

– Боже, Род Вседержитель! – воскликнул обжора с потешным расстройством. – Простите меня ради бога, товарищи! И в самом деле… прошу вас! – беспокойными руками он полез в торбу, извлекая оттуда сыры, хлеб, бутылку. – Собственно, это жена! – продолжал он извиняться. – Держите! И вы, маленький друг, тоже проголодались?.. Пристав вынул меня, простите, прямо из постели… Она, Марта, она… ничего не успела положить… и плакала.

Слезы показались на глазах растроганного мужа и покатились, что не мешало ему опустошать торбу по мере того, как спутники разбирали снедь. Преломив, так сказать, хлеб, все заговорили едва ли не разом.

– Послушайте, да ведь нас везут к змею! – звонко воскликнула девушка, выглядывая в окно.

Кажется, это никого не удивило.

– Если говорить начистоту, – замямлил толстяк, – если хотят принести в жертву всех скопом, то где основания? Простите, но странный выбор. Собственно, почему?

– Хотите сказать, Выслав, – возразил тот холеный, представительный мужчина, который в самом начале поездки советовал Золотинке держаться, – хотите сказать, что не находите у себя никаких достоинств?

– Почему, Чичер? – возразил толстяк, названный Быславом. Похоже, тут многие друг друга так или иначе знали. – Я нахожу. Скорее, это вы не находите. Простите.

– Вы хотите сказать, – продолжал Чичер, давая выход желчи, – что не находите у себя таких достоинств, которые давали бы основания привязать вас к соседнему столбу рядом с нашей прекрасной государыней?

– Если бы достоинства измерялись прямо размерами, – возразил Выслав, скосив глаза на собственное брюшко, – то тогда – да! Но простите, это как? – и указал на примостившегося в ногах пигалика, на его тощие стати.

– А если бы речь шла о красоте… – с любезной улыбкой начал черноволосый молодой человек, выглядывая из-за жирных плеч Быслава на девушку.

– Проще пареной репы, – грубо перебил кандальник, – они приготовят из нас окрошку. Знаете, как готовят окрошку? Из всякой всячины.

– В сущности, мы ничего не знаем, – благоразумно заметил сухонький старичок с длинной узкой бородой, который сидел между кандальником и желчным господином по имени Чичер. – И я бы воздержался от поспешных выводов. В сущности, все, что разумный человек может сделать в трудных обстоятельствах, это… воздержаться от выводов, – добавил мудрец.

Говорить расхотелось, все примолкли, замкнувшись в себе и глядя в окна. И так молчали большую часть пути, скупо откликаясь на расспросы Золотинки. Пигалик, как обнаружилось, ничего не знал о печальной жертве слованского народа, который лишился своей государыни.

Притихшая девушка первой заметила в поле неуклюже-тяжелого на ходу человека, в котором она, после некоторых колебаний, признала медного истукана. Все сгрудились у окна.

В самом деле, это был Порывай. Что заставило истукана отступиться от Вышгорода, переменить намерения? Ответа не было. В синей дали поднялись развалины – ограда змеева логова. Полчаса спустя лошади стали. На околице переполненной столичным людом деревушки, на выбитом до черноты поле стояло множество колымаг и воинских повозок, томились и слонялись по жаре толпы вооруженных людей. Стало известно, что ожидают государя.

Утомление, неизвестность и вдобавок ко всему ненужные затруднения в таком незатейливом деле, как выйти по нужде, привели Золотинкиных спутников в уныние.

Ждать, однако, уже не пришлось. Тот же щеголеватый пристав, что вывел пигалика из тюрьмы, распорядился оставить карету. В поле, огороженном рядами поспешно выстроившейся стражи, все шестеро попали в порядочную толпу таких же потерянных и сбитых с толку людей. Многие из них – чуть не половина! – несли на себе несомненные следы вынужденного затворничества: грязная, мятая одежда, порванные кандалами чулки, бледные, не видавшие солнца лица. Те же усердные не по разуму приставы принялись выстраивать и подравнивать людей, но не особенно в этом преуспели, когда пестрая толпа придворных, что заслоняла Золотинке княжеский поезд, расступилась.

Плечистые едулопы с тряпочками на чреслах несли высокие крытые носилки. Затем следовала подобострастная рать вельмож и дворян. Вознесенный над косматыми уродами, за откинутым пологом, возлежал Лжевидохин. Когда носилки остановились в десяти шагах перед строем, оборотень в желтом шелковом халате с изображением рычащего змея немощно навалился на резную закраину ложа и оглядел собрание. Тусклый взгляд его не миновал и пигалика – маленькому человечку мудрено было бы затеряться среди взрослых людей, – но на нем не остановился.